– Ну, спасибо за комплимент. Хотя насчет перегруженности интеллектом – это ты загнула, конечно. Никакой такой перегруженности у меня отродясь не было. И лицо у меня как лицо. Обыкновенное лицо счастливого человека.
– Ничего себе… И отчего это ты у нас такой счастливый? Судя по сложившимся жизненным обстоятельствам, этого и не скажешь…
– По обстоятельствам – это да. Это конечно. Но по большому счету, в принципе то есть, я особь именно такая. Называюсь – человек счастливый обыкновенный.
– И каковы у этой особи родовые признаки, интересно?
– Да очень простые признаки. Чего там. Счастливый человек – это тот, который просто живет, и все. То есть с удовольствием занимается любимым делом и не мучается карьерными амбициями, престижностью, завистью и прочей дребеденью.
– Это что, еда, что ли, любимое дело? Но ведь это, наверное, скучно очень – каждый день вокруг еды крутиться…
– Не знаю, – пожал плечами Стас, широко улыбнувшись. – Мне совсем не скучно. Я даже не замечаю, как день проходит.
– А может, ты просто очень талантливый?
– Может, и талантливый. Не буду себя хвалить.
– А другие хвалят?
– Да вроде хвалят… В наш ресторан многие клиенты специально на мою солянку приходят. Ну, из тех, знаешь, которые из гурманов…
– И что? И денег тебе за талант много платят?
– Много.
– Хм… Ничего себе! Впервые встречаю человека, который считает, что ему много денег платят! Девать их, что ли, некуда?
– Ну почему некуда? Конечно же есть куда. У меня сын растет, мама на пенсии… И потом, за новую квартиру надо было взносы делать…
– Тогда и не говори, что много! Много денег не бывает!
– А достаточно бывает?
– И достаточно не бывает!
– Ну, это смотря как к ним относиться… Мне, например, моих денег достаточно. Говорю же – я просто счастливый человек…
– Хорошо, допустим… – стараясь подавить невесть откуда взявшееся раздражение, проговорила Кира. – Если честно, не люблю я таких вот разговоров… А в каком ресторане, скажи, тебя таким счастливым сделали?
– Да какая разница… При чем тут вообще ресторан-то? Не в нем же дело…
– А все-таки? Где ты свою талантливую солянку готовишь?
– В «Альбатросе». Это в центре. Да ты, наверное, знаешь…
– Ой, знаю! Знаю, конечно! Меня туда Кирилл водил! А вот что мы там ели – я уже и не помню. Может, солянку твою и ели…
– А… кто такой этот Кирилл?
Черт его знает, почему она на этот вопрос не ответила. Взяла и замолчала, как последняя идиотка, и покраснела опять, будто уличили ее в чем постыдном. Чего тут постыдного-то, господи? Ее отношения с Кириллом, что ли, уж плохие такие? И ничего не плохие… Абсолютно нормальные отношения… А вопрос, черт его побери, взял и повис в маленьком кухонном пространстве сам по себе – ну совершеннейшим неудобством повис! Вон и Стасу от него неловко стало – глаза отвел, уставился в ночное окно…
– Кира, ты не беспокойся… Мы с Егоркой уйдем утром. Как он проснется, так и уйдем…
– Ой, да ладно… Уйдут они! Куда это вы пойдете, интересно? Сам же говоришь – идти вам некуда. Мама моя точно несколько дней на даче пробудет, так что поживете, пока что-нибудь не придумается…
– Да? Мы действительно тебя… не стесним?
– Нет! И хватит уже об этом!
– Ну хорошо… Тогда я завтра тебя кормить буду! Вкусно! Ты как, лишними калориями не озабочена?
– Не-а!
– Вот и отлично. Я утром встану, в магазин схожу, пока Егорка спать будет…
На этом и разошлись. Правда, она долго еще не могла уснуть, все ворочалась на старенькой скрипучей раскладушке. Еще и небо июльское вызвездилось так, что хоть всю ночь на него пялься, глаз не смыкая. И ночной прохладный ветер, залетевший на балкон, вдруг плеснул в лицо чем-то сладко-тревожным, незнакомым, и задрожало все внутри, и спина ни с того ни с сего выгнулась в странном томлении… Что это с ней? Не повар же Стас вызвал у нее в самом деле страсти небесно-телесные? Она ж ничего такого… Она просто помогает человеку в беде, и все… И вообще, у нее Кирилл есть! И пусть все будет так, как и было! Кирилл пусть будет бой-френдом, повар Стас – просто счастливым человеком, а она – доброй самаритянкой… Вот захотелось ей самаритянкой побыть, и все тут! А что? Имеет право, в конце концов…
Заснула она только под утро, когда рассвело уже. Хорошо так заснула, будто улетела куда вместе со сладким ночным ветром. А проснулась от странных отрывистых звуков – показалось, котенок где-то мяукает. Открыла глаза, удивленно уставилась на горестную Егоркину рожицу…
– Па-па-а-а… – снова тихонько взвыл мальчишка, глядя на нее с ужасом.
