— Почему ты вчера не взял меня с собой?
— Куда? — не понял Бонапарт.
— Туда, где ты был.
— Я был в Мортфонтене, а поскольку ты с Жозефом не ладишь…
— О! Мог бы добавить еще и Люсьена. Но это не я, а они со мной не ладят. Я ни к кому не испытываю враждебности. Мне бы очень хотелось любить твоих братьев, но они меня ненавидят. Ты сам прекрасно понимаешь, почему я волнуюсь, когда ты встречаешься с ними.
— Не волнуйся, вчера мы занимались только политикой.
— Да, политикой, как Цезарь с Антонием: они примеряли на тебя королевскую корону.
— Неужели ты так сильна в римской истории?
— Друг мой, я не читаю ничего, кроме истории Цезаря, и всякий раз, как перечитываю ее, дрожу от страха.
Наступило молчание, Бонапарт нахмурил брови, но Жозефина уже не могла остановиться.
— Прошу тебя, Бонапарт, умоляю, не делайся королем. Это все гадкий Люсьен подталкивает тебя к трону, не слушай его: мы погибнем.
Бурьен, который часто говорил Бонапарту то же самое, испугался, что сейчас его бывший однокашник разозлится. Но тот, наоборот, расхохотался:
— Ты с ума сошла, моя бедная Жозефина, это все сказки твоих вдовушек из Сен-Жерменского предместья и твоей Ларошфуко. Перестань! Слушать тебя не хочу!
В этот момент Констан доложил о приходе министра полиции.
— Вы хотите с ним поговорить? — спросил Бонапарт Жозефину.
— Нет, он наверняка пришел к вам, а сюда заглянул по дороге, просто чтобы поздороваться со мной.
— Когда закончите, направьте его ко мне, — попросил Бонапарт и встал. — Пойдем, Бурьен.
— Если у вас нет от меня секретов, примите его здесь, я не хочу с вами расставаться.
— В самом деле, я и забыл, что Фуше — один из ваших друзей.
— Друзей? — поразилась Жозефина. — Я не могу позволить себе дружбу с вашими министрами.
— О, все равно ему недолго осталось. И от вас у меня нет никаких секретов, — усмехнулся Бонапарт и торжественным тоном приказал Констану: — Пригласите господина министра полиции.
Фуше вошел и сделал вид, что не ожидал застать Бонапарта в комнате его жены.
— Сударыня, — сказал он, — сегодня я пришел по делу к вам, а не к первому консулу.
— Ко мне? — в голосе Жозефины прозвучало удивление, смешанное с беспокойством.
— Интересно послушать, — засмеялся Бонапарт и укусил жену за ушко в знак того, что к нему опять вернулось хорошее настроение.
На глазах Жозефины заблестели слезы, так как, неизвестно зачем, Бонапарт, демонстрируя ей таким манером свое расположение, всякий раз делал ей больно. Но, несмотря на боль, Жозефина продолжала улыбаться.
— Вчера, — начал Фуше, — у меня был доктор Кабанис.
— Мой Бог! — вмешался Бонапарт. — И что же делал в вашем вертепе этот философ?
— Прежде чем нанести визит вам, сударыня, он хотел узнать мое мнение по одному вопросу, а именно, можно ли получить ваше согласие на брак, который намечается в его семье, и если да, то не попросите ли вы первого консула также дать согласие на этот брак.
— Ты видишь, Жозефина, — опять рассмеялся Бонапарт, — к тебе уже обращаются, как к королеве.
— На самом деле, — попыталась в свою очередь пошутить Жозефина, — тридцать миллионов французов, населяющих эту страну, могут спокойно жениться без всякого моего участия. И кто же до такой степени почтителен по отношению ко мне?
— Графиня де Сурди, которой вы порой оказываете честь, принимая у себя. Она выдает замуж свою дочь Клер.
— За кого?
— За молодого графа де Сент-Эрмина.
— Скажите Кабанису, — ответила Жозефина, — что я от всего сердца приветствую этот союз, конечно, если у Бонапарта нет особых причин, чтобы препятствовать ему…
Бонапарт на мгновенье задумался, а затем обратился к Фуше:
— Поднимитесь ко мне, когда здесь закончите. Пойдем, Бурьен.
И он поднялся в кабинет по знакомой нам лестнице.
Едва Бонапарт и Бурьен вышли за дверь, как Жозефина, тронув Фуше за руку, прошептала:
— Вчера он был в Мортфонтене.
— Я знаю, — ответил Фуше.
— А вы знаете, о чем он говорил со своими братьями?
— Да.
— Они говорили обо мне? О разводе?
— Нет, на сей счет можете не беспокоиться, они говорили совсем о другом.
— О монархии?
— Нет.
Жозефина облегченно вздохнула.
— В таком случае, мне все равно, что они там обсуждали.
Фуше мрачно, как он это умел, усмехнулся.
