«На твои пейзажи похоже… — усмехнулся отец. — Вот что нас ожидало…»
«Мне стыдно, что меня не было тут!» — пробормотал он, но отец махнул рукой:
«На Земмеле, между прочим, рестораны работали…»
«Как это?» — не понял он.
«Очень просто. Война доходила до гостиницы «Иверия», а дальше жизнь шла своим чередом».
Маразм! Дома стоял холодный, прогорклый запах стылого жилья. На кухне громоздились примусы. Света не было. В комнатах горели свечи и коптила керосинка. Телефон не работал. Ночью спать надо было в пальто.
Он опять не выдержал и набрал её номер. Было полшестого утра. Она взяла трубку.
3
Вернувшись под утро из дискотеки, я завариваю чай из трав. За здоровьем надо следить с юности, еду покупать в лавках с экологически чистыми продуктами и есть только вегетарианское. (Мясо мне вообще омерзительно.) Поэтому варвар дразнит меня экобабой.
Тут позвонил телефон.
— Тебя не было дома? — спросил он угрюмо.
— Ты же знаешь, зачем спрашивать? — ответила я, выждав паузу и зная, о чем он хочет спросить.
— Я решил, что нам лучше больше не встречаться. Я не клоун. У меня еще осталась гордость. Издеваться над собой я не позволю. Не ревновать я не могу. Если я люблю, то и ревную. Настоящей любви без ревности не бывает. А как убить ревность, не убив любовь?.. Или с ревностью — любовь, или пустота без ревности. Третьего не бывает.
— Что-что? — не поняла я. — Ты что, это по бумаге читаешь? Написал?
В трубке что-то звякнуло.
— Ты пьешь? — спросила я его. Не хватало еще, чтобы он пьяным явился выяснять отношения. Бывало уже не раз!..
— Не пью. Пока. Бутылка не продаст и не предаст, она верна до последнего.
Я не стала прислушиваться к шорохам в трубке. Слова о том, что нам надо
расстаться, всегда вызывали неприятные ощущения. Как бы объяснить ему, что я вовсе не хочу с ним ссориться и рвать отношения?.. Но если он будет настаивать… В конце концов, такие разговоры надоедают… И гордость есть не только у него. Не нравится — пожалуйста!..
— А где ты была?
— Зачем тебе?.. Ты же хочешь ссориться? Вот и давай! — оборвала я.
— Круг сужается. Я, как волк, обложен твоими любовниками….
— Какими любовниками?.. Ты сумасшедший, псих!.. — Это начинало злить.
— Флажки все ближе, круг все уже. Завтра ты у меня на глазах начнешь трахаться с каким-нибудь индусом…
В этот момент он показался мне таким глупым, что пропало всякое желание разговаривать. Какие любовники, что ему, в конце концов, надо?..
— Что ты от меня хочешь? Что ты мучаешь меня? Я ничего плохого не делаю. А если и делаю — то это мое дело! — огрызнулась я. — Оставь меня в покое!.. Я не могу менять твою любовь на мою свободу! Любовь — это свобода. А если я, как служанка, должна служить тебе, то это будет ненависть, а не любовь! — отчеканила отчетливо, чтобы до него дошло.
— Свобода мучить другого, делать с ним всё что угодно. Вот какая эта твоя свобода! — начал сумасшедший старичок свою философию. — И надо иметь черствое сердце, холодную душу и рассудительное влагалище, чтобы быть такой свободной, как ты!
— Пусть так, может быть, — отозвалась я. — Оставь меня в покое. Мое рассудительное влагалище хочет спать.
Радиотелефон позволял мне ходить по комнате, освобождаться от одежды, залезать в тапочки, искать халат, следить за чаем, который ни в коем случае не должен был вскипеть. Никакие его рассуждения я не могла и не хотела теперь слушать. Хочет ссориться — посмотрим, кому будет от этого плохо.
— А где ты была всю ночь? — вспомнил он опять.
— На дискотеке, — кратко ответила я.
Он презрительно хмыкнул, но притих.
Мне стало жаль его:
— Мы с девочками пошли на диско. Там случилась такая история… У меня есть один друг, Йогги…
— Друг по-европейски или по-человечески? — перебил он с издевкой.
