— Мама, — торопит Ребекка, — опоздаем на прослушивание.
Она закидывает руки за голову, когда мы на обратном пути бороздим поле, — на этот раз ехать легче, потому что мы уже проложили дорогу. Стебли травы лезут прямо в машину, поскольку мы едем с откидным верхом, хлещут нас по груди и лицу. Ребекка срывает их и подбирает букет в фиолетовых тонах.
— Это не машина, а нечто! — кричит она, но ее слова теряются на ветру.
Ехать намного веселее. Машина не такая тяжеловесная, как универсал, это точно, и я постоянно смотрю в зеркало заднего вида, ожидая увидеть ее продолжение. В салоне места хватает только для нас с Ребеккой.
— Как думаешь, чьи это деньги?
— Считаю, что наши, — отвечает дочь. — Что ты за мать! Превратила меня в обманщицу и воровку.
— Ты сама превратилась в обманщицу, ведь я не говорила, чтобы ты отбивала чечетку. А что касается воровства — формально мы купили машину, включая все, что оказалось у нее внутри.
Ребекка смотрит на меня и смеется.
— Хорошо-хорошо, это немного нечестно. — Пронесшийся мимо камыш царапает мне щеку, оставляя рельефный след. — Я думаю, деньги принадлежали богатой невесте, которая влюбилась в своего садовника, но была убита бароном, ее женихом.
Ребекка снова смеется.
— Тебе нужно в свободное время писать сценарии для передачи «Все мои дети».
— Садовник видит барона рядом с телом любимой женщины и не может решить, то ли умчаться прочь на машине, то ли скорбеть по любимой. Конечно же, он остается.
— Конечно же.
— И барон убивает его, а потом отгоняет машину в безлюдный городок, где ее никто никогда не найдет. — Я делаю глубокий вдох, невероятно гордясь своей историей. — Что скажешь?
— Во-первых, как все-таки деньги попали в машину? Во-вторых, ни один идиот в здравом уме не станет нарываться на пулю только потому, что его невеста погибла. Если бы он ее действительно любил, то уехал бы и прожил ту жизнь, которую они хотели прожить вместе. — Ребекка ерзает на сиденье и нечаянно сбивает зеркало заднего вида. — Ты безнадежный романтик, мама.
— В таком случае, по-твоему, чьи это деньги?
Ребекка начинает выбрасывать цветы из своего букета, один за другим. Подхваченные ветром, они улетают прочь, как будто каждый живет своей собственной жизнью.
— Я думаю, индеец давным-давно спрятал свои сбережения в машине. Так давно, что совершенно о них забыл. Сейчас, наверное, он мчится за нами в синем джипе.
— Ужасно, — говорю я дочери, — совсем не интересная история.
— Если хочешь добавить в нее немного перца, то он добыл эти деньги, ограбив банк. Это объясняет, почему он не хранил свои деньги на вкладе. — Ребекка искоса поглядывает на меня. — Теперь, когда мы богаты, как будем праздновать?
— А что бы тебе хотелось?
— Принять душ, надеть чистое белье и тому подобные предметы роскоши.
— Нужно купить одежду, — соглашаюсь я. — Выбор тут не ахти.
Какой там выбор! Я уже четыре дня не снимаю рубашку Оливера, а Ребекка и спит в купальнике, который носит целыми днями.
— Поэтому в ближайшем городе отправимся за покупками.
— В ближайшем городе, который хотя бы будет напоминать город, — уточняю я.
— В ближайшем городе, где есть магазин. — Ребекка прижимает руку к животу. — Когда мы ели?
— Два часа назад, — отвечаю я. — А что?
Ребекка сворачивается клубочком и кладет голову рядом с рычагом переключения передач. Здесь не так много места, как в универсале.
— У меня живот болит. Думаю, это не потому, что я хочу есть, просто съела протухшее яйцо или еще что-нибудь.
— Может, остановимся?
Я поворачиваюсь к дочери. Лицо у нее зеленоватого оттенка.
— Нет, поезжай дальше. — Ребекка закрывает глаза. — Боль не очень сильная, просто то появляется, то исчезает. — Она крепче прижимает руки к животу.
Где-то с полчаса Ребекка спит — я чувствую облегчение, потому что знаю, что у нее больше ничего не болит. Этим и отличается настоящая мать: я чувствую то, что чувствует моя дочь, мне больно, когда больно ей. Иногда мне кажется, что, несмотря на традиционные роды, нас с Ребеккой продолжает связывать пуповина.
Она мало что пропустила, пока спала. Мы миновали границу Северной Дакоты, и, похоже, величественные багряные горы остались позади.
— Еще не приехали?
Ребекка садится и убирает выбившиеся пряди волос с лица. Потом складывает по привычке ноги и внезапно вскрикивает.
Я сворачиваю на обочину и резко жму на тормоза.
— Что случилось?
