Проблема заключалась лишь в том, что ни один мужчина не скажет своему приятелю: «Гляди-ка, какая мозговитая пошла бабенка». Отец всегда внушал мне, какая я необыкновенная, а вот на мать я даже взглянуть не могла, чтобы не задаться проклятым вопросом: почему я не унаследовала ее осиную талию и блестящие волосы? В детстве мне хотелось одного – быть на нее похожей. Став взрослой, я прекратила попытки.
С тяжелым вздохом я вошла в зону джакузи – эдакий оазис белизны, окруженный белыми же лавками из ивовых прутьев. На этих лавках женщины – преимущественно, белые – ждали, пока терапевты в белых воротничках вызовут их по имени.
ДиДи с улыбкой подошла ко мне в своем безукоризненно чистом халате.
– Вы, должно быть, Мэгги, – сказала она. – Именно такой я вас и представляла по описанию вашей мамы.
Ну уж нет, эту наживку я не проглочу.
– Очень приятно…
Протокол этого этапа всегда ускользал от моего понимания. Ты здороваешься и тут же сбрасываешь с себя одежду, чтобы абсолютно незнакомый человек трогал твое тело… и платитьза эту привилегию! Только мне одной кажется, что спа чем-то неуловимо напоминает проституцию?
– Вам, наверное, не терпится испытать на себе очищающее обертывание «Песнь Соломона»?
– Да я бы охотнее пошла к зубному врачу, чем сюда.
ДиДи понимающе улыбнулась.
– Ваша мама предупреждала, что вы можете ответить подробным образом.
Если вам никогда не делали обертывание, смею доложить, что это весьма уникальный опыт. Вы лежите на кушетке под огромным пластом «Песни Соломона» – и вы обнажены. Абсолютно. Конечно, эстетик накрывает ваше интимное место полотенцем размером с вуалетку, когда скребет ваши голые телеса. И лицо у нее при этом остается непроницаемым, как у игрока в покер: ни один мускул не дрогнет, пусть даже она одними пальцами высчитывает ваш индекс массы. И все же вы с кошмарной достоверностью осознаёте, как вы сложены, – хотя бы потому, что у вашего телосложения появляется непреложный свидетель.
Я зажмурилась и постаралась убедить себя, что, когда тебя моют под душем виши, ты должна ощущать себя королевой, а не инвалидом.
– Так что же, ДиДи, – неуверенно начала я, – давно вы этим занимаетесь?
Она развернула полотенце и удерживала его как ширму, пока я переворачивалась на спину.
– Спа я занимаюсь уже шесть лет, но сюда устроилась совсем недавно.
– Вы, наверное, хороший специалист. Мама не берет на работу кого попало.
Она пожала плечами.
– Мне нравится заводить новые знакомства.
Мне тоже нравится заводить новые знакомства, но только при условии, что эти люди одеты.
– А вы чем занимаетесь? – спросила ДиДи.
– Разве мама вам не рассказывала?
– Нет… Она только сказала… – ДиДи внезапно умолкла.
– Что она сказала?
– Сказала, чтобы я нанесла на вашу кожу дополнительную дозу скраба из водорослей.
– Иными словами, она сказала вам, что мне нужно вдвое больше скраба, чем всем остальным?
– Нет, она…
– А выражение «сдобная булочка» она не употребила? – поинтересовалась я. ДиДи благоразумно промолчала, а я уставилась на матовую лампу на потолке, вслушалась в монотонные клавишные раскаты Янни и, переведя дыхание, сказала: – Я работаю юристом в АОЗГС.
– Правда? – Руки ДиДи прекратили движение по моим стопам. – А вы когда-нибудь вели дела бесплатно?
– Я веду дела исключительно бесплатно.
– Тогда вы, наверное, слышали об этом парне, приговоренном к смертной казни… О Шэе Борне. Я переписываюсь с ним уже десять лет. Все началось, когда я еще ходила в восьмой класс: я придумала такой проект по обществознанию. Его последнюю апелляцию совсем недавно отклонил Верховный суд.
