Концепция выступления была такова, что мы с Ляпиным должны были олицетворять хэви-металл, а Костюшкину предстояло давать этот самый клецмер. Но в связи с отсутствием главного ингредиента все рушилось. По счастью, нас согласился выручить американский трубач Фрэнк Лондон. Концерт все равно получился вялый и бессмысленный.
Курёхин впал в депрессию. Костюшкин появился за день до отъезда и сообщил, что потерял обратный билет. Уговорить его ехать на поезде было невозможно. Курёхину пришлось занять денег и за какую-то немыслимую сумму купить ему билет на самолет. После чего он совсем расстроился, тоже отказался ехать на поезде и купил себе билет на следующий рейс. Он сказал, что отныне никогда ни с кем никуда не поедет и играть будет один. Короче, поездка удалась.
* * *
Когда я вернулся домой, уже была зима. Пока меня не было, в клубе шли постоянные обыски. Во время каждого концерта приезжал небольшой патруль, человек шесть. Они проходили по всему клубу, заглядывали в зал и в туалет. Иногда кого-нибудь прихватывали с собой. Все привыкли и особенно не реагировали.
Как-то прямо в клубе вместе с женой был арестован басист группы «Аквариум» Титович. А может, не арестован, а просто обыскан: в тот день меня не было, и подробностей я не помню. Титович оказался настолько ранимым, что, уехав сразу после этого на запись нового альбома в Лондон, заявил, что дальше так продолжаться не может, и попросил там политического убежища.
В другой раз должна была выступать исполнительница горлового пения Саинхо. Народу была тьма-тьмущая. Пришло много тувинских студентов, а также целая толпа странных тетечек. Я решил, будто это поклонницы Саинхо. Когда играла первая группа, в зале началась драка. Зачинщиками были скинхеды. Я вышел на сцену и сказал, что, пока эти люди не покинут клуб, концерт продолжаться не будет. Образовалась пауза. Через несколько минут ворвались пятьдесят ОМОНовцев, которые половину людей в зале сразу положили на пол, а остальных поставили к стенке. Странные тетечки оказались оперативными работниками. Они в бешенстве носились по клубу, матерились, всех обыскивали, но ничего не нашли и уехали.
На следующий день нашего друга, милиционера Васю, вызвали на ковер в РУВД и стали пытать: откуда он узнал о готовящемся рейде, который они планировали целый месяц? По их версии это выглядело так, что за пятнадцать минут до начала операции я вышел на сцену и сказал: «Господа, скидывайте траву, сейчас приедут менты!»
Было видно, что мы так долго не протянем. Многих, кого арестовывали, расспрашивали про меня. Менты подозревали, что я контролирую чуть ли не всю торговлю наркотиками на Васильевском острове. Я впал в легкую паранойю: я боялся, что меня арестуют и подсунут в карман какую-нибудь дрянь.
Я решил защищаться. Я позвонил Артему Троицкому. Он давно звал меня поучаствовать в его телешоу «Кафе „Обломов“». Я приехал в Москву, мы поговорили и в конце передачи коснулись этой темы. Не знаю, что именно сработало, но волна пошла на спад. Я немного успокоился.
Илья Бортнюк (р. 1968) — независимый продюсер
Моя работа в «TaMtAm’е» заключалась в том, чтобы контролировать back-stage — задний выход на сцену. Во время самого первого рейда ОМОН я, как обычно, стоял за кулисами. Захват начался неожиданно и очень профессионально. Понять никто ничего не успел. Пробегая мимо, ОМОНовец в маске по ходу легонечко ткнул меня локтем в бок — и я свалился на пол с переломом ребра.
«TaMtAm» не был каким-то особенно наркотическим местом. В те же самые годы на станции метро «Ладожская» появился громадный рынок наркотиков. У входа там стояли толпы бабушек, которые причитали: «Анаша! Гашиш! Недорого!» В любое время суток вы могли удовлетворить там свое самое причудливое пожелание. На этом фоне наш клуб выглядел безобидно — уж очень долго «TaMtAm» был единственным музыкальным клубом страны, и ОМОН просто не мог нас не заметить. Кому-то из посетителей вызывали «скорую помощь», и тем же вечером это показывали в телевизионной программе «600 секунд».
Первым массовым наркотиком стал Пи-Си-Пи. Но реальное безумие началось, когда на смену Пи-Си-Пи пришли галлюциногенные грибы. Существовали секретные места, люди из уст в уста передавали координаты грибных полян, встречаясь, все вели особые шаманские разговоры. Милиция и антинаркотические ведомства не понимали, что происходит. Никому и в голову не могло прийти, что поход в лес по грибы может быть противозаконен. Сейчас… я даже не знаю, ест ли кто-нибудь грибы в наше время? Тогда их употребляли все.
В стране бушевала психоделическая революция. В советское время наркотиков, понятно, не было. Сейчас ты можешь употреблять или не употреблять. А психоделическая революция — это когда употребляли все. Любая творческая молодежь, собираясь в большом количестве, просто не могла без этого обойтись: не важно, были это музыканты, дизайнеры, поэты, художники, компьютерщики или диджеи…
Очень много известных музыкантов, резво начав, быстро закончили карьеру. Не было контроля, но главное — не было информации о том, куда все это ведет. Работая в «TaMtAm’е», я если и не перепробовал все виды наркотиков, то уж точно видел в действии все их разновидности. Тима Земляникин из группы «Нож для фрау Мюллер» всегда был под наркотиками. Эдик Рэдт из группы «Химера» всегда был под наркотиками. Огромное количество людей умудрялись не выходить из астрала вообще ни на мгновение.
Большинство первопроходцев психоделической революции к нашим дням уже умерли. Тот же Рэдт под воздействием наркотиков повесился в парадной. Мне и до сих пор очень жаль, что все так вышло. Его группа «Химера», наверное, была самой интересной из того, что родилось в русском рок-н-ролле на протяжении 1990-х.
Родители у меня довольно рано разошлись, и после развода маме было негде жить. Она уехала в деревню, а отец пил как черт. Так что детство я провел с бабушкой. Бабушка была убежденная сталинистка и при этом верующая христианка. Для последних дней империи такое сочетание — обычное дело.
Маленьким я выглядывал на улицу, а там был залитый солнцем асфальт и на одной ножке прыгали девочки. Я был счастлив, потому что, когда тебе восемь лет, по-другому просто невозможно. Тогда ты еще не знаешь, что это счастье — последнее в жизни. Я бы все отдал, чтобы снова стать маленьким. Потому что дальше был ад.
Детство у меня было книжное. Книги тогда для меня были намного реальнее жизни. Советская фантастика… ясное прекрасное будущее… все раз и навсегда понятно. Это сейчас я ничего не понимаю в жизни — до тринадцати лет я все понимал очень хорошо. Я был уверен, что вырасту и стану пионером-героем. Кем я буду работать? — так вопрос не стоял, ведь пионеры-герои никогда не взрослеют.