– Точно. Будет тянуть лапы к сиськам и не спрашивать при этом, личность ты или нет.
– Нормальный мужской эгоцентризм, – подвела я итоги. В целом, моя беременность текла гармоничной плавной рекой. Ничто не нарушало стройную концепцию выращивания здорового полноценного ребенка в отдельно взятой женской особи. И я уже потихоньку начала проникаться какими-то смутными, пока еще даже мне самой непонятными чувствами к этому маленькому человеку.
– Как назовешь? – спрашивали все.
– Не знаю, – отсекала все вопросы я. Но сама уже про себя решила, что он будет Максим. Пусть все у меня будет максимальным. И радио, и сын. Максимум удовольствий. Максим Максимович Лапин собственной персоной, если Бог даст не влететь в те злополучные двадцать процентов.
Теплый выдался в этом году август. Семь месяцев. Каждый новый день стал накапливать нетерпение. Ожидание событий, отсутствие событий. Новые чувства, связанные с беспомощностью. Я уже не могла водить машину. Еще пока я ездила к Аганесову и сонно перебирала бумажки на столе. Вопросы типа: «Могу ли я получить алименты» или «сколько стоит отсудить у него машину» навевали на меня жуткую тоску. Я готовилась уйти в декрет и уже подумывала купить то самое пресловутое приданое для новорожденных. Я читала где-то про синдром гнездовития, однако не думала, что подобная зараза накроет и меня. Я драила дом до опупения. Мама отбирала у меня швабру, с матюгами прятала по дому чистящие средства и строго настрого запрещала их трогать.
– Подумай о ребенке! Ему же вредно. Что я, сама полов не помою? – я все понимала, но инстинкт был сильнее меня и я принималась что-то стирать и гладить. А когда я задумала было переклеить до родов обои в своей комнате, случился кризис. Я не запомнила точного числа, кажется, это было восемнадцатое августа. Для меня числа уже утратили свое актуальное значение. Весь мир я измеряла не датами, а неделями. Тогда у меня было тридцать одна неделя.
– Ларка, включи телевизор, – кричала в трубку Зайницкая.
– Что случилось? – перепугалась от ее взбудораженного голоса я.
– Там что-то случилось. Кириенко вещает о каком-то валютном коридоре.
– И что? – еще ничего не понимая, уточнила я. Через пару дней все стало совершенно ясно. Кириенко дрожащим голосом сказал, что объявляет его величество дефолт. Я не совсем понимала, что это такое, но побежала в банк.
– Все платежи приостановлены, – отбивался от толпы таких же красных, как и он, вкладчиков охранник. Я побежала к банкоматам, там тоже стояли ужасные очереди. Меня охватила паника. Живот тянул вниз со страшной силой. Я не могла остановиться и целый день искала рабочий банкомат. Один сердобольный пострадавший шепотом посоветовал потайной банкомат в Кузьминках, где он отоварился. Железный ящик равнодушно выплюнул мне, издеваясь, несколько купюр и умер. Всего набралось рублей на сумму, эквивалентную пятистам долларам. Я вернулась домой без сил и стала переживать об оставшихся четырех с половиной тысячах. Банкоматы не работали, Инком платежи не восстановил. А потом тот же самый милашка, малыш Кириенко взволнованно поделился со всей страной, что у него что-то там не сложилось с ГКО и он не в силах больше держать валютный коридор. Он не в силах! Как будто он лично стоит и, как атлант, держит благополучие в своих скользких нерусских руках.
– Причем здесь он? Ты что, не понимаешь, что его просто определили на должность козла отпущения? – спросила меня Марго.
– Понимаю. Но, как и всем гражданам страны, мне хочется вздернуть его на рее, – ответила я. – Ничего не могу с собой поделать.
– Сколько ты вытащила?
– Пятьсот.
– Кошмар. Говорят, Инком вообще больше не откроется.
– Не говори так, – заволновалась я. – Нельзя так нервировать одинокую беременную женщину.
– Слушай, Лапина. Все, что угодно, но пока мы живы, ты точно не одинока, – утешила она меня. Назавтра курс пополз вверх. Я металась по всему городу в поисках работающего обменника. Цифры на вывесках менялись на худшие чуть ли не раз в час. Из моих рублей мне удалось сделать триста долларов. Я чуть не плакала, подсчитывая, во что превращается мой недоступный счет в Инком-банке. Американской наличности не было почти нигде.
– Что же это такое, – стенала я. Мои стенания поглощались общим воем народа России. Банки начали лопаться, как мыльные пузыри. СБС-Агро, Инком были только первыми ласточками. Дома мы, не отрываясь, смотрели новости, надеясь, что нам скажут, когда все кончится и кто отдаст нам наши денежки. Верить в худшее я пока не была готова. Через неделю все затихло. Я сидела в полнейшей прострации. Мои деньги, с таким трудом скопленные за семь месяцев беременности, растаяли и превратились в дым.
