— Думаю, это может помочь Газарду, — сказала она наконец. — Помнишь, он боялся, что забудет лица тех, кого любил. Конечно, образ его мамы почти стерся у него из памяти. А вот Хэмнета он помнит довольно хорошо — благодаря нашему сходству. И Гребешок он помнит.
— Да уж, Гребешок трудно забыть, — согласился Грегор, и образ огромной ящерицы встал у него перед глазами.
— Но он волновался, что забудет Талию, — повторила Люкса. — Можно, я заберу это для него?
— Конечно, — кивнул Грегор. — Возьми все, которые понравились.
Люкса покопалась в пачке фотографий и нахмурилась:
— Здесь больше нет фотографий, где мы вместе. Нам нужно сделать такое фото!
Она была права.
Он отдал ей фотокарточку, на которой они танцевали, и теперь ему тоже нужна была такая фотография. Что-то, что лежало бы у него в кармане до тех пор, пока… Впрочем, это неважно.
— Может, фотоаппарат еще заряжен, — сказал он.
И оказалось, что он заряжен!
А поскольку он делал моментальные снимки — они могли получить фотографию прямо сейчас.
Грегор установил фотоаппарат напротив, и на несколько минут мир вокруг как будто исчез, они превратились в обычных двенадцатилетних детей, дурачащихся перед камерой, строящих рожицы, смеющихся… Но когда Грегор предупредил: «Внимание, последний кадр!» — что-то с ними случилось. Они прижались друг к другу, ее затылок упирался ему в щеку, а легкость и дурашливость куда-то подевались.
«Последняя фотография, — думал Грегор, пока изображение проявлялось. — Это последняя фотография».
Оба пытались улыбаться — но им не удалось спрятать охватившую грусть. Они получились на фото такими, какими были на самом деле: не беззаботными детьми, самый трудный выбор в жизни которых заключается в том, что лучше — мороженое или кино, а двумя почти взрослыми людьми, знающими, что за порогом идет война, в которой им неизбежно предстоит участвовать.
— Я возьму эту фотографию себе, — сказал Грегор. — У тебя ведь есть та, где мы танцуем.
Он хотел, чтобы, когда война закончится, у нее оставалась память о том времени, когда они были счастливы.
— Боюсь, наши полчаса истекли, — тихо сказала Люкса.
— Да, — ответил Грегор.
Живоглот, наверно, уже ждет их на городской стене.
— Люкса, слушай… У меня, может быть, больше не будет шанса сказать тебе… да ты, наверно, сама все знаешь…
Он не то чтобы боялся произнести эти слова — ему было больно их произносить. Зная, что у них нет будущего.
Грегор замолчал, не в силах продолжать.
— Я знаю, — просто ответила Люкса. — И я тоже.
То, что произошло потом, в обычной жизни ни за что бы не произошло: если бы не война и не сознание того, что в любой момент все может кончиться, а значит — другого шанса у них просто не будет…
Их лица были так близко друг к другу, что они чуть не стукнулись головами — когда поцеловались. Что-то не похожее на возбуждение, которое охватывало его при яростничестве, какое-то другое чувство — теплое, нежное, тонкое — растекалось сейчас по его телу. Губы их соприкасались, и он мог прочитать по ее лицу эмоции, которые она испытывала.
В коридоре послышались шаги, и в музей ворвалась Миравет, с амуницией Грегора в руках:
— Вот вы где! А я-то бегаю ищу тебя по всему дворцу! Мне приказали найти тебя и подготовить к бою, — задыхаясь, говорила пожилая женщина, уже одевая его. — Люкса, тебе тоже не помешает одеться в боевой костюм.
— Соловет не хочет, чтобы она участвовала в бою, — возразил Грегор.
— Чего хочет или не хочет Соловет, сейчас имеет мало значения — сейчас, когда камнееды прокладывают ходы во дворец! Каждый мужчина, каждая женщина, даже каждый старик и ребенок — все должны сражаться! — воскликнула Миравет. — Так что ей следует подготовиться и одеться.
— Да, конечно. Мне только нужно побывать сначала на стене, — сказал Люкса.
— А потом приходи ко мне, дорогая. — Голос Миравет звучал твердо, но при этом она протянула руку и потрепала Люксу по щеке.
Как же это было непохоже на Соловет, которая никогда не проявляла никаких чувств к Люксе, по крайней мере при людях!
