Ванесса тихо вздохнула, гадая о той боли, которая прилагалась к несметным богатствам Уинтер. Ванесса с большой долей уверенности могла предсказать, что жизни Мэг Монтгомери и Эллисон Фитцджеральд сложатся счастливо. На них может обрушиться трагедия, как это было с Эллисон, но фундамент любви, созданный их родителями, поможет им снова встать на ноги. И с той же долей уверенности Ванесса предвидела только несчастья в жизни Уинтер Карлайл. Да и могло ли быть по-другому? Насколько могла судить Ванесса, фундамент жизни Уинтер был столь же прочен и надежен, как зыбучие пески.
– Оставив всех других…
Других. И неспособность и невозможность оставить их. Неизбежная трудность этого города. Мэг и Кэм избегнут этого круга злобы, предательства и печали, решила Ванесса. Они дали свои обеты и сдержат их. Ванесса также надеялась, что Мэг и Кэм сдержат свое обещание и пропустят обряд принятия поздравлений от вереницы гостей. Традиция – это, конечно, одно, но теплый июньский день, четыре сотни гостей и ее семидесятидвухлетние ноги – это другое.
– Можете поцеловать невесту…
Ванесса подмигнула Мэг, которая, сияя, шла вместе с мужем по отмеченному атласными лентами проходу.
– Мэг, церемония прошла чудесно. – Эллисон приобняла подругу. – Ты была небесно хороша. Какое платье!
– Спасибо! Все прошло хорошо, правда? Я ужасно боялась, вдруг что-нибудь будет не так.
– Ничего такого не случилось.
– Да.
Мэг улыбнулась счастливой улыбкой, глядя на блестящее золотое обручальное кольцо, уютно устроившееся на безымянном пальце над бриллиантом в три карата. Ее улыбка чуть померкла – слабое, слабое облачко набежало на горизонт, когда ее взгляд поймал отблеск золота в сочетании с грубым хлопком.
– Я что-то не уверена в этом фотографе, Эллисон.
Эллисон ободряюще улыбнулась, хотя она тоже не была уверена. Эмили, несомненно, старалась. Она храбро перемещалась между богатыми и знаменитыми, затрачивая на каждую фотографию немало времени, терпеливо дожидаясь, пока глаз увидит то, что ей хотелось. Эмили не разговаривала с гостями, не улыбалась им. Она просто тщательно фотографировала, а взгляд серых глаз оставался серьезным и сосредоточенным. Время от времени внешний вид Эмили привлекал внимание, и кто-нибудь поднимал бровь или хмурился – кто это? как она посмела? – но тут же благополучно забывал о ней в сиянии и блеске приема.
– По-моему, она хорошо делает свое дело, – с надеждой проговорила Эллисон, следя за взглядом Мэг, направленным на Эмили. – Кого это она сейчас фотографирует?
– Роба Адамсона. Удивительно, что ты его не знаешь, Эллисон. Он владелец журнала «Портрет», переехал сюда из Нью-Йорка два года назад. Рядом с ним Элейн Кингсли, она адвокат звезд.
Эллисон узнала Элейн. Элейн была знакомым лицом, незаменимым атрибутом жизни знаменитостей Лос-Анджелеса. Акула, хорошо замаскировавшаяся под пескаря, как точно заметила однажды Уинтер. Сочетая облик невинной красавицы южанки с мягким, протяжным выговором Ривер-Оукс, Элейн создала образ, который вводил в заблуждение и поражал собеседника, пока она успешно вела переговоры по самым сложным в Голливуде контрактам в кино и на телевидении.
В Робе тоже было что-то явно знакомое.
– Интересно, могла ли я знать Роба раньше? Он из Нью-Йорка?
– Из Гринвича. Они с Кэмом знакомы сто лет. В Экзетере и в Гарварде они жили в одной комнате.
Если Роб и Кэм друзья детства, значит, Робу тридцать и он на семь лет старше Эллисон. Разница в семь лет – это уже другое поколение. Казалось почти невозможным, чтобы их пути могли пересечься.
Разумеется, Эллисон жила в Гринвиче, но в течение всего лишь года, когда ей было пятнадцать. В тот год она посещала Гринвичскую академию для девочек – привилегированное закрытое учебное заведение, известное своим высоким уровнем преподавания, и особенно по верховой езде. Тренер по конкуру был в академии очень хорошим, но сам год – ужасным. Эллисон тосковала по дому, а родители – по дочери. Даже Смокингу надоело его стойло, решила Эллисон. Ее стройный, черный с белым чемпион скучал по удобствам своего великолепного денника в Охотничьем клубе Бель-Эйр.
Формально Эллисон жила в Гринвиче, но на самом деле не видела ничего, кроме поросшего дубами и соснами кампуса академии. Когда не было лекций и не нужно было сидеть в дортуаре после отбоя или во время самостоятельной подготовки к занятиям, Эллисон пропадала на конюшне. Мальчиков, вообще мужчин, даже гостей, в Гринвичской академии не было.