— По-человечески. И на диско этот Йогги вдруг потерял все — бумажник, ключи, карточки, деньги… И новую машину его кто-то ударил…
— Это ему мой «Бес» отомстил, — сказал он удовлетворенно.
На это я только хмыкнула (опять его шиз, идея-фикс, что его картины могут его защищать или мстить за него):
— Мстить?.. За что же мстить?.. Йогги мне никто!
— Но может стать кем-то… — он пошуршал там. — И что дальше?
— Ничего. Начали искать. Подожди, я заварю чай.
— Жасминно-лимонный? — съязвил он.
— Клубнично-морковный.
О том, как выглядел Йогги, я не хотела рассказывать, но себе пришлось признаться, что более мерзкого зрелища давно не приходилось видеть: красный, потный, Йогги бросался во все стороны, заставил выключить музыку, объявить о потере, метался среди толпы, требовал кого-то обыскать, искать, найти, а на улице, увидев, что на его новом БМВ зияет пробоина, чуть не упал в обморок, побелел и поплелся звонить в полицию. Привратники пожимали плечами — никто не подъезжал, они никого не видели. А Йогги с трудом тыкал пальцем в кнопки телефона и все куда-то звонил. Выглядел он жалко: обычно высокомерные глаза смотрели из-под очков растерянно и убито, носик был в каплях пота, даже веснушки побелели на лбу, и я с брезгливостью смотрела на него, не представляя себе, как я могла раньше допускать мысли о близости с ним. Слава богу, только мысли… Ведь я на самом деле очень брезглива, хоть
2
Нагавкав на него, но не отключив трубку, я стянула с себя лифчик и залезла под одеяло, сказав себе, что не следует обращать внимания на его крики, пусть свою агрессию выкричет. Глаза слипались, и тело уже начинало греться под периной, которую прислала бабушка, — она читала мне в детстве сказки, «Барашек и рыбка», «Золушка», и учила быть гордой и честной. Кстати, именно она чуть не настояла, чтобы меня назвали глупым именем Паулина, которое пришлось бы сокращать в Паулу, что тоже звучит по-идиотски, и люди наверняка спрашивали бы меня, не итальянка ли я, хотя кто видел таких рослых итальянок со светлыми волосами, белой кожей и таким бюстом?.. «Моника» мне тоже нравилось мало, однако было лучше, чем «Паулина». В «Монике» — что-то капризное, пухленькое, но симпатичное, а от «Паулины» несет нафталином!
А зверь говорил, говорил… Я вслушалась:
— Что ты будешь делать, когда станешь старухой? Берегись!.. Придет расплата за эмансипацию!.. Без семьи, без детей, без человека, который тебя любит… Конечно, если ты будешь богата, ты сможешь купить себе какого-нибудь алжирца, но не доверяй его глазам и не сомневайся, что он тут же уйдет к другой старухе, которая побогаче…
— Что ты бредишь?.. Какие старухи?.. — спросила я, зевая. — Мне 23 года, я только начинаю жить.
— Я решил. С меня хватит. Пусть губастые персы и блядские монголы тебя трахают!
— Монголы? Они малы для меня! — засмеялась я. — На лесенку придется вставать!
— Ничего, встанут! Как тот официант-филиппинец, который драл тебя на корабле в каюте. Коротышка проклятый!
— Не беспокойся. Рост у него был маленький, зато все остальное — в норме. Ну все. Спокойной ночи. Твой барашек хочет спать! — сказала я.
— Ты фурия и садистка, а не барашек! — заорал он. — А я — козел рогатый!
— Нет, я миленький барашек, а ты — симпатичная рыбка, — упрямо произнесла я сквозь дрему.
Вечером этого же дня мы с Ингрид решили посидеть в кафе.
Ингрид была в новой тройке — брюки, жилет, пиджак. Стальной взгляд голубых глаз, короткая стрижка, резкие манеры, коричневые ногти и красный галстук. Только пилотки не хватает. Я была ей подстать — красная мини-юбка, прическа а-ля тридцатые годы, шнурованные сапоги выше колен.
Своим видом и ростом мы явно выделялись в толпе. Вообще-то я не хотела идти в город: устала в университете, надо было писать курсовую, возня с цифрами и схемами угнетала, но, утыкаясь в компьютер, я забывала обо всем. Чтобы получить диплом экономиста, надо много работать. И порядок должен быть во всем. И прогулка не помешает.