Хлодвиг в это время сидел в уютном кресле подле камина и созерцал едва заметный огонек на дотлевавших углях, погрузившись ненадолго в меланхолию. День выдался утомительным: государственные дела требовали его постоянного присутствия на Совете букелариев. И теперь он размышлял над вопросом, не пора ли ему избавиться от франкских традиций, обязывающих короля непременно советоваться по любому поводу с ближайшим окружением. Размышления Хлодвига были прерваны звуком отворившейся двери, вслед за чем раздался голос шамбеллана
:
– Повелитель, вас желает видеть ваша супруга госпожа Клотильда!
Хлодвиг встрепенулся и оглянулся: в его покоях стояла Клотильда. Сей факт его изрядно удивил: он никак не ожидал от бургундки подобной смелости. Тем более что право первого посещения покоев одного из супругов принадлежало у франков всегда мужчинам. Тем не менее, он радушно воскликнул:
– Прошу вас, проходите, дорогая Клотильда! Рад видеть вас в добром здравии! – Хлодвиг жестом указал на стоявший наискосок от его кресла стул с высокой резной спинкой, и Клотильда грациозно проследовала к нему. – Что привело вас в мои покои?
– Только одно, мой повелитель: желание видеть вас! – проникновенно, с чувством ответила Клотильда. – Мне очень горько, что все свое время вы посвящаете государственным делам, а не мне! Иногда мне даже хочется превратиться в один из государственных документов, ведь тогда вы, пожелав поставить на нем подпись, сможете прикоснуться ко мне! – С этими словами она резко встала и сбросила шерстяную шаль, обнажив отливающее матовым блеском плечо, по которому черными змеями заструились распущенные волосы.
Хлодвиг оторопел. Он во все глаза смотрел на свою законную супругу и, казалось, не узнавал ее. Хлодвиг даже не подозревал, сколь необузданная страсть таилась в ней все то время, которое минуло со дня венчания! И, мгновенно поддавшись страстному желанию, он привлек Клотильду к себе и яростно впился в ее пухлые сочные губы.
* * *
Спустя два месяца Клотильда поняла, что зачала ребенка. Возликовав, она решила немедленно поделиться радостной новостью с Хлодвигом. Однако прождала его в тот день до утра, а он так и не пришел. Когда рассвет коснулся украшавшего окно цветного витража, о сне уже не могло быть и речи. Клотильда знала: короля могли заставить не прийти к ней либо спешный отъезд из Суассона (хотя скорее всего ее все равно известили бы об этом), либо… очередной визит к ненавистной Амалаберге. Вторая причина показалась Клотильде наиболее вероятной, и она позвала камеристку.
– Одрия, отправляйся немедленно к той старой женщине, о которой ты мне говорила, и возьми с собой вот это, – королева сняла с пальца серебряный перстень, – расплатишься с ней за обещанную услугу.
Одрия спрятала перстень в напоясный кошель и поклонилась:
– Не извольте беспокоиться, госпожа, исполню все как надо.
Удалившись к себе, она накинула теплый меховой плащ, после чего торопливо прошествовала запутанными галереями, пристраивавшимися к вилле в разное время разными правителями, и беспрепятственно миновала вооруженную до зубов стражу у ворот – камеристку королевы все знали в лицо. Затем, изрядно попетляв по узким улочкам города, добралась до его окраины и, наконец, достигла цели – маленькой хижины, прилепившейся к внутренней стороне городской стены. Перекрестившись и попросив у Господа прощения, Одрия толкнула плетеную дверь и шагнула внутрь.
В хижине царил полумрак. Лишь скудный огонь, исходивший из очага, едва-едва освещал и обогревал ее.
– Хозяюшка, ты дома? – робко спросила Одрия.
Когда прямо от стены отделился вдруг силуэт сгорбленной человеческой фигуры, девушка от неожиданности вздрогнула.
– Дома, дома, – проскрипел старческий голос. – Что молодой госпоже от меня угодно?
– Вы меня не помните? Я приходила к вам по осени… – залепетала Одрия, дрожа от страха: ей вдруг почудилось, что она угодила в чертоги самого Нечистого.
– Помню, конечно… Я хоть и стара, но память у меня пока отменная. Подождите, госпожа, я сейчас… – Старуха подошла к столу и выбрала из множества стоявших на нем глиняных горшков нужный; с виду – поменьше остальных. – Вот, возьмите, – приблизилась она к гостье. – И помните: траву нужно или добавить в пищу, или подсыпать в постель. Главное, чтобы она попала внутрь человека. А если он будет просто вдыхать ее запах, то ничего не получится и вам придется зайти ко мне еще раз, госпожа.
Одрия зажмурилась, чтобы не видеть протянутых к ней старых узловатых рук, на ощупь приняла глиняный горшочек и торопливо спрятала его под плащ. Затем, открыв глаза, шагнула к колченогому столу и молча положила на него загодя извлеченный из кошеля королевский перстень. После чего опрометью выскочила на улицу.
