Лейн незаметно посмотрел на сидевшую напротив него Бэбс. На ее лице под вуалью до сих пор почти отсутствовали морщины, волосы были уложены в женственную прическу из мягких кудряшек и по-прежнему сохраняли свой светло-пепельный цвет – неизвестно, натуральный или искусственный. Однако потерянное выражение ее грустных газельих глаз было неподдельным.
– Дину никогда не надоедали их дурачества, – заметила Бэбс, когда с полдюжины годовалых жеребят в испуге сорвались с места при приближении лимузина.
Высоко задрав хвосты, они рванулись через пастбище, а затем развернулись и веером встали в тени дубов, наблюдая, как машина въезжает на подъездную дорожку.
– Как они красивы в движении! Дин всегда называл их «живым искусством».
– Действительно, – откликнулся Лейн. Он не мог отделаться от мысли, что даже после смерти мужа Бэбс упрямо продолжает за него цепляться.
Лимузин остановился перед крыльцом. Лейн подождал, пока шофер поможет Бэбс выбраться из машины, затем вышел сам. С участка, отведенного под конюшни, вырвалось пронзительное ржание жеребца и разорвало жаркую послеполуденную тишину. Обернувшись на этот громкий звук, Лейн не мог не заметить усовершенствования, осуществленные Дином за девятнадцать лет, минувшие после смерти его отца. Старый амбар сломали, чтобы расчистить место для нового комплекса конюшен c комнатами для конюхов и другими вспомогательными помещениями. Это сооружение занимало в два раза большую площадь по сравнению с прежним. Все новые постройки по своему стилю повторяли остроконечную крышу и купол самого особняка. В отдалении вдоль высокой изгороди, гордо выгнув шею, скакал гнедой жеребец. Его угольно-черный хвост развевался подобно флагу, а точеная голова была задрана к небу, навстречу летнему ветру. Лейн подумал, что, наверное, именно этому прекрасному животному принадлежало пронзительное ржание, которое они услышали минуту назад.
– Нахр-эль-Кедар, – пояснила Эбби Лоусон. Это были ее первые слова с тех пор, как они выехали с кладбища. – Ты сам помог папе вывезти его из Египта.
– А я уж про это и забыл. Давно было дело. – Примерно двадцать лет назад, если Лейну не изменяет память. Его участие в том предприятии было минимальным. Он всего лишь помог Дину вступить в контакт кое с кем из своих знакомых на Ближнем Востоке и уладить формальности, связанные с вывозом животного.
– Хочешь взглянуть на него поближе? – Во взгляде, которым наградила его Эбби, читался некий вызов. Он напомнил Лейну повелительную манеру, которая была присуща бабушке Дина. В ее устах такой вопрос прозвучал бы безоговорочным приказом.
– Эбби… – в замешательстве начала Бэбс.
– Не волнуйся, мама, я не задержу его надолго. – И, не дожидаясь разрешения, Эбби уверенной походкой направилась к загону, в котором резвился жеребец. Лейн невольно двинулся вслед за ней.
Глядя на нее сзади, он подумал, что на самом деле Эбби не так высока, как ему казалось. Подобная иллюзия создавалась благодаря высоким каблукам и ее уверенной манере поведения, однако в действительности молодая женщина была на несколько дюймов ниже его. Это показалось ему странным. Он же помнил… И тут Лейн осознал свою ошибку. На самом деле одного с ним роста была не Эбби, а Рейчел.
– Я видела, как ты разговаривал с ней на кладбище.
На долю секунды Лейн был ошеломлен этой неожиданной фразой Эбби, тем более что в этот момент сам думал о том же.
– Ты видела, как я разговаривал… с кем? – ответил он вопросом, сознавая, что вступает на зыбкую почву.
– По-моему, ее зовут Рейчел Фэрр. – Эбби повернулась и измерила его взглядом своих бездонных синих глаз. – Она утверждает, что папа был ее отцом. Это правда?
Лейна вовсе не прельщала перспектива стать тем, кто окончательно сорвет покровы старинной семейной тайны. Однако изворачиваться тоже не было смысла.
– Да, – спокойно ответил он.
Эбби отвернулась и ускорила шаг, сосредоточенно направляясь к какой-то только ей видимой точке. Напряженность, появившаяся в походке женщины, выдавала обуревавшие ее эмоции, которые она отчаянно пыталась не выпустить наружу.
– Но почему он… – Не договорив фразу до конца, Эбби поняла, насколько наивен вопрос, который она собиралась задать, и умолкла. Ведь ей самой уже пришлось испытать на себе неверность мужа – беспричинную, не имевшую под собой никаких оснований и неподдающуюся никаким оправданиям. Ее невозможно было объяснить даже какими-либо соображениями сексуального плана. И все же мысль о том, что отец изменял матери, потрясла Эбби. – Мне всегда казалось, что родители счастливы друг с другом.