Даже сквозь толстую пелену непролитых Егоркиных слез Кира разглядела этот ужас и подскочила со своей раскладушки, будто им в самое сердце ужаленная:
– Егорка! Не плачь, Егорушка! Папа… Да он, наверное, в магазин ушел! Ты меня испугался, да? Ты не помнишь меня? А вчера днем, помнишь, мы вместе за столиком в кафе сидели? Ты сок пил, булку ел… А папа со мной разговаривал… – торопливо заговорила она, протягивая к нему руки.
Егорушка шарахнулся от нее испуганно, икнул и заплакал уже по-настоящему, сотрясаясь мелко и размазывая дрожащими кулачками слезы по щекам. Кира застыла перед ним растерянно, потом присела на корточки, сложила перед собой ладони ковшичком, заговорила, сама чуть не плача:
– Ну не надо, Егорушка… А папа мне вчера сказал, что ты плакать не будешь, когда проснешься… Он сказал, что ты встанешь, сам умоешься, потом мы с тобой позавтракаем… А как только мы позавтракаем, он сразу и придет…
– А-а-а? – продолжая плакать, поднял на нее отчаянные глаза мальчишка. – Правда-а-а?
– Ну конечно правда, маленький! Ты не плачь. Ты, наверное, испугался, когда проснулся? Место незнакомое… Ты вчера на руках у папы заснул, и он тебя ко мне сюда принес. Вот, говорит, тетя Кира, пусть мой сынок на твоем диване поспит. А я ему говорю: пусть поспит, конечно! Что мне, дивана жалко, что ли? А потом папа сказал, что ты у него молодец, что утром сам проснешься, сам умоешься…
Она долго еще говорила что-то ласковое и невпопад, пока не почувствовала, как перестало ходить ходуном в слезных судорогах маленькое Егоркино тельце, как глянули глазки уже вроде как и осмысленно, сверкнув ярко-голубой чистотой-промытостью.
– Ну вот… Ну и молодец… Не зря папа тебя хвалил… – сама удивляясь невесть откуда взявшемуся в ней всплеску педагогической чуткости, довольно проговорила Кира, поглаживая его по влажному и горячему темечку. – Ну что, пойдем умываться?
Егорка замотал головой, по всей видимости отвергая ее предложение, потом глубоко всхлипнул, потом предложил неуверенно:
– Нет… Лучше сразу завтракать…
– А что? В этом есть свой резон! Давай так и поступим! – обрадовалась хоть какому-то сдвигу в общении Кира. – В конце концов, сегодня выходной, верно? А по выходным знаешь что можно? Не знаешь? А я тебе скажу! По выходным можно позволить себе такую вот роскошь – не умываться перед завтраком! Только не часто, конечно. Раз в месяц всего.
– Ага… – радостно закивал Егорка, запоздало всхлипнув на вдохе.
– Тогда вперед! На кухню! Ты что будешь кушать? – озабоченно спросила она. – У меня в холодильнике котлеты есть, молоко… Давай кашу манную сварим?
– Нет. Я не хочу кашу. Я закипанку хочу. Ту, которую папа готовит, – сделал неожиданный заказ Егорка, топая за ней на кухню.
– А что это – закипанка? – растерянно повернулась к нему от холодильника Кира. – Я и не знаю…
– А это такое… с творогом! Сладкое такое!
– Сладкое? С творогом? Нет, все равно не знаю…
В этот самый момент коротко тренькнул дверной звонок – деликатно очень, будто стоящий за дверью человек извинялся таким образом за доставленные ранним приходом утренние неудобства. Кира с Егоркой вздрогнули одновременно, потом глянули друг на друга радостно-вопросительно.
– Папа? – с тихой надеждой прошептал Егорка.
– А… Ну да, это папа твой, наверное… – на цыпочках направляясь к двери, тоже тихо проговорила Кира. – По крайней мере, будем надеяться, что это твой папа…
Дверной глазок выдал ей виновато улыбающееся и выпукло-вытянутое лицо Егоркиного папаши, и она с удовольствием повернула ручку замка, представ перед ним, как была, косматая да неумытая. В легкомысленной летней пижаме. Короткая маечка на лямочках, совсем минимальные, похожие на трусы, шортики. Из кухни уже бежал навстречу отцу Егорка, пыхтя и повизгивая от счастья.
– Ну вот, я же говорила тебе… – отступила она от двери, давая Егорке дорогу. – Никуда твой папа не денется! Видишь, он в магазин ходил! – И, обращаясь к Стасу, развела руками растерянно: – Слушай, тут история такая… Все утро твой сынок какую-то закипанку с меня требует… А что это – закипанка? Никогда про такое блюдо не слышала! Что-то там закипать должно, что ли?
– Нет, ничего не должно там закипать, дорогая хозяюшка. Закипанка – это всего лишь запеканка, к твоему сведению. Просто у Егорки манера разговора такая – он любит или слоги переставлять, или буквы лишние добавлять. Ему кажется, что так звучит лучше. Звонче намного. Вместо баночки говорит банточка, вместо веточки – венточка. Ну и так далее…