Кейлин поджала было ноги, но опомнилась. Что же с ней происходит? Она расслабилась, непринужденно беседуя с человеком, который почти наверняка был безумцем. Она бросила взгляд в направлении ножа, который лежал рядом с ней, затем снова посмотрела на Флинна. И увидела, что он задумчиво изучает ее.
— Интересно, сможешь ли ты воспользоваться им. В мире существует два типа людей, тебе не кажется? Те, которые сражаются, и те, которые спасаются бегством. А ты кто, Кейлин?
— Я никогда не попадала в такие ситуации, где бы мне нужно делать то или другое.
— Это либо счастье, либо скука. Я не знаю точно, что именно. Лично я люблю хороший бой, — добавил он с ухмылкой, — один из многих моих недостатков. На самом деле, мне не хватает настоящей драки с мужчиной, кулак в кулак. Мне недостает многих вещей.
— Почему? Почему вам должно чего-то недоставать?
— В этом и есть суть такого вот задушевного разговора у камина, не так ли? Почему? Ты думаешь, mavourneen, вполне ли я нормальный?
— Да, — сказала она напряженно.
— Вполне, хотя, возможно, было бы легче, если бы я чувствовал себя немного не в своем уме все это время. Они знали, что у меня сильный разум — и это часть проблемы, по их мнению, и часть причины, по которой мне вынесли приговор.
— Они? — Ее пальцы осторожно двинулись к рукоятке ножа. Она сможет им воспользоваться, пообещала она себе. Она воспользуется им, если придется, каким бы ужасно печальным и одиноким Флинн ни казался.
— Хранители. Древние и почитаемые, которые охраняют и лелеют магию. И делают это со Времен Ожидания, когда жизнь была лишь небесами, делавшими свой первый вздох.
— Боги? — спросила она осторожно.
— В некотором смысле. — Он снова задумался, глядя, нахмурившись, на огонь. — Я родился для волшебства, и когда достаточно повзрослел, оставил семью, чтобы выполнять свое предназначение. Чтобы исцелять и помогать. Даже развлекать. У некоторых из нас больше сноровки для забавной стороны этого дела, так сказать.
— Например, хм, распилить женщину пополам.
Он посмотрел на нее изумленно и в то же время раздраженно.
— Кейлин, это иллюзия.
— Да.
— Я говорю о волшебстве, не об обмане. Ради этого некоторые занимаются пророчеством, некоторые путешествуют и учатся. Другие посвящают свое искусство исцелению тела или души. Кто-то зарабатывает на жизнь выступлениями. Некоторые могут служить достойному повелителю, как это делал Мерлин для Артура (Мерлин — мудрец и волшебник, персонаж из легенд и рыцарских романов о легендарном короле Артуре). Сколько людей, столько и вариантов выбора. И все они настоящие, при этом никто не может поставить перед собой цель — причинить вред или получить прибыль.
Он вытащил из-под рубахи длинную цепочку, протянул ей молочно-белый кулон.
— Лунный камень, — сказал он. — А слова вокруг — это мое имя и титул. Draiodoir. Волшебник.
— Это прекрасно. — Не в силах сдержаться, она провела рукой вокруг кулона. И почувствовала струю тепла, словно стремительное движение кометы, волну, пробежавшую сквозь нее. — Боже!
Прежде чем она успела отдернуть руку, Флинн положил на нее свою.
— Сила, — прошептал он. — Ты ее чувствуешь. Можешь почти ощутить ее вкус. Соблазнительная штука. А если ты внутри ее, обладаешь ею, ты можешь заставить себя думать, что ничего невозможного нет. Посмотри на меня, Кейлин.
Она не отрывала от него взгляд. Ничего больше не хотела. Вот и ты, подумала она снова. Вот и ты наконец.
— Теперь ты можешь быть моей. Ты захочешь лечь со мной в постель, как ты делала это во снах? Без страха. Без вопросов.
— Да.
И его потребность в ней была чем-то безрассудно-отчаянным, неистово рвущимся из-под контроля.
— Я хочу большего. — Его пальцы сжали ее руку. — Что-то есть в тебе такое, что заставляет меня жаждать большего, хотя я не знаю чего. Что ж, у нас достаточно времени, чтобы найти ответ. А пока я расскажу тебе историю, слушай. Молодой волшебник ушел из семьи. Он путешествовал и учился. Он помогал и исцелял. Гордился своей работой, собой. Некоторые говорили — слишком гордился.
Флинн остановился, задумался, потому что в этом последнем его сне были такие моменты, о которых он думал — могло ли быть так?