* * *
Вот уже несколько дней Амалаберга не могла подняться с постели. А если пыталась – голова тотчас начинала неимоверно кружиться, и она падала без чувств, не сделав и нескольких шагов. Странная болезнь постигла ее неожиданно: некогда здоровое и красивое тело за короткий срок высохло, кожа пожелтела и стала напоминать смятый старый пергамент…
Сознавая, что любимая женщина умирает, Хлодвиг не находил себе места от отчаянья. Но все самые искусные и знаменитые лекари Суассона, которых он вызвал к постели больной, лишь беспомощно разводили руками. Некоторые из них, правда, догадывались о «причине» происхождении загадочной болезни, столь внезапно поразившей любимую наложницу короля, но предпочли умолчать о ней: наложница – не королева!
Амалаберга тоже чувствовала, что конец близок. Она даже приказала Иветте не приводить к ней больше Тьерри: хотела остаться в воспоминаниях сына красивой, молодой и здоровой, а не сморщенной и больной старухой…
– Позови Гортрана… – еле слышно попросила Амалаберга в один из дней служанку, присматривавшую и ухаживавшую за ней.
Сенешаль явился по первому же зову: он всегда питал к бывшей королеве теплые чувства и тоже догадывался о «причине» ее скоропалительной болезни. Сердце его буквально разрывалось от боли, ведь за те семь лет, что он знал Амалабергу, она никому и ни разу не причинила зла.
Больная, слабо улыбнувшись визитеру, тихо, с одышкой проговорила:
– Прошу тебя, Гортран… когда я уйду, позаботься о Тьерри!.. Клотильда рано или поздно родит королю других наследников… Хлодвиг забудет меня… Живым привычнее думать о живых, а не о мертвых… Боюсь, Тьерри станет для всех просто бастардом… Умоляю, Гортран, присмотри за ним!.. И помоги в трудную минуту…
Сенешаль погладил ее по иссушенной недугом руке.
– Обещаю, госпожа: пока я жив, всегда буду рядом с Тьерри! – сказал он твердо.
– Торквес… – Амалаберга с трудом стянула с шеи тяжелое массивное серебряное ожерелье и протянула ему, – вот… передай сыну… Это украшение мне подарил когда-то его отец, наш повелитель Хлодвиг…
Через неделю Амалаберга умерла. Похороны прошли скромно: в последний путь бывшую королеву-наложницу проводили лишь Гортран, Иветта, две служанки да шестилетний Тьерри.
ЧАСТЬ 2
РАЗЯЩАЯ МОЛНИЯ
Глава 1
Поначалу Тьерри жил вместе с кормилицей Иветтой в ее маленькой каморке, примыкающей к покоям, принадлежавшим некогда Амалаберге. Однако не прошло и месяца со дня похорон, как на королевской вилле произошли кардинальные изменения: Одрия вселилась в покои бывшей соперницы и стала всячески унижать Иветту и мальчика. До поры до времени кормилица еще давала, как могла, ей отпор, но в итоге по распоряжению той же Клотильды ее и Тьерри переселили в помещение для прислуги, где, по счастью, заправлял сенешаль Гортран.
Правда, Гортран встретил их нарочито холодно: увы, в резиденции настали иные времена. Отныне проявление теплых чувств к опальным бастарду и его кормилице могло навлечь на человека серьезные неприятности. Тем не менее, сенешаль поселил обоих в небольшой, но весьма уютной комнате, прилегающей к кухне. Благодаря такому соседству в новом жилище изгнанников постоянно стояли запахи то печеного хлеба, то жаркого. Мальчику нравились эти запахи, ведь в последнее время он частенько испытывал чувство голода, как того и требовал растущий организм.
Добрая кормилица, любившая Тьерри точно родного сына, постаралась создать в их новом пристанище максимальный комфорт. В частности, почти ежедневно меняла сено в тюфяке воспитанника, так что запахи кухни перемежались в их комнате с не менее восхитительными ароматами сухих трав. Чуть позже Гортран выделил им довольно объемистый сундук с облупившейся росписью – видимо, еще римской работы, – и теперь Иветта, как женщина аккуратная и хозяйственная, складывала в него одежду мальчика, пересыпая ее травой мяты. По этой причине Тьерри всегда буквально благоухал.
Несмотря на большую занятость, Гортран тоже старался уделять юному Теодориху хоть немного времени и внимания. Чаще всего поздними вечерами он приглашал мальчика к себе и читал ему старую затертую книгу на латинском языке, старательно разъясняя значения непонятных слов. Вскоре Тьерри, от рождения наделенный прекрасной памятью, пытался читать старинный фолиант уже самостоятельно. Поначалу это давалось ему с трудом, но природные упорство и целеустремленность одержали верх: не прошло и года, как мальчик читал уже без запинок и без подсказок. Гортрану оставалось лишь радоваться и удивляться.