— Может, так, а может, и нет. Ваше мнение субъективно.
— А кто говорил, что я объективен?
Странный у нас с ним был спор. Я, торговец картинами, сражался за голые факты. Он, полицейский, полагал, что может толковать намерения художника. К тому же он заранее знал, какие вопросы я задам. У меня появилось неприятное ощущение возникшей между нами ментальной связи, и, по-моему, он тоже это почувствовал. Во всяком случае, мы замолчали и уставились на картину.
— Да уж, рисовал он знатно, — сказал наконец Макгрет.
Я кивнул.
Он ткнул пальцем в четвертого херувима:
— Алекс Ендржевски. Десять лет. Мать отправила его в магазин, велела купить кое-чего на ужин. Мы нашли разбитую бутылку молока на углу Сорок четвертой и Ньютон-стрит. В тот вечер снег выпал, и остались следы. Машины и человека. Свидетелей не нашли. — Он потер лоб. — Это был конец января 1967-го. Газеты обо всем раструбили. Понаписали ерунды из серии «Кто защитит наших детей?». И похоже, они его спугнули, потому что довольно долго он сидел тихо. А может, просто не любил гулять по холоду.
— Зимой на улицах меньше детей.
— Верно. Не исключено, дело и в этом. — Он показал на пятого херувима: — Эйб Каан. Я вам о нем рассказывал. Пятая жертва.
— И опять никаких свидетелей.
— Ну, это я сначала так думал. А потом перечитал дело и наткнулся на показания одной тетки, соседки. Знаете, бывают такие клуши — целый день на крыльце сидят. Она вспомнила, что мимо проехала незнакомая машина.
— И все?
Он кивнул:
— Эта соседка сказала, что все машины в районе знает. Я так понял, она их специально запоминала. А эту раньше не видела.
Была ли у Виктора машина? По-моему, не было. Я так и сказал Макгрету.
— Это ни о чем не говорит. Мог и украсть.
— Вряд ли он решился бы влезть в чужую машину.
— Да вы ж ничего о нем не знаете. А решиться на убийство он, по-вашему, мог?
Я не ответил. Кое-что Макгрет рассказал мне сам, кое-что я прочитал в газетах. Но одно дело статья, другое — как он об этом говорил. Словно о собственных детях.
— Тот парнишка, Ла Рей… Вот его мне ужасно жалко. Всех их жалко, но тут… Он одиночка, любил побродить по улицам. И друзей у него, по-моему, не было. Видите, какая улыбка? Ему явно не нравится, что его фотографируют. Двенадцать лет пацану. Самый старший из них, только мелкий очень. Из-за этого в школе ему туго приходилось. И еще из-за того, что отца у них не было, а мама черная. Можете себе представить, как его затюкали. А мать… Я сам чуть не свихнулся! Муж ее, белый, сбежал, бросил одну с ребенком. А тут еще и ребенка убивают. Как вспомню, так вздрогну. Она на меня смотрела так, будто я голыми руками у нее из груди сердце вырвал.
Мы помолчали.
— Хотите дунуть?
Я посмотрел на него.
— Я-то точно буду. — Он с трудом встал и, шаркая, пошел на кухню. Открыл ящик. Перегнувшись через стол, я вытянул шею. Тысячу раз при мне сворачивали косяки, но не полицейские же. И не так аккуратно. Закончив, Макгрет закрыл пакет и вернулся в столовую. — Лучше всяких лекарств, — сказал он и прикурил.
И тут я задал потрясающе глупый вопрос:
— А у вас рецепт есть?
Он засмеялся, изо рта повалил дым.
— Чувак, это тебе не Калифорния.
На окне у него висел плакат с бин Ладеном, и я почему-то из-за этого решил, что Макгрет не такой уж и либерал. Пришлось спросить, каковы его политические взгляды.
— Либертарий,
— ответил он. — Дочка на стенку лезет, когда это слышит.
