Та нервно теребила край жакетки, на щеках у нее выступили пунцовые пятна, глаза горели негодованием, что-то рвалось с ее губ, да смелости, видно, не хватало.
— Что встала? — грубо cпросила Аня, чувствуя, как от гнева у нее раздуваются ноздри. — Чего выставилась, коза драная? А ну иди сюда, поговорим. Уйди, Матвей, надо выяснить кое-что.
Откуда только силы взялись: Аня вцепилась в ошарашенную девушку, втолкнула ее в спальню и захлопнула дверь. На миг в голове высветилась мысль: видел бы ее кто из московских знакомых — бесноватую, полупьяную, утратившую изящные манеры, зажимавшую минуту назад в коридоре практически малознакомого мужчину. Мама сказала бы, что у нее ум за разум зашел. А кто спорит? Именно так оно и есть.
— Ты что себе позволяешь? — с трудом вымолвила Татьяна. — Думаешь, приехала в чужой дом и сразу власть забрала?
— Сейчас узнаешь, что я думаю, — прошипела Аня и толкнула перепуганную девушку в грудь. Та плюхнулась на постель и застыла, раскинув руки и открыв рот. — Ты что ж это делаешь, курва проклятая? — наступала на нее Аня. — Ты зачем мальчишку совратила? Знаешь, что бывает за совращение несовершеннолетних?
— Отстань, сумасшедшая, — пыталась отлягнуться Таня. — Девственника выискала! Забыла, в каком веке живешь? И не совращала я его вовсе. Он сам пришел.
— Ах, ах! «Невиноватая я!» А ты что, всем подряд даешь, кто приходит? Даже мальчику, брату своего любовника? У тебя мозги есть?
— Да отвали ты! Я его, если хочешь знать, просто пожалела. Он прибежал, трясется весь, жалкий, истерзанный; я-то видела, что он с отчаяния ко мне жмется, уж не знаю, какой ласки он искал, бабья жалость меня заела, а надо было выгнать сопляка. Все одним миром мазаны, что юнцы, что мужики: теперь вишь угрожает, озверел совсем, видеть меня спокойно не может. Потому и не может, что совесть нечиста.
— А где в это время был Матвей? — спросила Аня уже совершенно другим тоном.
— Далеко, на полигоне. Эскадрилья вылетела на летно-тактические учения на два дня.
— Понятно. — Аня ссутулившись села рядом с Таней на кровать. Несколько минут обе молчали. — Ладно… ты вот что… сердца на меня не держи, — сказала Аня. — Мальчика я послезавтра в Москву увезу. А больше тебе ничего обещать не могу.
— Слушай, оставила бы ты Матвея в покое, а? Как человека тебя прошу. — Татьяна прижала руки к груди и с надеждой смотрела на Аню. — Ты ведь с ним все равно не останешься. Наша жизнь не про тебя, сама понимаешь. А он из авиации по доброй воле не уйдет. Может, ты и Семена Павловича заберешь, чтобы уж больше сюда не возвращаться?
— Ишь чего захотела, — вяло отозвалась Аня: кажется, наступила реакция после бурно прожитого дня. — Ты мне советов не давай, у меня своя голова на плечах. Мне надо все хорошенько обдумать.
— Пойду я, — помолчав, сказала Таня и встала. — Матвея постараюсь на ночь к себе увести, ты уж мне не мешай.
Аня подняла на нее пустые глаза и ничего не ответила.
Таня вышла. Анна накинула меховой жакет и вышла вслед за ней. Она видела, как Матвей взял Татьяну под руку, вывел за калитку, и скоро ночная мгла поглотила обоих.
В саду было темно, но в безоблачном черном небе желтела луна, высокие звезды рассыпались по небосводу. Дорожка между клумбами призрачно светилась. Аня обогнула дом и обнаружила в глубине сада качели. Сережа и Тёмка сидели на доске, тесно прижавшись друг к другу. Сережа слегка отталкивался ногой, и качели плавно раскачивались. У малыша личико было донельзя серьезное, в широко открытых глазах отражались звезды, он слушал Сережу; в особо напряженные моменты запрокидывал голову и смотрел на рассказчика…
Гости разошлись, Тёмку уложили спать, Сережа закрылся в своей комнате. Отец с дочерью могли теперь спокойно поговорить — Аню интересовал статус Зинаиды Степановны в семейном укладе Иртеньевых.
— А что, пап, смотрю, ты женским вниманием не обделен. Импозантный мужчина. Седина бобра не портит — вон как Зина тебя обхаживает, — завела Аня разговор в шутливом ключе.
— Не знаю, что тебе сказать, Анечка. Женщина хорошая, ко мне со всей душой, отличная хозяйка — только близко ее подпустить не могу, сама видишь — Сережа у нас дичок, посторонних женщин воспринимает враждебно. Обижать его никак нельзя; ты не смотри, что он резковат, на деле парнишка самоотверженный, чувств самых сильных и преданных, а муть в голове пройдет, надо только подождать. Так что сына менять на Зинаиду Степановну не стану, ни за какие блага.
