Безумные монархи объявили ему войну!
Тогда Наполеон обратился к самому чистому, умному, прогрессивному, что было во Франции, он создал армии и наводнил ими Европу. Эти армии несли смерть королям и дыхание жизни народам. Повсюду, где идеи Франции пускали корни, Свобода шла вперед семимильными шагами, ветер подхватывал революции, как семена, брошенные сеятелем.
[Начался гибельный поход в Россию.] Миссия Наполеона завершилась, наступил миг его падения, ибо теперь его поражение было столь же необходимо для свободы, как прежде было необходимо его возвышение. Царь, благоразумный с врагом-победителем, обыкновенно теряет разум, видя врага поверженного […]
Бог отвернулся от Наполеона, но для того чтобы Небесные напасти стали более видны средь дел человеческих, на это раз не люди сражались с людьми, а времена года перевернулись, нагрянули снег и холода — вот те силы, что погубили армию. […]
Так, с промежутком в девятьсот лет, словно живые доказательства того, о чем мы говорили выше, — чем выше гений, тем более он слеп, — в истории появлялись:
Цезарь, язычник, подготовил Христианство;
Карл Великий, варвар, — Культуру;
Наполеон, деспот, — Освобождение.
Напрашивается мысль: не один ли и тот же человек появляется в разные эпохи под разными именами, чтобы осуществлять единый замысел?»
Это провиденциалистское понимание судьбы Наполеона не претерпит сильных изменений в следующих произведениях Дюма. На нем основана, в частности, его книга «Наполеон», написанная по договору с издательством в 1839 году, которая не вызвала особого интереса читателей: «Я ожидал, что в этом эпизоде [сражение при Ватерлоо] автор употребит всю мощь своего таланта, всю энергию мысли. Но нет… Я увидел это лишь на десяти страницах «Побед и завоеваний», хорошо написанных и высоко оцененных», — пишет Марк де Сент-Илэр, чьи труды послужили источником для второй части «Шевалье де Сент-Эрмина».
Не изменится и отношение Дюма к Бонапартам. Во время путешествия в Швейцарию Дюма посетил 13 сентября 1832 года королеву Гортензию в замке Арененберг. В июне 1840 года он встретился во Флоренции с другими членами семьи Бонапарт и завязал с ними такие тесные отношения, что по возвращении во Францию в 1844 году говорил, что ему «семья Наполеона поручила просмотреть четыре рукописи генерала Монтолона [заключенного вместе с Луи-Наполеоном Бонапартом, будущим Наполеоном III], посвященные времени пленения Императора», и просит министра Танги Дюшателя добиться для него «разрешения на пять или шесть встреч с узниками крепости Гам, употребив на это все имеющиеся» у того полномочия. Разрешение было получено.
«Отправившись в Бельгию, мы [Дюжарье, управляющий "Ля Пресс" и Дюма] остановились на один день в Гам. Двенадцать лет назад в Арененберге меня принимала королева Гортензия, и я подумал, что не могу миновать город, где ее сын томился в заключении, не поблагодарив за гостеприимство, оказанное мне его матерью. К тому же я имел честь познакомиться во Флоренции с королем Луи, королем Жеромом и королем Жозефом. Я прошу Венский конгресс извинить меня, ибо я называю королями тех, кто более не являются монархами, а самым почитаемым величеством для меня является величество свергнутое или умершее. Принц Луи, хотя и был теперь пленником, оставался для меня французским принцем и имел полное право на дань уважения.
В мой первый визит мы беседовали с Его Высочеством принцем Луи о его семье, в то время как в соседней комнате Вы договаривались с графом Монтолоном об условиях публикации его рукописи. Когда на следующий день я вернулся, чтобы попрощаться с принцем, они оба просили показать им корректуру рукописи, которую Вы собирались публиковать, так как граф, находившийся в заключении в 30–40 лье от Парижа, не имел другой возможности увидеть ее. Я согласился, в первую очередь ради принца, а также ради всей этой благородной семьи, находящейся в изгнании, от лица которой он говорил со мной. Это была единственная услуга, которую я мог ему оказать».
«Записки о заключении императора Наполеона на острове Святой Елены», написанные генералом Монтолоном и переписанные Дюма, — большие фрагменты рукописи хранятся в Праге — были опубликованы в двух томах в издательстве Paulin в 1847 году.