– Я знаю, – сказала я. – Я сама подавала резюме его дела в вышестоящие инстанции.
Глаза ДиДи широко распахнулись.
– Так вы его адвокат?!
– Ну… нет.
Я еще даже не жила в Нью-Хэмпшире, когда Борну вынесли обвинение, но в обязанности АОЗГС входило подавать резюме дел, касавшихся смертной казни. В юридической терминологии это называется amicus (в переводе с латыни – «друг суда»): когда ты занимаешь определенную позицию по отношению к делу, но не вовлечен в него напрямую, суд позволяет тебе сделать официальное заявление, если оно может помочь принятию решения. В своем заявлении я описывала все ужасы смертной казни, клеймила ее, называя «жестоким, несправедливым и антиконституционным наказанием». Уверена, судья бегло просмотрел плоды моих тяжких трудов и незамедлительно отправил их в мусорную корзину. – И вы больше никак не можете ему помочь? – спросила ДиДи.
По правде говоря, если апелляцию Борна отклонил Верховный суд,
в страницах толстой книги, начиная с шестой главы, был украденным лезвием вырезан квадрат. Образовавшуюся полости Кэллоуэй выстелил салфетками, чтобы птенцу было там уютно. Питалась малиновка картофельным пюре. Кэллоуэй выменивал дополнительные порции на драгоценную изоленту, шпагат и даже самодельный ключ для наручников.
– Эй, мы ведь не сделали ставок в этой игре! – вспомнил вдруг Кэллоуэй.
Крэш рассмеялся.
– Даже Борн не настолько тупой, чтобы делать ставки, когда проигрывает.
– А что у тебя есть? Такое, что и мне хотелось бы, – размышлял вслух Кэллоуэй.
– Ум? – предположил я. – Здравый смысл?
– Не лезь куда не просят, педик вонючий! – Кэллоуэй призадумался. – Пирожное. Я хочу твое чертово шоколадное пирожное.
Пирожное пролежало в камере Шэя уже два дня. Я сомневался, что Кэллоуэю удастся хотя бы проглотить его. Он хотел насладиться самим актом отнятия.
– Хорошо, – согласился Шэй. – Конь на g6.
Я привстал.
– Тебя это устраивает? Шэй, он же сделает тебя как мальчика.
– Вот объясни мне, Фресне-Хуесне: как играть – так ты болен, а как лезть в каждую дырку – так здоровехонек? – сказал Кэллоуэй. – Это наше дело.
– А если я выиграю? – спросил Шэй. – Что я получу?
Кэллоуэй рассмеялся.
– Этого не случится.
– Птицу.
– Я не отдам тебе Бэтмана…
– Тогда я не отдам тебе пирожное.
Воцарилось молчание.
– Ладно, – сказал наконец Кэллоуэй. – Выиграешь – получишь птицу. Вот только выиграть у тебя не получится: мой слон переходит на клетку d3. Считай, тебе крышка.
– Ферзь на h7, – ответил Шэй. – Шах и мат.
– Что?! – завопил Кэллоуэй.
Я внимательно изучил воображаемую шахматную доску: я прослеживал на ней все ходы. Ферзь Шэя свалился как снег на голову, ранее его заслонял конь. Деваться Кэллоуэю было некуда.
В этот миг дверь открылась, и на ярус I вошли двое офицеров в бронежилетах и касках. Они приблизились к камере Кэллоуэя и вывели его на помост, предварительно пристегнув наручниками к металлическим перилам.
Нет ничего хуже, чем обыск камеры. Ведь здесь, в тюрьме, у нас нет ничего, кроме скудных пожитков, и становится по-настоящему тошно, когда кто-то роется в наших вещах. Не говоря уже о том, что при обыске ты, скорее всего, лишишься самой лакомой своей заначки, будь то наркотики, индейский самогон, шоколад, кисти и краски или самопальный кипятильник из канцелярских скрепок (такой штуковиной можно греть растворимый кофе).