Ребекка проводит рукой между ног — на пальцах у нее кровь.
— Ребекка, успокойся, — утешаю я. — У тебя просто начались месячные.
— И все? — У нее кружится голова. — И все?
Она улыбается, а после начинает даже тихонько смеяться. Я помогаю ей выбраться из машины, и мы оцениваем ущерб: на купальнике расплывающееся коричневое пятно и на виниловом сиденье «Эм-Джи» немного крови. Я вытираю сиденье тряпкой, которую нашла в багажнике, и мы идем в поля, тянущиеся вдоль дороги. Там нет ни кактусов, ни кустов, чтобы спрятаться, но, с другой стороны, и машин нет. Мы роемся в моей сумочке, которую Ребекка, слава богу, не забыла захватить из Сан-Диего, в поисках тампонов или гигиенической прокладки. Я надеюсь найти прокладку — не хочу объяснять дочери, как пользоваться тампонами. Наконец прокладка находится, я помогаю Ребекке закрепить ее на ластовице купальника.
— В ближайшем магазине мы купим тебе другую одежду.
— Это отвратительно! — фыркает Ребекка. — Ходишь, как в подгузнике.
— Добро пожаловать в женскую лигу!
— Послушай, мама, — искоса смотрит на меня Ребекка, — не надо всех этих разговоров о том, как я выросла, ладно? Я к тому, что мне пятнадцать, а у меня, наверное, последней из класса пошли месячные — и это ужасно. Я знаю все о сексе, поэтому не хочу выслушивать лекции об ответственности, хорошо?
— Без проблем. Но если у тебя опять прихватит живот, скажи. Я дам тебе мидол.
Ребекка улыбается.
— Знаешь, я так давно ждала, когда же это случится, когда у меня вырастет грудь… И этого-то я ждала — поверить не могу!
— Девочкам должны рассказывать об этом в двенадцатилетнем возрасте, чтобы это не стало большим потрясением.
— Я чувствую себя ужасно глупо. Я решила, что умираю.
— Когда у меня впервые началась менструация, я подумала то же самое. Я даже маме не призналась. Просто легла на кровать, скрестила руки на груди и стала ждать, когда умру. Меня нашел Джоли и позвал твою бабушку, а она дала мне все те наставления, которые ты не желаешь слышать.
Мы доходим до машины, но Ребекка сесть не решается.
— Я должна сюда садиться? — спрашивает она, хотя сиденье уже чистое.
— Ты же сама захотела спортивный автомобиль. — Я смотрю, как она забирается внутрь и усаживается, несколько раз меняя позу, пытаясь привыкнуть к прокладке. — Удобно? — спрашиваю я, и она кивает, не глядя на меня. — Давай поищем магазин.
Ребекка кладет голову на руку, выставив локоть в открытое окно. Я так о многом хочу ее предупредить, рассказать о последствиях этого события. Например, о том, что бедра раздадутся, о том, что познаешь мужчину, что влюбишься, что разлюбишь…
Ребекка роется в бардачке, который уже осматривала. Она что-то ищет или просто делает вид, что пытается найти то, чего там нет. Потом закрывает глаза, позволяя ветру растрепать ей волосы и унести импровизированную заколку из зажима в сторону Монтаны.
30
Ребекка
18 июля 1990 года
Люди в белых футболках с надписью «Обслуживающий персонал» попросили нас занять очередь в веренице машин, которая тянулась подобно змее на пристани Порт-Джефферсон. Пока мы ждали, мама придумывала разные истории о людях в машинах вокруг нас. Женщина с девочкой едет навестить свою давно забытую тетушку в Олд-Лайм, в честь которой и назвала дочь. Бизнесмен, а на самом деле правительственный шпион, инспектирует работу государственных береговых служб. Иногда мама меня просто удивляет.
— Сюда! — кричит мужчина из персонала.
Мама заводит мотор и въезжает по боковому трапу в жерло парома. Такое впечатление, что мы едем прямо в пасть большого белого кита.
Нам тут же машет второй сотрудник береговой охраны и велит припарковать машину на крутой платформе сбоку. Здесь две симметричные платформы, на которых и под которыми стоят машины. А я еще удивлялась, как мы все сюда поместимся!
Паром плывет час пятнадцать минут. Мы проводим время на верхней палубе, лежа в отсеке, где хранятся спасательные жилеты. Во время нашего путешествия на пароме и в машине с откидным верхом я немного подзагорела. Даже мама выглядит загоревшей.
— Что ж, — говорит она, — с утра мы будем в Массачусетсе. К обеду доберемся до дяди Джоли.
— Пора бы уже. Такое впечатление, что мы едем целую вечность.
— Интересно, чем он занимается в яблоневом саду? — размышляет мама. — У нас в детстве даже сада не было. Нет, мы пытались завести, но растения погибали. Во всем винили неплодородную почву Новой Англии.