— У вас есть собственность? — задает вопрос судья.
— Мы снимали дом, — отвечаю я.
— Ценное имущество?
— Я забрал свой садовый инвентарь. Зои — свои музыкальные инструменты.
— Следовательно, вы просите, чтобы вам присудили предметы, которыми на данный момент владеете вы, а вашей жене — предметы, которыми владеет она?
Разве я не сказал то же самое, но более понятным языком?
— Думаю, да.
— Ваша жизнь застрахована? — интересуется судья.
— Мы договорились, что каждый оплачивает свою страховку сам.
Судья кивает.
— У вас есть долги на ваше имя?
— В данный момент я не могу их погасить, — признался я. — Но обязательно погашу.
— У вашей жены есть долги?
— Да, — отвечаю я.
— Мистер Бакстер, у вас крепкое здоровье?
— Да.
— Вы понимаете, что такое «алименты»? — Я киваю. — В заявлении указано, что вы просите, чтобы суд позволил вам отказаться сегодня от алиментов?
— Вы имеете в виду, что Зои не должна мне ничего выплачивать? Да, верно.
— Вы понимаете, что это окончательный отказ? Вы больше не сможете обратиться ни в этот суд, ни в какой-либо другой с требованием присудить вам алименты?
Мы с Зои никогда не шиковали, но одна мысль о том, чтобы она меня содержала, кажется унизительной.
— Понимаю, — заверяю я.
— Вы просите сегодня же окончательно развести вас с женой?
Я понимаю, что это юридический жаргон, но слова судьи заставляют меня задуматься. Окончательный. Раз и навсегда. Это как с любимой книгой — ты не хочешь, чтобы она заканчивалась, потому что знаешь, что ее нужно будет вернуть в библиотеку, когда прочтешь до конца.
— Мистер Бакстер, — торопит судья, — вы хотите что-то еще сообщить суду?
Я качаю головой.
— Не суду, Ваша честь. Я бы хотел кое-что сказать Зои.
Я жду, пока она посмотрит на меня. Ее взгляд ничего не выражает, как будто она смотрит на незнакомого человека в метро. Как будто мы вообще с ней не знаем друг друга.
— Прости меня, — говорю я.
Поскольку мы живем в Род-Айленде, в штате преимущественно католическом, разводят здесь не сразу. После семидесяти семи дней, которые мы ожидали, чтобы явиться в суд, до того момента, когда будет принято окончательное решение, должен пройти еще девяносто один день — как будто судья дает паре еще один шанс на раздумья.
Призна´ю, бóльшую часть этих трех месяцев я нажирался до поросячьего визга.
Плохие привычки — как вербейник пурпурный. Когда растение только поселяется у вас в саду, кажется, что вы владеете ситуацией, — всего несколько красивых пурпурных стебельков. Но это растение подобно лесному пожару: не успеешь и глазом моргнуть, как этот сорняк душит все вокруг, пока весь сад не застилает пурпурный ковер, а вы удивляетесь тому, как же не уследили.
Я поклялся, что никогда не попаду в восемьдесят процентов бросивших пить алкоголиков, которые заканчивают тем, что опять наступают на те же грабли. И тем не менее где я сейчас? Прячу бутылки за вытяжкой в ванной Рейда, за книгами на его полках, в комнате для гостей, в углу матраса, который аккуратно вспорол. Когда Лидди не бывает дома, я выливаю в раковину целый пакет молока, а позже, вечером, галантно предлагаю сбегать в магазин, чтобы у нас было молоко на завтрак, но останавливаюсь по пути из универсама у ближайшего бара, чтобы опрокинуть рюмашку. Если я знаю, что мне предстоит общаться с людьми, я пью водку — от нее меньше перегар. Под кроватью у меня от похмелья всегда стоит энергетический напиток. Я осторожен: хожу в разные бары в небольших городках, чтобы кто-нибудь из местных доброхотов не сдал меня Рейду. Однажды я поехал в Уилмингтон. Я настолько напился, что даже рискнул проехать мимо нашего общего с Зои дома. Сейчас Зои, разумеется, живет здесь одна. Свет горел в спальне. Интересно, чем она занимается? Наверное, читает. А может быть, делает маникюр.
Потом я задумался над тем, а одна ли она дома. Я надавил на газ так, что колеса завизжали по асфальту.
Конечно, я убеждал себя в том, что пока никто не замечает, что я пью, проблемы как таковой и не существует.
Я до сих пор не съехал от Рейда в основном потому, что меня никто не гонит. Не думаю, что он рад, что я оккупировал первый этаж, на самом деле он терпит меня из христианского милосердия. До женитьбы на Лидди мой брат обрел второе рождение («Разве первого рождения недостаточно?» — удивилась Зои) и стал посещать протестантскую церковь, прихожане которой собирались в столовой местной средней школы. В конечном счете он стал ее финансировать. Я не религиозный человек — каждому свое, как мне кажется, — но все свелось к тому, что мы стали все реже и реже встречаться с моим братом и его женой только потому, что ни один семейный ужин не обходился без перепалки между Зои и Рейдом — шла ли речь о законности абортов, о политиках, замеченных в скандальных любовных похождениях, или о молитвах в общеобразовательных школах. Когда мы последний раз ходили к брату в гости, Зои ушла сразу после закуски, когда Рейд стал распекать ее за то, что она поет песни панк-группы Green Day одному из своих обожженных пациентов.
— Анархисты! — припечатал Рейд. Рейд, который сам в детстве слушал Led Zeppelin в своей комнате.
Я решил, что церковь выступает против богохульных текстов песен, но оказалось, что церковь не приемлет самого характера песен этой группы, считая их злом.