— Пап, а ты не хочешь жить в Москве? У меня своя квартира на улице Усачева, неподалеку от Новодевичьего монастыря, та, что от маминой тети досталась. Не хоромы, но вполне удобная — столовая и две небольшие спальни. Мама после замужества переехала к супругу, квартира записана на меня, так что я — полноправная хозяйка. Подумай, может, тебе стоит перебраться поближе ко мне и Сереже?
Иртеньев вместо ответа привлек Аню к себе и поцеловал в густой пробор.
— Повезло мне, — сказал он. — Все дети людьми выросли. Хоть я тебя и не воспитывал, но гены все же мои, так что есть чем гордиться. У иных смотришь — вроде кругом благополучие, достаток, положение в обществе, а с детьми — беда: многие с пути сбиваются, другие родителей не вспоминают или только пользуются, обдирают, как липку. Сколько таких семей знаю. Выходит, я самый богатый оказался. Зачем мне Москва, доча? За заботу спасибо, только ты загодя планов не строй: жизнь еще не раз круто повернется, особенно у вас, молодых.
Ане на плече у отца расхотелось разговаривать. Покой снизошел ей в душу, так бы и укрылась на отцовской груди, чувствовала бы себя девочкой, защищенной от невзгод и треволнений. Она закинула руку ему на плечо и ткнулась губами в подбородок.
— Я в детстве часто тайком плакала, — поведала она. — Обижалась на судьбу за то, что расту без отца. Потом постепенно привыкла. Человек ко всему привыкает. Объясни только, почему ты Сережу на женщину променять не хочешь, а меня променял?
Эх, зря спросила! Разве время сейчас счеты сводить? Сама не лучше: с Игорем развелась, правда, Тёмку отца не лишала, теперь подобные отношения в порядке вещей — у Тёмки половина группы в детском садике из разведенных семей, а недостатка в отцовском внимании дети не чувствуют.
Семен Павлович, прихрамывая, двинулся было на кухню, с полпути вернулся, точно забыл, куда шел; он заметно побледнел и морщился, как от боли.
— Пап, прости, прости, не слушай меня, я по глупости сболтнула, — не на шутку испугалась Аня. В страхе она обхватила отца, но он стоял твердо и неподвижно. — Пап, я знаю, что ты не виноват. У меня, как у многих, паршивая потребность себя жалеть! Забудь, забудь раз и навсегда …пап, а пап!..ты меня слышишь?
— Вот ведь какая штука получается, Анечка, — медленно проговорил Семен Павлович, глядя перед собой невидящим взглядом, — в жизни человека, как в природе, все уравнивается: получил что-то — заплати, а за высочайшее счастье и платишь по максимуму. Хорошо, если цена известна с самого начала, знаешь на что идешь, но и тогда надеешься: бог даст — пронесет, именно с тобой да не случится. Только не пронесет, догонит обязательно — не сразу, так со временем.
— Пап, ты о чем сейчас говоришь, о любви или о небе? — тихо спросила Аня.
Вопрос вряд ли дошел до него; он был где-то далеко, в своем мире, там, где бушевали страсти, жили забытые ощущения; где-то в далеких горах трещали пулеметные очереди и падал на руки убитый друг, навсегда затухало вращение винта разбитой машины, а высоко, в предгрозовом небе летел в вечность маленький самолет.
Иртеньев повернулся и в глубоком раздумье вышел на крыльцо. Аня следовала за ним, беспомощно повторяя:
— Пап, куда же ты? Уже поздно. Вернись. Надо спать ложиться.
У калитки он все-таки остановился.
— Смотри, какая ночь, — сказал он. — Жаль, соловьи не поют. В наш сад часто соловьи прилетают из соседней рощи. Летом можно услышать целый хор.
Голос его звучал ровно, лицо разгладилось, взгляд был мечтателен и прозрачен, как недавно у Тёмки на качелях. Аня решилась на последний вопрос:
— Пап, раз уж затронули больную тему, хочу выяснить все до конца. Как случилось, что Нора разбилась?
— Она перегоняла устаревший самолет на базу хранения. Погода плохая была, а тут перед самым взлетом кто-то шепнул про меня: слухи, дескать, ходят… Причины катастрофы до сих пор не выяснены. Думаю, в какой-то момент Нора не справилась с управлением.
Военный городок уснул. На улочках глухая тишь, не слышно шагов запоздалых прохожих, лишь шорох листьев под частыми вздохами ветра, чуть заметное качание черных ветвей.
— Матвей придет домой ночевать? — спросила Анна.
— Не знаю, не докладывался. Пошел Таню провожать, возможно, у нее и останется.
Какой-то цепкий зверь прошелся острыми когтями по сердцу, повозился в груди и затих, свернувшись тяжелым клубком.
— Пойдем спать, — невыразительно сказала Аня. — Ты будешь дверь запирать?