– Как же я буду жить? – спросила бы я себя, если бы позволила. Но я не позволяла. Любой ценой я свела свой график к еде, сну, прогулке, занятиях в бассейне и спортзале. Я слушала врача, но не включала больше телевизор.
– Если вдруг скажут, что Инком возобновил платежи, я тебе скажу, – пообещала Дарья. – Можешь не включать телик. И радио не слушай.
– Я буду думать, что все хорошо, – пообещала я, но, конечно, внутри все тряслось. Мама любой ценой молчала и откуда-то приносила продукты. Как и откуда она брала на них деньги, я не знала. Свои триста баксов я зажала и ждала зарплаты в конторе, как манны небесной, чтобы всю ее отложить на черный день. Моя штука баксов в рублях и так превратится в четыреста, но в нынешней ситуации и то хлеб. Я не сомневалась в честности Аганесова, но средств не переконвертацию и у него нет. Неоткуда им взяться. А мамина с папой пенсия превратилась в пыль под ногами. Поэтому я и не понимала, на что она покупает парное мясо для меня, но молчала, как при хранении гостайны. Я не хотела услышать, что она у кого-то что-то занимает.
Через еще неделю по Москве началась новая волна бедствий. Я не смогла полностью выключиться из реальности, а когда кошмар начал набирать обороты, просто не нашла в себе сил оторваться от радиоприемника. В нем какой-то злобный аналитик предсказывал обвал всего среднего класса России.
– Сейчас огромное количество высокообразованных людей, до злополучного августа имевших престижную и хорошо оплачиваемую работу, окажутся в прямом смысле слова на улице.
– С чем вы это связываете? – интервьюировал его вежливый и глупый журналист. Банальные вопросы, но какая небанальная ситуация. Я ловила каждое слово.
– Огромное количество банков поглотил под собой дефолт. Начнем с того, что все банковские специалисты, аналитики, маркетологи, экономисты и прочие специалисты этих банков уже оказались без работы. И принять их даже на менее престижные должности никто не в состоянии.
– Но это же не очень многочисленная группа людей.
– Вы считаете? А я знаю цифры. По официальным данным в одном только Инком-банке работало такое количество людей, которое могло бы заселить средний по величине российский город. А сколько таких банков, как Инком разорено?
– Но все-таки это специалисты довольно узкого профиля.
Конечно. Но ведь эти банки обслуживали бесконечный ряд российских коммерческих фирм и компаний. Большинство из которых похоронены теперь вместе с банками. Их сотрудники, а также и учредители также оказались в весьма плачевном состоянии.
– А сам факт неисполнения нашим государством обязательств по ГКО?
– Это тоже мощный фактор для возникновения безработицы. После дефолта потерпевшие убытки иностранные инвесторы лавиной ринутся обратно. Так что для нас гарантирована длительная стагнация в сфере инвестиционного строительства и развития областей промышленности, связанных с привлечением иностранного капитала.
– Ужасный прогноз, – как-то по-человечески сказал журналист. Я автоматически кивнула, а сама подумала. Что теперь будет с Аганесовым? Конечно, люди никогда не перестают судиться друг с другом, однако прямо сейчас и наш бизнес может встать. Может так получиться, что сейчас встанет все вообще. Эта мысль меня не порадовала, однако я не нашла в себе смелости позвонить и спросить у Рафика о его планах относительно меня. Вместо этого я дождалась дня зарплаты и приковыляла с животом наперевес в офис. Аганесов при виде меня помрачнел и заперся у себя в кабинете.
– Подожди немного, – попросила секретарша. В ее глазах плескалось сочувствие ко мне вперемешку со страхом за себя.
– Ему что, надо собраться с силами, чтобы меня уволить? – попыталась пошутить я, но получилось не смешно. Я стала заниматься самомедитацией и требовать от мозга позитивного взгляда на мир.
– Ожидай от мира только добра! – бубнила я про себя. – Мир справедлив и милосерден.
– Лариса Дмитриевна, проходите, – позвала меня секретарша. Сердце ушло в пятки.
– Лара, как ты себя чувствуешь? – с мужским беспокойством он посмотрел на меня и взял за руку. Я подумала, что так он не делал уже очень давно. Значит, разговор будет тяжелый. Диким усилием воли я сдержала слезы и максимально беззаботным тоном ответила.
– Ты знаешь, прекрасно. Тридцать четыре недели, все по плану. Только вот Инком-банк меня немного подставил, а так все неплохо. – Рафик еще раз внимательно посмотрел на меня, видимо, решая, можно или все же категорически нельзя сказать мне то, что он должен сказать. Потом, видимо решив, что сказать в любом случае придется, глубоко вздохнул.