— И все-таки, поскольку вы потеряете одного из ваших друзей…
— Я?
— Да. Речь идет, несомненно, о друге, так как он разделял ваши интересы, — пояснил Фуше.
— Кто же это? — спросила Жозефина, прекрасно знавшая, что у нее нет друзей.
— Я не могу вам назвать его имени: его падение пока что секрет. Я пришел сказать, что вам следует приобрести себе нового друга.
— Где же я его возьму, этого нового?
— В семье первого консула: двое его братьев против вас, привлеките на свою сторону третьего.
— Луи?
— Именно.
— Но Бонапарт во что бы то ни стало хочет, чтобы моя дочь вышла за Дюрока.
— Зато Дюрок отнюдь не стремится к этому союзу, и его равнодушие больно ранит первого консула.
— Гортензия плачет всякий раз, когда заводят разговор на эту тему, и я не хочу, чтобы мою дочь приносили в жертву; она говорит, что ее сердце уже не принадлежит ей.
— Ну и что? — возразил Фуше. — А у кого сейчас есть сердце?
— У меня, — сказала Жозефина., — И я этим горжусь.
— У вас? — злорадно усмехнулся Фуше. — Да у вас их…
— Берегитесь! — остановила его Жозефина. — Вы переходите всякие границы…
— Умолкаю, умолкаю, как министр полиции, а то скажут, что я нарушаю тайну исповеди. И теперь, когда мне нечего больше сказать, позвольте мне пойти к первому консулу и сообщить ему новость, которую он не ожидает услышать из моих уст.
— Какую же?
— Что вчера он подписал мою отставку.
— Так я теряю… — начала догадываться Жозефина.
— Меня! — подсказал ей Фуше.
Жозефина поняла наконец, какую понесла потерю, вздохнула и закрыла лицо руками.
— О, не волнуйтесь, — успокоил ее Фуше. — Мы расстаемся ненадолго.
Чтобы не выставлять напоказ свои отношения с Жозефиной, Фуше вышел из ее спальни через дверь, ведущую в павильон с часами, и оттуда поднялся в кабинет первого консула.
Бонапарт работал с Бурьеном. Едва завидев Фуше, он сказал:
— Так разъясните мне все, наконец!
— Что именно, сир?
— Кто такой этот Сент-Эрмин, который просит моего согласия на брак с мадемуазель де Сурди.
— Давайте уточним, гражданин первый консул: это вовсе не граф де Сент-Эрмин просит вашего согласия на его брак с мадемуазель де Сурди, это мадемуазель де Сурди просит вашего согласия на то, чтобы выйти замуж за господина де Сент-Эрмина.
— Разве это не одно и то же?
— Не совсем: Сурди — знатная семья ваших сторонников, Сент-Эрмины — знатная семья, которую еще предстоит привлечь на вашу сторону.
— Так они на меня обижены?
— Больше того, они воевали против вас.
— Как республиканцы или как роялисты?
— Как роялисты. Отец гильотинирован в девяносто третьем, старший сын расстрелян, средний, которого вы знаете, казнен в Бург-ан-Брессе.
— Которого я знаю?
— Помните человека в маске, который появился, когда вы обедали в Авиньоне, и вручил двести луи виноторговцу из Бордо, отнятые у него по ошибке во время ограбления дилижанса?
— Да, прекрасно помню. Ах, господин Фуше, вот о таких людях я мечтаю!
— Гражданин первый консул, к тому, кто царствует первым, преданности не испытывают. В этом случае можно говорить только об интересах.
— Вы правы, Фуше. Был бы я моим внуком! Ну да ладно. Так кто же младший?
— Младший станет вашим другом, если вы того пожелаете.
— Как это?
— Нет никаких сомнений, что опытная в делах лести госпожа де Сурди обратилась к вам как к царствующей особе с разрешения Сент-Эрмина. Дайте свое согласие, сир, и вашему врагу Сент-Эрмину не останется ничего другого, как стать вашим другом.
— Хорошо, я подумаю, — и Бонапарт потер руки, поняв, что по отношению к нему только что была выполнена формальность, принятая при бывшем королевском дворе. — А теперь, Фуше, скажите, есть у нас новости?
— Только одна, но очень важная, особенно для меня.
— И какая?
— Вчера в зеленом зале Мортфонтена вы продиктовали министру внутренних дел Люсьену указ о моем отстранении и о моем введении в Сенат.
Бонапарт перекрестился жестом, свойственным корсиканцам: быстро коснулся большим пальцем сначала левой, а затем правой стороны груди.
— Кто вам это сказал?
— Один из моих агентов, кто же еще!
— Он обманул вас.
— Ничуть. Моя судьба здесь, на этом стуле, в боковом кармане вашего серого сюртука.
— Фуше, — сказал Бонапарт, — если бы вы хромали, как Талейран, я подумал бы, что вы дьявол.