– Что-то с вашей дочерью? – спросил священник.
Я кивнула, не в силах посмотреть ему в глаза.
– А можно… В смысле, вы не возражаете, если я помолюсь за нее?
Пускай я не хотела его содействия, пускай я его об этом не просила, но сейчас я готова была отринуть все свои смешанные чувства к Богу, ибо Клэр нуждалась в помощи – помощи любого рода. Я едва заметно кивнула.
Голос отца Майкла, стоявшего всего в шаге от меня, поплыл по холмам и долам простейшей молитвы: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли».
Не отдавая себе отчета, я стала повторять за ним: губы сами вспомнили слова. И как ни странно, молитва не показалась мне фальшивой или натужной – она принесла мне облегчение, словно я передала кому-то эстафетную палочку.
«Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго».
Я будто влезла в теплую фланелевую пижаму посреди снежной ночи, будто включила поворотники, подъезжая к дому.
Я посмотрела на отца Майкла, и мы одновременно вымолвили: «Аминь».
Майкл
Йен Флетчер, бывший «телеатеист», а ныне – уважаемый ученый, проживал в городке Новый Ханаан, штат Нью-Хэмпшир, на ферме у грунтовой дороги. Почтовые ящики в этом захолустье не были даже пронумерованы. Мне пришлось четырежды проехать улицу до конца, прежде чем я набрался смелости остановиться и постучать в его дверь. На стук никто не откликнулся, хотя я явственно слышал какую-то мелодию Моцарта через открытые окна.
С Джун я расстался в больнице, все еще потрясенный встречей с Шэем. Вот вам и усмешка судьбы: едва я позволил себе заподозрить, что таки мог общаться с Богом, Он решительно меня отверг. Мир покачнулся. Странное возникает чувство, когда подвергаешь сомнению всю систему взглядов, которая диктовала твою карьеру, твои ожидания, каждый твой выбор в жизни. Потому-то я и позвонил человеку, прошедшему через все это.
Я еще раз постучал, и дверь распахнулась под моим кулаком.
– Здравствуйте. Кто-нибудь есть дома?
– Входите! – крикнула женщина.
Я зашел в прихожую и сразу заметил обилие колониальной мебели. Внимание мое также привлекли две фотографии на стене: на одной маленькая девочка пожимала руку Биллу Клинтону, на другой она же улыбаясь стояла возле Далай Ламы. В поисках источника звука я проследовал в комнату у кухни, где на столе в окружении деревяшек, стамесок и пистолетов для склеивания высился самый изящный кукольный дом, какой мне только доводилось видеть. Стены его были сложены из кирпичиков размером с ноготь на большом пальце, окна прикрывали миниатюрные ставни, чьи пластинки можно было приподнимать, чтобы пропустить солнечный свет. На крылечке стояли колонны коринфского ордера.
– Вот это да, – пробормотал я, и из-за дома, скрывавшего ее, поднялась женщина.
– О, спасибо, – сказала она. На меня она смотрела чуть недоверчиво, заметив накрахмаленный священнический воротничок.
– Нахлынули дурные воспоминания о католической школе? – подсказал я.
– Да нет… Просто сюда давно уже не приходили священники. – Она вытерла руки о белый передник, вроде тех, что носят мясники. – Меня зовут Мэрайя Флетчер, – представилась она.
– Майкл Райт.
– Отец Майкл Райт.
Я улыбнулся.
– Попался… Это вы сами сделали? – спросил я, указывая на причудливое произведение искусства.
– Ну да. Сама.
– Я ничего подобного в жизни не видел.
– Вот и хорошо, – сказала Мэрайя. – На это и рассчитывает мой клиент.
Я наклонился, чтобы внимательнее рассмотреть крохотный дверной молоточек в виде львиной головы.
– Вы настоящий художник.
– Не совсем. Просто детали даются мне легче, чем общая картина. – Она выключила CD-плеер, исторгавший трели «Волшебной флейты». – Йен говорил, чтобы я ждала вашего визита. И… Черт! – Взгляд ее метнулся в угол комнаты, где валялись без дела детские кубики. – Вы случайно не видели здесь пару маленьких озорников?
– Нет…
– Очень жаль.
Чуть задев меня плечом, она метнулась в кухню и распахнула дверь в кладовую. Двое мальчишек-близнецов, года по четыре, размазывали по белому линолеуму арахисовое масло и варенье.
– О боже! – вздохнула Мэрайя, и два детских личика повернулись к ней, как подсолнухи к солнцу.
– Ты же сказала, что можно рисовать пальцами, – сказал один мальчик.
– Но не на полу же! И не едой! Я бы проводила вас, – сказала она уже мне, – но…
– …нужно разрешить критическую ситуацию?
Она улыбнулась.
– Йен в сарае, идите прямо туда. – Она взяла мальчиков на руки и потащила к раковине. – А вам сначала нужно помыться. Папу будете мучить после.
Я направился по тропинке к сараю. Мне не суждено было иметь детей, я это знал. Любовь к Богу, которой наделен священник, настолько всеобъемлюща, что должна исключить человеческую тягу к созданию семьи: Иисус был моими родителями, братьями, сестрами, детьми –
Фэйт тоже пожала мне руку.
– А вы слышали, как я играю? Я действительно никудышная скрипачка?
Я замешкал с ответом, но на выручку пришел сам Флетчер.
– Солнышко, не нужно ставить священника в неудобное положение. Ему придется соврать, а потом целый день торчать в исповедальне. Кажется, сейчас твоя очередь нянчиться с дьяволятами, – усмехнулся он.
– Нет, я точно помню, что твоя! Я сидела с ними все утро, пока мама работала.
– Десять баксов, – сказал Йен.
– Двадцать, – возразила Фэйт.
– По рукам.
Она положила скрипку в футляр.
– Приятно было познакомиться, – сказала она мне и ушла в сторону дома.
– У вас прекрасная семья, – сказал я Флетчеру.
Он рассмеялся.
– Внешность бывает обманчива. Провести целый день с Каином и Авелем – это такой новый способ контрацепции.
– Их зовут…
– На самом деле нет, – улыбнулся Флетчер. – Но я их так называю, когда Мэрайя не слышит. Идемте ко мне в кабинет.
Мы миновали генератор, снегоуборочную машину и две заброшенные конюшни, пока наконец не подошли к массивной двери соснового дерева. За ней, к моему удивлению, оказалась готовая комната с обшитыми вагонкой стенами и двумя этажами книжных полок.
– Должен признать, – сказал Флетчер, – представители католического клира меня посещают нечасто. Среди моих читателей католики, мягко скажем, не преобладают.
Я уселся в кожаное кресло.
– Могу представить.
– Тогда что же делает пристойный священник в доме такого смутьяна, как я? Мне следует ожидать разъяренной обличительной статьи в журнале «Кэтлик Эдвокэт»? За вашим, разумеется, авторством.
– Нет… Я пришел к вам скорее за информацией.
Я подумал о том, сколько всего придется выложить Йену Флетчеру. Конфиденциальность в отношениях между священником и прихожанином так же свята, как между врачом и пациентом, но нарушу ли я ее, повторив слова Шэя, которые можно прочесть в Евангелии двухтысячелетней давности?
– А вы ведь раньше были атеистом, – решил я сменить тему.
– Ara, – улыбнулся Флетчер. – И очень, доложу вам, одаренным. Уж можете поверить мне на слово.
– И что же произошло?
– Я познакомился с человеком, который вынудил меня поставить под сомнение все, что я якобы знал о Боге.
– Вот поэтому, – сказал я, – я и пришел в дом такого смутьяна, как вы.