— Мастерство волшебника было велико, и в своем мире он был известен. Тем не менее, он был мужчиной, с потребностями мужчины, с желаниями мужчины, с недостатками мужчины. Ты захотела бы идеального мужчину, Кейлин?
— Я хочу тебя.
— Leannana. — Он склонился, прижался губами к ее пальцам. — Этот мужчина, этот волшебник, он повидал мир. Он читал книги этого мира, слушал его музыку. Он приходил и уходил, когда ему вздумается, он делал, что захочется. Возможно, иногда он бывал легкомысленным, и хотя никому не навредил, не обращал внимания на правила и предостережения, которые ему были даны. Ведь сила его была так велика — зачем ему нужны были какие-то правила?
— Всем нужны правила. Они делают нас цивилизованными.
— Ты думаешь? — Его удивило, каким напряженным стал ее голос. Даже заклинания не ослабили ее сильный разум, сильную волю. — Когда-нибудь мы об этом поговорим. Но пока продолжим рассказ. Он познакомился с одной женщиной. Красота ее была ослепительна, манеры изысканны. Он думал, что она невинна. Такая была у него романтическая натура.
— Ты любил ее?
— Да, я любил ее. Я любил невинную деву с лицом ангела. Я просил ее руки, потому что хотел быть с ней не один раз, а всю жизнь. И когда я сказал об этом, она заплакала, и прекрасные слезы катились по ее щекам. Она не могла быть моей, хотя сердце принадлежало мне. Мужчина, богатый и жестокий мужчина, уже купил ее. Ее отец продал ее, и судьба ее была скреплена печатью.
— Ты не мог допустить этого.
— А, ты тоже понимаешь это. — Ему приятно было слышать, что она разделяла его мнение по столь жизненно важному вопросу. — Нет, как я мог допустить, чтобы она ушла к другому, не любя его? Быть проданной, словно лошадь на базаре? Я сказал, что заберу ее, но она плакала все сильнее. Я сказал, что дам ее отцу вдвое больше денег, а она все рыдала на моем плече. Ничего нельзя было сделать, потому что тогда этот человек наверняка убил бы ее бедного отца, или отправил в тюрьму, или уготовил бы ему еще какую-либо ужасную участь. Пока у него есть богатство и положение, ее семья обречена на страдания. А она не смогла бы вынести, что семья страдает из-за нее, хотя сердце ее разбито.
Кейлин вскинула голову, нахмурилась.
— Прости, но в этом нет смысла. Если бы деньги вернули и ее отец был бы богат, он наверняка мог защититься, и у него было бы законное право…
— Сердце не повинуется здравому смыслу, — оборвал Флинн нетерпеливо, потому что если бы тогда он слушался разума, то пришел бы к таким же выводам. — Спасти ее — вот что было первой моей мыслью — и последней. Защитить ее и, возможно, сделав это, заставить ее полюбить меня еще сильнее. Я решил отнять у этого жестокого человека его богатство и положение. Я поклялся сделать это, и — О!!! — как засияли ее глаза, словно бриллианты. Я решил, что заберу то, что у него есть, и положу к ее ногам. Она будет жить, как королева, а я буду заботиться о ней всю свою жизнь.
— Но украсть…
— Ты можешь просто слушать? — В его голосе прозвучало раздражение.
— Конечно. — Подбородок ее приподнялся — небольшой жест обиды. — Я прошу прощения.
— Итак, я сделал это, поднял ветер, опустил луну, разжег холодный огонь. Я сделал это, причем по своей воле — для нее. И этот человек проснулся не в своем роскошном поместье, а замерзая в лачуге бедного крестьянина. Он проснулся в лохмотьях, а не в теплой пижаме. Я отнял у него жизнь, не пролив ни капли крови. И когда это было сделано, я стоял, ликуя, радуясь содеянному.
Он замолчал на секунду, а когда продолжил, голос его был взволнован.
— Хранители заключили меня в хрустальный щит и держали там, а я проклинал их, кричал, протестуя, я пытался использовать любовь и невинность моей молодой девы в качестве оправдания своего преступления. А они показали мне, как она смеется, собирая богатство, которое я послал ей, и как падает в объятия своего любовника, с которым она замыслила уничтожить ненавистного ей человека. И меня заодно.
— Но ты любил ее.
— Да, я любил ее, но для Хранителей любовь не считается оправданием. Мне предоставили возможность выбора. Либо они лишают меня моей силы, забирают то, что было в моей крови, и делают меня обычным человеком. Либо мой дар остается со мной, но я буду жить один, в потустороннем мире, без общения с кем бы то ни было, без радостей того мира, который я, по их мнению, предал.