Отношение к Наполеону как к инструменту судьбы вновь звучит в лекции, которую мы цитировали выше, или в том диалоге, который Дюма ведет с самим Императором:
«Нет, Ваше Величество, Ваша слава не пострадала, так как Вы боролись с судьбой. Победители, которых звали Веллингтон, Бюлов, Блюхер, лишь имели человеческий образ, на самом деле это были духи, посланные Всевышним, чтобы повергнуть Вас, восставшего на Него: Вы стали отстаивать интересы королей в то время, когда Вам было поручено вступиться за народ.
Провидение, Ваше Величество, Провидение!
Всю ночь Иаков боролся с ангелом, которого принял за человека. Трижды был повержен тот, кто был первым силачом Израиля! Когда же наступило утро, он подумал, что сходит с ума, не понимая своего троекратного поражения.
Так же и Вы, Ваше Величество, были сражены трижды. Трижды чувствовали, что Вашу вздымающуюся грудь попирает колено Божественного победителя!
.
Сын Монте-Кристо
Голиафу, действовавшему в истории Франции, Дюма противопоставляет Давида, действующего на страницах романа, — это Гектор, последний отпрыск («шевалье») рода графов де Сент-Эрминов. Отец его погиб на гильотине после «Заговора гвоздик», старший брат (Леон), эмигрант, сражавшийся в армии Конде, был расстрелян, другой брат, Шарль, Соратник Иегу, так же, как отец, гильотинирован. Юный шевалье вместе с графским титулом унаследовал семейную месть.
Итак, он — мститель, каким был граф Монте-Кристо. Можно не сомневаться, что Дюма-Гамлет через героя своего романа отомстит Наполеону, убийце своего отца…
Появляясь в обществе (и на страницах романа), Гектор, несмотря на то, что он прекрасен, как Антиной, всего лишь обычный дворянин во фраке гранатового бархата, замшевых панталонах, туфлях с маленькими бриллиантовыми пряжками, и — вершина элегантности — его шляпу украшает большая бриллиантовая пряжка той же формы, что на туфлях.
Эдмон Дантес, по правде говоря, мало чем отличался от окружавших его матросов.
Гектор, как и Дантес, молодой влюбленный; он испытывает облегчение, когда ход истории поворачивает в другую сторону и конец движения шуанов освобождает его от необходимости мстить. Получив от Жоржа Кадудаля письмо, в котором тот освобождал своих сторонников отданной ему клятвы, «[я] вновь вернул самого себя, которого отец и братья отдали на службу монархии, которой я не знал и о которой мог судить только по преданности моей семьи и по тем несчастьям, какими для нас эта преданность обернулась, — говорил он своей невесте Клер де Сурди. — Мне двадцать три года, у меня сто тысяч ливров ренты, я люблю и думаю, что любим, а потому дверь рая, которую охраняет ангел с огненным мечом, распахнулась для меня».
Но, как и Дантес, Гектор в тюрьме узнает, что значит стоять на краю бездны. Он выходит на свободу другим человеком, или, точнее, сверхчеловеком. Очевидный признак происшедших с ним перемен — смена имени. Простолюдин Эдмон Дантес присваивает себе графский титул и становится графом Монте-Кристо, дворянин Гектор де Сент-Эрмин берет себе простонародное имя Рене. Гектор три года провел в Тампле, Дантес 14 лет страдал в замке Иф. У Гектора не было такого прекрасного наставника, как аббат Фариа, ему самому пришлось пройти путь превращения в сверхчеловека. Попав в тюрьму, он исчезает, в то время как история идет своим ходом, и «тесная маска» Бонапарта окончательно рассыпается. А. Дюма покидает своего героя сразу после того, как его берут под стражу, и встречает только на выходе из тюрьмы.
Таким образом, читатель видит перемены, произошедшие с героем, но не понимает, чем они вызваны, хотя далее автор или сам Гектор раскрывают некоторые причины.
На протяжении «трех лет печали и зимы», «погубивших веселье молодости и цветы юности», Гектор изменился физически, но не так, как Дантес, который сам себя не узнал, увидев в зеркале цирюльника в Ливорно:
«Во время долгого заключения лицо его утратило краски юности, розовый оттенок щек сменился матово-темным; глаза стали больше из-за постоянного вглядывания в темноту; борода выросла и густо обрамляла лицо, на котором сменяли друг друга три похожих, почти неразличимых, так они перетекали одно в другое, выражения: задумчивость, мечтательность, меланхолия».