Отец с пониманием кивнул.
– Многие иудеи считают, что жертвовать органы нельзя, ибо это противоречит заповеди, которая запрещает увечить тело после смерти. Мертвецов надо как можно скорее хоронить. Но этот предрассудок перекрывает
закон, гласящий, что обязанность спасать жизни – превыше всего. Иными словами, праведный иудей
– Смешивать метафоры, тем более религиозные…
– …то, не в силах помешать смерти, ты по крайней мере уравновесишь ее спасением жизни.
– Но какой ценой, папа? Разве это нормально – убивать преступника, который больше не нужен обществу, чтобы маленькая девочка могла жить? А если бы сердце искала не маленькая девочка, а преступница? А если бы для этого должен был умереть не Шэй, а кто-то другой? Скажем, я?
– Упаси Бог, – сказал отец.
– Это все пустословие.
– Это этика. Ты поступаешь правильно.
– Совершая дурной поступок.
Отец покачал головой.
– Я недоговорил
Он исключает чувство вины. Ты не можешь сожалеть о преступлении закона, ибо ты была морально обязана преступить его.
– Вот в этом твоя ошибка. Я могу сожалеть. Потому что речь идет не о том, как ты в Йом-Киппур не постился из-за болезни… Речь идет о смерти человека.
– И спасении твоей жизни.
Я удивленно уставилась на него.
– Жизни Клэр, – поправила я.
– Двух зайцев одним выстрелом. Уж извини за каламбур… Но этот иск, Мэгги, он зажег в тебе огонь. Он вселил в тебя надежду на лучшее.
Отец огляделся по сторонам: столовые приборы на одну персону, миска с поп-корном на столе, кроличья клетка.
Видимо, на каком-то этапе жизни я искренне хотела стать обладательницей стандартного комплекта: венчальный балдахин, муж, дети, на машине в магазин, на машине в школу, – но в скором времени я просто разуверилась. Я привыкла жить одна, привыкла оставлять вторую порцию баночного супа на следующий вечер и менять наволочки только на своей стороне кровати. Мне было настолько уютно в одиночестве, что любой другой человек мог лишь вторгнуться в мой уют.
Как выяснилось, притворяться гораздо проще, чем надеяться.
За это я и любила своих родителей – за это же я их ненавидела: они все еще верили, что у меня есть шанс. Они лишь хотели, чтобы я была счастлива, и не понимали, как, черт побери, я могу быть счастлива одна. А если уметь читать между строк, это означало, что они считают меня неполноценной, – и я была с ними согласна.
Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.
– Я устала, – сказала я. – Тебе лучше уйти.
– Мэгги…
Едва он протянул руку, я дернулась как ошпаренная.
– Спокойной ночи.
Я нажимала все кнопки подряд, пока телевизор не погас. Оливер выбрался из-под стола разузнать, в чем дело, и я взяла его на руки. Возможно, именно поэтому я предпочитала компанию кролика: он не давал мне советов, когда я его об этом не просила.
– Ты упустил одну небольшую деталь, – сказала я. – Pikkuah nefesh не распространяется на атеистов.
Отец замер, не успев снять пальто с самой безобразной вешалки на свете. Перекинув пальто через руку, он подошел ко мне.
– Я знаю, что из уст раввина это звучит странно, – сказал он, – но мне всегда было безразлично, во что ты веришь, Мэгс. Главное, чтобы ты верила в себя, как я верю в тебя. – Он погладил Оливера по спине. Наши пальцы на миг соприкоснулись, но я не подняла глаз. – И это не пустословие.
– Папа…
Он приложил палец к губам, приказывая мне молчать, и открыл дверь.
– Надо сказать маме, чтобы она подарила тебе на день рождения новую пижаму, – сказал он, уже занеся ногу над порогом. – У этой дырка прямо на заднице.
Майкл
В тысяча девятьсот сорок пятом году двое братьев копали землю у утесов египетского города Наг-Хаммади в поисках удобрений. Один из них – Мухаммед Али – наткнулся лопатой на что-то твердое. Это оказался большой глиняный кувшин, прикрытый красным блюдом. Опасаясь, как бы оттуда не выполз джинн, Мухаммед Али не хотел откупоривать кувшин, но любопытство взяло верх: а вдруг там окажется золото? Увы, внутри он обнаружил лишь тринадцать папирусных книг в переплете из кожи газели.