Только сейчас, когда она попыталась вспомнить, как они вели себя, находясь вместе, Эбби поняла, насколько мало общего существовало между ними. Если отец был с головой поглощен лошадьми, то мать они мало интересовали, если, конечно, речь не шла о соревнованиях, шоу или каких-нибудь других значительных событиях. А вспомнить их разговоры друг с другом? Мать никогда не говорила ни о чем другом, кроме вечеринок, нарядов, новой отделки комнат, сплетен и, разумеется, погоды. Эбби с раздражением вспомнила, как часто ее мать с гордостью заявляла: «Я никогда не говорю о политике, бизнесе и экономике. Таким образом мне удается скрыть свое невежество». Так оно и было. Если разговор принимал более или менее серьезное направление, мать либо спешила сменить тему, либо просто уходила. В этом была вся Бэбс. Она была мила, забавна и беззаботна, за что ее и любили.
Господи, сколько раз Эбби хотелось схватить мать за шиворот и как следует встряхнуть! Даже девчонкой она никогда не могла прибежать к ней со своими детскими бедами, какими бы банальными они ни были. Ей было нужно нечто большее, нежели беспечное утешение, которое она то и дело слышала от матери: «На твоем месте я не стала бы придавать этому значения. Что ни делается, все к лучшему». А поскольку отец слишком часто был недосягаем для дочери, Эбби приходилось изливать все свои горести Бену.
Может, именно это искал отец в любовнице – того, что не могла ему дать жена? Может, ему был нужен кто-то, с кем можно было бы поговорить? Кто-нибудь, кто являлся бы чем-то большим, нежели просто красивым украшением на пальце? Кто-нибудь, вдохновлявший его – не только сексуально, но и интеллектуально?
Почти сразу же Эбби застыдилась таких мыслей, ощутив себя предательницей по отношению к матери. Даже если ее мать иногда и разочаровывала отца, он все равно не имел права заводить себе другую женщину. Он предал мать. Он предал их обеих.
Они приблизились к загону с жеребцом, и Эбби подошла к крепкой побеленной загородке. Темно-гнедой конь с атласной, словно полированное красное дерево, шкурой, фыркая и прядая ушами, подскочил к ограде, а затем перегнул через нее шею и вытянул свою точеную голову по направлению к женщине. Олицетворявшее саму стремительность, животное на несколько секунд замерло в неподвижности. Его седеющая морда ткнулась ей в ладонь, большие темные глаза горели неподдельным интересом. Конь свел уши сзади, и они почти касались друг друга своими кончиками, его ноздри расширились, показывая нежную розовую плоть. В утонченной треугольной форме морды, резко сужавшейся к небольшому носу, в том, как широко были расставлены глаза животного, виделось редкостное благородство.
Внезапно конь поднял голову и посмотрел на своих собратьев, щипавших травку на пастбище в отдалении. Он словно не замечал, что Эбби поглаживает длинную черную полосу на его лбу, в которую сверху врезался узкий белый клинышек. Встряхнув головой, жеребец отпрянул в сторону и во весь опор поскакал в противоположном направлении.
– Для жеребца двадцати двух лет Кедар сохранил прекрасную форму, – заметила Эбби. Конь хотя бы на минуту позволил ей отвлечься от тяжелых раздумий, и она была ему за это благодарна.
– Да, прекрасное животное, – согласился Лейн.
– Вот только ноги у него не очень хороши. Колени вывернуты внутрь и низковаты. Зато голова – выше всяких похвал, а отец всегда обращал внимание в первую очередь на голову. Если в этом отношении лошадь его устраивала, на все остальное он просто не смотрел. «Арабы» чистых кровей, происходящие из Египта, всегда были знамениты классическим строением головы, так что можно считать, что все наши «арабы» восходят корнями к коням Али Паши Шерифа – все, за исключением вон той двухлетней кобылы. – Эбби указала на серебристо-белую лошадь, стоявшую возле ограды на ближнем пастбище. – Ее мать была последней кобылой из «арабов», выведенных моим дедом. Когда после смерти дедушки отец решил избавиться от остальных, эту я ему продать не позволила. А в прошлом году папа подарил ее мне.
– Ты явно унаследовала от отца любовь к лошадям.
– Это верно. – Гнедой жеребец снова подошел к тому месту, где они стояли, и Эбби ласково погладила его по щеке. – Возиться с лошадьми было для меня единственной возможностью почаще общаться с отцом.
Она тут же пожалела о горечи, прозвучавшей в ее словах, поскольку в них заключалась далеко не вся правда. Лошади всегда были ее единственными друзьями и товарищами по играм. Ей нравилось ухаживать за «арабами» да и просто находиться рядом с ними, и вовсе не только из-за отца, но и из-за того удовлетворения, которое доставляло ей общение с этими красивыми созданиями.