Грегор облачился в свои черные доспехи, и они с Люксой поспешили в Высокий зал. Там их ожидал Арес, и вскоре они очутились на городской стене. Грегор думал, что они опоздали, но Живоглот на обратил ни малейшего внимания на этот факт — он был слишком занят обсуждением военных действий с Соловет.
— Вы хотите послать нас туда сейчас? — спросил Грегор.
— Нет, пока нет, — ответила Соловет, — но будь под рукой. А ты… — взглянула она на Люксу, — тебе пока здесь делать нечего, ты понадобишься мне в штабе.
— Живоглот велел мне явиться, — возразила Люкса.
— Живоглот ошибся и признает это, — вмешался крыс.
— Я бы хотела остаться, — не соглашалась Люкса.
— Нет. Викус вот-вот начнет переговоры об альянсе с прядущими и ползучими. И мы оба думаем, что твое присутствие необходимо. Аякс отнесет тебя, — отрезала Соловет.
— Тогда ладно, — сдалась Люкса.
Она бросила на Грегора прощальный взгляд, и Грегор долго смотрел ей вслед, пока взгляд его не затуманили некстати навернувшиеся слезы.
Хвост Живоглота ощутимо толкнул его в бок, возвращая к реальности:
— Соловет решила, что ее присутствие здесь будет слишком отвлекать от дела кое-кого из нашей армии, — язвительно сказал крыс. — А разве это дело?
Грегор ничего не сказал в ответ. В глубине души он был рад, что Люксу отправили обратно. Она действительно отвлекала его. Он и сейчас не мог ни о чем думать, кроме как о ней.
Перед глазами у него все вставала сцена, которая разыгралась полчаса назад.
А битва между тем была в самом разгаре.
До этого крысы располагались внизу, на земле, довольно плотной группой. И сражение проходило метрах в ста от командного пункта людей. Но сегодня крысы подошли вплотную к городской стене. Стена была около десяти метров высотой — ни одна крыса не могла запрыгнуть на нее или перепрыгнуть. Но некоторые пытались карабкаться вверх. Поверхность стены состояла из больших кусков полированного камня, а между ними были мельчайшие трещинки. Благодаря этим трещинкам наиболее упорные и ловкие крысы вполне могли добраться до верха.
Живоглот свесился вниз и наблюдал за тем, как одна особенно удачливая крыса долезла уже почти до половины и собиралась продолжить путь, когда на нее налетел человек верхом на летучей мыши и пронзил мечом. Крыса полетела на землю, но Живоглот недовольно покачал головой:
— Несмотря на то что она потерпела неудачу, — теперь они знают, что это возможно…
Словно в подтверждение его слов, другая крыса моментально заняла место упавшей и полезла по ее следам. Ей удалось залезть даже чуть выше, но и ее сбросил со стены один из бойцов.
— Что ж, я думаю, самое время, — произнесла Соловет, подавая какой-то сигнал.
— Время для чего? — спросил Грегор у Ареса.
— Время для горяченького, — ответил тот.
Грегор вспомнил детскую песенку, которая на самом деле оказалась одним из пророчеств. Они выяснили это недавно, несколько недель назад, в Огненной земле. Там предсказывалось то, что крысы попытаются уничтожить мышиный народ в Подземье.
И среди прочих был такой куплет:
На протяжении веков подземные были уверены, что эти слова ничего не значат, изображали во время песенки чаепитие, на котором режут на кусочки пирог и разливают горячий чай.
Теперь песенка звучала совсем по-другому и трактовалась иначе. Крысы были теми самыми «гостями на пороге», и это именно их надо было резать на кусочки — с помощью мечей.
А сейчас настало время для, как выразился Арес, «горяченького».
В мгновение ока оказались готовыми к атаке котлы: они были сделаны из толстого черного металла и у них были ручки, как у корзин. Летучие мыши принесли их на стену, и команда людей, одетых в защитные перчатки и шлемы, начала лить со стен на крыс кипящее масло.
Душераздирающие крики наполнили воздух, линия крыс внизу дрогнула и сломалась, у основания стены осталось с полдюжины обваренных крыс, корчившихся от боли.
— Поджечь их? — спросил Соловет один из солдат.
— Только парочку, — ответила она. — Не хочу, чтобы было много дыма и чада, — это помешает нашим войскам.
Горящие факелы тут же были брошены в крыс, и те мгновенно превратились в огненные шары. В отчаянии они крутились вокруг собственной оси, пытаясь сбить огонь, катались по земле, но все бесполезно: их шерсть пропиталась маслом насквозь.