— А она…
— Она — добрейшей души человек. — Он затянулся и сдавленно произнес: — Правда, она про это забывает, когда надо упечь кого-нибудь за решетку. Ее приятель раньше ей постоянно по этому поводу мозги полоскал.
С какой стати я так расстроился, что у Саманты есть парень? Я и говорил-то с ней в общей сложности — ну сколько? — минут двадцать, наверное. И все-таки я расстроился и принял из рук Макгрета косяк.
Он смотрел, как я делаю большую затяжку.
— А ведь за это и посадить могут.
Я сделал вид, что выбрасываю косяк, но он отобрал его у меня.
— Лично я помираю, а ты чем оправдаешься?
Потом мы просмотрели журналы. Я принес их и сказал, что не очень себе представляю, зачем мы это делаем. Если только гастрономические привычки Крейка и погода не имеют прямого отношения к делу. Макгрет со мной согласился, но все равно пожелал посмотреть на записи в дни убийств.
Генри Стронг исчез четвертого июля 1966 года. В журнале регистрации метеоусловий за этот день была запись:
— Вроде похоже, — сказал Макгрет. — Квинс в июле.
Следующие несколько дней были такими же увлекательными:
— Интересно, данные правильные? — спросил я.
— А я почем знаю? — Он полистал журнал. — Да, не много мы тут накопаем. Есть идеи?
Идей у меня не было.
— А что в том, про еду?
Понедельник, 4 июля 1966
Вторник, 5 июля 1966
— Только время теряем, — сказал я.
— Наверное, — ответил он. — Давай посмотрим, что там с Эдди Кардинале.
Среда, 3 августа 1966
— Вот что мне интересно, так это как он жрал одно и то же каждый божий день. Вот главная загадка.
Воскресенье, 22 января 1967
— Довольны? — спросил я.
— Не жужжи.
Понедельник, 23 января 1966
Макгрет поднял голову.
— За день до этого пропал Алекс Ендржевски.
Я перечитал запись.
— Я в курсе. Ну и что?
— Так разница же.
— Яичница или овсяная каша? И какая тут, на хер, разница? — Я заметил, что после косяка мы стали несколько свободнее в выражениях. — За каким лядом она нужна?
— Важно, что есть изменение.
— Да, прям огромное изменение.
Макгрет велел мне достать из коробки дело Ендржевски. Внутри была знакомая фотография: короткая стрижка, большие зубы, круглое, как мячик, лицо, курносый нос. Если бы маленькому Алексу удалось вырасти, он бы стал страшилой. Но судьба распорядилась иначе — все запомнили его симпатичным мальчишкой.
— Мы говорили с матерью, — сказал Макгрет, листая дело. — Я помню ее. Она послала сына в магазин. Ну да, и бутылку молока помню.
— Ты вроде говорил, вы нашли следы.
— А кто их знает, чьи они. Там столько людей живет. Может, он его в машину заманил. Предложил, скажем, до дому подвезти. В ту ночь было жутко холодно. Посмотри журнал погоды, сам увидишь.
Я посмотрел. Прогноз обещал снег весь вечер.
— Ну где же ты? — Макгрет рылся в коробке.
— Что ты ищешь?
— Я ищ… ага, вот, послушай. Это его мать рассказывает:
— А кто такой сержант Гордан?
— Мой напарник, — ответил Макгрет, не поднимая головы. Он шевелил губами — читал показания. — Да, да, да, ну, ну же, ей-ей, я помню, она что-то говорила про… — Он не закончил.
— Про что?
— Не там ищу. — Он нашел другую пачку показаний и издал победный клич. — Вот оно!
Я подвинул стул, чтобы было лучше видно. Допрос проводили Л. Макгрет и Дж. Гордан, полицейский департамент, Нью-Йорк, 114 район, 25 января 1967. Свидетель — Чарльз Петронакис, владелец и продавец бакалейного магазинчика, в который мать послала Алекса.