— Серьезно? — скептически переспрашивает Зои. — Какие именно ноты? Какой аккорд? И где об этом написано в Библии?
Я уже не помню, во что перерос спор, но закончилось все тем, что Зои вскочила, перевернув кувшин с водой.
— Может быть, для тебя, Рейд, это будет новостью, но Бог не голосовал за республиканцев.
Я знаю, что Рейд хочет, чтобы я присоединился к его церкви. Лидди оставляет на моей кровати брошюры о спасении души, когда меняет постель. Рейд устроил у себя в доме встречу единомышленников-протестантов («Мы заставим этих жеребцов вернуться к изучению Библии») и пригласил меня присоединиться к их компании в гостиной.
Я выдумал какой-то предлог и ушел, чтобы напиться.
Однако сегодня вечером я понимаю, что Лидди с Рейдом подключили тяжелую артиллерию. Когда я услышал, как Лидди звонит в крошечный антикварный колокольчик, который хранит на каминной полке, извещая о том, что настало время обеда, я покинул свою берлогу для гостей на первом этаже и обнаружил, что на диване рядом с Рейдом сидит Клайв Линкольн.
— Макс, — произносит мой брат, — ты знаком с пастором Клайвом?
Кто же не знает пастора!
Он не сходит со страниц газет из-за акций протеста, которые организовал у стен Капитолия против однополых браков. Когда подростку-гомосексуалисту в школе разрешили привести на выпускной бал своего приятеля, тут же на ступенях школы появился Клайв с сотней прихожан, которые стали громко молиться о том, чтобы Иисус помог заблудшей овце вновь обрести путь к христианской жизни. Этой осенью он стал звездой канала новостей в Бостоне, когда публично потребовал пожертвовать порнофильмы в фонд детских садов, уверяя, что это то же самое, что намерение президента ввести курс сексуального воспитания в учебный план дошкольных учреждений.
Это высокий мужчина с гладкой гривой седых волос. Одет он очень дорого. Должен признаться, он производит неизгладимое впечатление. Когда он в комнате, невольно не можешь отвести от него глаз.
— А-а, это и есть брат, о котором я так много слышал?
Я не противник церкви. В детстве я каждое воскресенье ходил в церковь с мамой, которая возглавляла женский комитет. Однако после ее смерти не стал больше посещать службу. А когда женился на Зои, вообще перестал бывать в церкви. Она — привожу ее слова — не человек Иисуса. Она говорила, что религия проповедует безоговорочную любовь к Господу, но на определенных условиях: ты должен верить в то, что тебе говорят, чтобы получить то, что хочешь. Ей не нравилось, что религиозные люди смотрели на нее искоса за ее атеистические убеждения, но, если честно, она тоже презирала тех, кто исповедовал христианство.
Клайв пожимает мне руку, и между нами словно пробегает электрический разряд.
— Не знал, что у нас на ужин будут гости, — говорю я, глядя на Рейда.
— Пастор не гость, — отвечает Рейд, — он наша семья.
— Брат во Христе, — улыбается Клайв.
Я переминаюсь с ноги на ногу.
— Понятно. Пойду посмотрю, не нужна ли Лидди помощь в кухне.
— Я сам помогу, — перебивает меня Рейд. — Составь компанию пастору Клайву.
Становится ясно, что мое пьянство — которое я, как считал, хитроумно скрывал, — уже никакая не тайна. Что этот ужин не просто дружеские посиделки со священником, а настоящая ловушка.
Ощущая неловкость, я сажусь на то место, где мгновение назад сидел Рейд.
— Не знаю, что наговорил вам мой брат… — начинаю я.
— Он просто молится за тебя, — отвечает пастор Клайв. — Он попросил и меня помолиться, чтобы ты нашел выход.
— Я считаю, что отлично ориентируюсь, — пробормотал я.
Клайв подался вперед.
— Макс, — интересуется он, — как лично ты относишься к Иисусу Христу?
— Мы… Это скорее шапочное знакомство.
Он даже не улыбается.
— Знаешь, Макс, я никогда не думал, что стану пастором.
— Правда? — вежливо поддерживаю я разговор.
— Я вырос в семье, где не было лишних пяти центов, а у меня еще пятеро младших братьев и сестер. Мой отец потерял работу, когда мне было двенадцать лет, мама заболела и попала в больницу. На мои плечи взвалились заботы о семье, а у нас не было в банке никаких накоплений. Однажды я зашел в местный продуктовый магазин и пообещал кассирше, что заплачý, как только заработаю деньги, но кассирша ответила, что не может дать мне еду бесплатно. И тогда какой-то мужчина сзади — в костюме и галстуке — сказал, что заплатит за меня. «Нужно составлять список покупок, парень», — сказал он, нацарапал что-то на визитной карточке и положил ее на весы в кассе. Несмотря на то что это был всего лишь клочок бумаги, чаша весов стала опускаться вниз. Потом он достал из моей тележки молоко, хлеб, яйца и гамбургер и положил их на вторую чашу весов. Весы даже не шелохнулись, хотя было совершенно ясно, что эти покупки должны перевесить. Покупки не весили ничего, поэтому у кассира не оставалось другого выхода, как отдать их мне бесплатно, но незнакомец все-таки протянул ей двадцать долларов. Когда я пришел домой, то обнаружил визитную карточку в пакете с продуктами. Я вытащил ее, чтобы прочесть список, который составил мой благодетель. На обороте карточки было написано: «Отче наш, пожалуйста, помоги этому мальчику». На лицевой стороне стояло имя: «Преподобный Билли Грэхэм».