Так что где бы Эллисон ни встретила Роба Адамсона, это было не в его родном городе. Но ведь где-то это было… Она была уверена. Эллисон на время отвела глаза, чтобы Роб не почувствовал, что на него смотрят, и чтобы подготовить мозг к свежему взгляду. Затем она снова вернулась к глазам цвета океанской синевы, темно-каштановым волосам и высоким аристократическим скулам, и лицо ее прояснилось, словно из-за непроницаемой тучи появилось солнце. Она вспомнила.
Роб был высоким, крепким и красивым, а она была маленькой, хрупкой и милой, но сходство было несомненным.
– Я знала его сестру Сару. Она была в двенадцатом классе, когда я была в десятом в Гринвичской академии. Интересно, как она…
– Она умерла, Эллисон, – перебила Мэг.
– Умерла? Да ты что?
Память, воссоздав образ, возродила и воспоминания о Саре, а с ними пришли чувства, теплота…
Слова Мэг пронзили теплоту ледяной струей.
– Ее убили.
Из голоса Мэг исчезла характерная драматичность, он стал плоским, зловещим, мертвым.
– Убили? – тихим эхом откликнулась Эллисон.
– Она вышла замуж за охотника за наследством. Адамсоны уверены, что он ее убил. Не знаю всех подробностей, я даже не уверена, знает ли их Кэм, но это было убийство, которое не выглядело как убийство, – умное, совершенное преступление. Не было ни доказательств, ни свидетелей.
– Значит, он не в тюрьме?
– Нет. Даже суда не было. И никакого публичного скандала. Он богат и свободен и, вероятно, не совершит подобного снова, потому что стал еще богаче на Бродвее.
– Он актер?
– Нет. А может, и да. Может, именно так он и заставил Сару стать его женой – сыграл роль, очаровал и соблазнил ее. В любом случае сейчас он, судя по всему, пишет и ставит пьесы.
– Как его зовут?
– Не знаю. Если Кэм и знает, мне он не говорил.
– Но Адамсоны считают, что он убил Сару?
– Да, – мрачно ответила Мэг. – Но они ничего не смогли доказать.
– Это ужасно! – Эллисон больше не смотрела на Роба, но запомнила его лицо и подумала о том, какие муки скрываются за этим внешним спокойствием.
– Кэм уверен, что Роб именно поэтому перенес «Портрет» из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Он просто не может находиться поблизости от этого человека.
– Мрачная тема для счастливого дня, – виновато прошептала Эллисон.
– Пожалуй, к лучшему, что ты спросила про Сару меня, а не Роба.
– Думаю, да.
Эллисон и Мэг замолчали, прислушиваясь к звукам дня – смеху друзей, нежному перезвону хрусталя, плеску шампанского, мелодиям песен о любви – и желая, чтобы счастье смыло печаль. У Мэг это получилось быстрее, чем у Эллисон.
– Пойду поищу своего мужа. Мы все пытаемся побыть вместе, но нас постоянно разлучают! – Мэг встала на цыпочки и окинула взглядом море богатых и знаменитых. – Не вижу его. Но если говорить о роскошном мужчине, с каким я не захотела бы расстаться, не будь я гордой обладательницей обручального кольца… С кем это Уинтер? Или, точнее, в настоящий момент без?
На этот раз Уинтер увели от него две «старые подруги по Уэстлейку», которым необходимо было «сказать ей что-то важное». Уинтер бросила прелестную извиняющуюся улыбку, и Марк в ответ легко рассмеялся.
Конечно же, ему хотелось побыть с ней наедине, но это случится позже, после приема. А пока он все больше узнавал ее, наблюдая в естественной среде обитания – среди богатых, известных и эффектных.
Серьезная девушка, которая задумчиво хмурилась над учебником по нейрохирургии, задавала умные, проницательные вопросы и застенчиво спрашивала о чудесах, исчезла. И на ее месте возникла пленительная и уверенная в себе деловая женщина. Уинтер очаровала их всех, даже самых известных и важных. Мужчины летели к ней, как мотыльки на яркое пламя, и женщины тоже хотели искупаться в исходивших от Уинтер золотых лучах, но довольствовались лишь ее тенью. Если мужчины и обращали внимание на Марка, то считали, что он, как и они, просто один из бесконечной череды покоренных этой чувственной женщиной, которая манила, как шелковые простыни на постели под балдахином, но не давала никаких обещаний.
Марк тоже привлекал восторженные взгляды. Даже сегодня он слышал знакомый театральный шепот: «впечатляющий», «кольца нет», «какие глаза». Марк тоже был способен играть, пленять и очаровывать. Он играл в эту игру с таким же блеском, что и Уинтер, и, как и она, завоевывал, завязывал отношения и заканчивал их, в одиночку решая, когда начать и когда ставить точку.