Несколько книг пошли на растопку, но несколько таки попали в руки ученым, изучавшим историю религии. Оказалось, что тексты эти относятся приблизительно к сто сороковому году нашей эры, то есть написаны они были лет на тридцать позже Нового Завета. Дешифровщики нашли в них названия Евангелий, не включенных в Библию, и изречения, включенные в Новый Завет… и вычеркнутые из него. В каких-то текстах Иисус изъяснялся загадками, в каких-то отрицалось Непорочное зачатие и Воскрешение. Книги эти стали известны как гностические Евангелия, и официальная церковь до сих пор не давала им спуску.
Мы проходили гностические Евангелия в семинарии. Точнее, мы узнали, что они суть ересь. И поверьте мне: когда священник дает вам текст и приказывает не верить написанному, читаешь его уже иначе. Может, я просто пробежал текст глазами, решив приберечь дотошный анализ для настоящей Библии. Может, я вообще манкировал им и соврал преподавателю, будто сделал домашнее задание. Словом, каким бы ни было мое оправдание, в ту ночь, когда я открыл книгу Джоэла Блума, строки ее показались мне абсолютно незнакомыми. И хотя я планировал прочесть лишь предисловие ученого, составившего этот сборник (звали его Йен Флетчер), страницы переворачивались сами собой, словно я глотал новый роман Стивена Кинга, а не коллекцию древних Евангелий. Закладка лежала на Евангелии от Фомы, который в Библии, насколько я помнил, предстает не в лучшем свете. Он не верит, что Лазарь воскреснет. Когда Иисус велит апостолам следовать за Ним, Фома отмечает, что они не знают, куда идти. А когда Иисус воскресает после распятия, Фома даже не приходит туда – и отказывается верить, пока лично не касается ран. Он – безбожие во плоти, от него пошло выражение «Фома неверующий».
Но вверху страницы я прочел:
«Это тайные слова, которые сказал Иисус живой и которые записал близнец Дидим Иуда Фома».
Близнец? С каких это пор у Иисуса есть близнец?
Оставшееся Евангелие, в отличие от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, состояло не из пересказа жизни Иисуса, а из подобранных Иисусовых цитат. Каждая начиналась со слов: «Иисус сказал». Отдельные строки совпадали с библейскими, но многие я видел впервые, и они напоминали мне скорее логические задачки, чем священное писание:
«Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасет вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас».
Я перечитал строки дважды и потер лоб. У меня закралось подозрение, что я где-то уже слышал эти слова…
И тут я понял где.
Шэй произнес их, когда мы впервые встретились. Когда он объяснял мне, зачем хочет отдать свое сердце Клэр Нил он.
Я продолжил внимательно читать, и в ушах у меня звучал голос Шэя:
«И те, которые мертвы, не живы, и те, которые живы, не умрут». «Мы пришли от света».
«Разруби дерево, я – там; подними камень, и ты найдешь меня там». Я чувствовал подобное, когда впервые катался на американских горках. Земля убегала из-под ног, к горлу подступала тошнота, мне хотелось вцепиться кому-то в плечо.
Если у дюжины людей на улице спросить, слышали ли они о гностических Евангелиях, одиннадцать посмотрят на вас, как на полоумного. Если честно, далеко не каждый сегодня сможет перечислить даже Десять Заповедей. Религиозное образование Шэя было скудным и фрагментарным. Насколько я понял, читал он в основном спортивный раздел в газетах. Писать он не умел и с трудом доводил начатую мысль до конца. Школа для него ограничилась сертификатом о неполном среднем образовании, полученном уже в колонии.
Откуда тогда ему знать Евангелие от Фомы? Где он мог на него наткнуться?
Единственным ответом было: нигде.
Возможно, это совпадение.
Возможно, меня подвела память.
Но возможно, я ошибался в нем.
За последние три недели я не раз протискивался сквозь толпы людей, разбивших лагерь у тюремных стен. Я выключал телевизор, стоило очередному умнику заявить, будто Шэй – это Мессия. В конце концов, мне лучше знать. Я священник, я принимал обеты, я понимал, что Бог един. Его послание зафиксировано в Библии, и, что самое главное, слова Шэя не были похожи на слова Иисуса из четырех канонических Евангелий.
Но вот обнаружилось пятое. Евангелие, не попавшее в Библию, но написанное примерно тогда же. Евангелие, поддерживавшее веру по крайней мере некоторых ранних христиан. Евангелие, которое цитировал мне Шэй Борн.