«Эх, женился бы Греков на мне – тут такая бы была чистота!» – размечталась Авдеева. Ну да ладно. Она ему и так красоту наведет, без загса.
Ленка заглянула в спальню. Машка лежала рядом с братом, обняв ручонками его тоже довольно хиловатую руку. Оба спали.
Это хорошо.
Потому что когда Ленка пришла, здесь был вселенский плач – их мамаша только-только уехала в больницу. Малая ревела в голос, Лешка ее, как мог, успокаивал, но по всему было видно, что ему свой успокоитель нужен.
Ребята Авдеевой сразу понравились, несмотря на то что Лешка на контакт шел неохотно. Впрочем, у парня были на то причины. Его собственная болезнь сильно усложняла жизнь, а тут еще такое с мамой. Взрослый не выдержит, не то что пацан.
Ленка задумалась о том, что мальчишку надо устраивать в школу. И желательно в частную: с его заболеванием жизнь надо вести осторожную и хрупкую – она уже получила подробные разъяснения на этот счет.
Женька даже привезла с собой крошечный холодильник, наполненный пакетами с ее же собственной донорской кровью. Вообще-то Лешке доставали специальный препарат, фактор свертываемости крови – доставал хорошо известный Авдеевой Сеня Гольц, у которого связи простирались повсеместно. А тут случился перерыв, и Женька подстраховывала сына собственной кровью в прямом смысле этого слова.
Ленка уже поняла, в чем здесь крылась подлянка. У мальчика с рождения отсутствовал, точнее, был существенно ниже нормы, фактор свертываемости крови. Их, этих факторов, вообще-то у людей несколько; у Лешки был сильно понижен фактор номер восемь, отчего ему давным-давно поставили диагноз «гемофилия А».
Лечение – предельно простое: нужно просто добавить недостающее, то есть ввести в вену этот самый фактор номер восемь (правда, правильнее писать его римскими цифрами – Ленка уже даже бумаги Лешкины медицинские посмотрела, чувствовала груз ответственности).
Есть фактор в крови – нет гемофилии. Нет фактора – любой порез или, скажем, удаление кариозного зуба может стать смертельным – кровь-то не сворачивается!
У Лешки гемофилия была средней степени. Это означало, что опасны были не только порезы и хирургические операции: кровоизлияния могли происходить и спонтанно, вызывая страшные боли и – если не принимать мер – приводя к потере суставов, «разъедаемых» излившейся в них кровью. А дальше – инвалидность и смерть.
В общем, отвратительная была у Лешки болезнь, если лишить его импортных препаратов (отечественными тоже можно было экстренно остановить кровотечение, но рискуя попутно заразить парня гепатитом, а то и СПИДом, – наши еще не делали подобных, гарантированно свободных от вирусов).
Все это Женька объяснила Авдеевой еще вчера, упомянув и про резерв в переносном холодильничке – прибор, похоже, обошелся мамаше недешево, зато выдавал требуемые минус сорок по Цельсию. А кровь свою собственную Женька использовала именно для того, чтоб уберечь мальца от возможного заражения. «А раком она его не сможет заразить?» – промелькнула в Ленкиной голове страшная мысль. Сама же Авдеева ее и отбросила: нечего себя заранее стращать, тем более что резерв вообще-то не предназначался для использования: Гольц вот-вот должен был привезти следующую партию фирменного препарата, давно заказанную Грековым.
Вчера они с Женькой долго трепались по телефону. Авдеева к бывшей грековской жене абсолютно не чувствовала ревности, не то что к Валентине. И Женька тоже разоткровенничалась. Сказала, что если выживет, непременно разбогатеет. Ей это действительно надо: ведь дорогущие западные препараты (одна инъекция – сто пятьдесят долларов) при постоянном введении могут обеспечить ее сыну обычную, нормальную жизнь. Чтоб не боялся споткнуться или ножиком карандаш чинить. Но денег надо много: укола надолго не хватает.
Так что цель благая, Ленка и сама бы ради такой цели не отказалась разбогатеть.
Она снова заглянула в комнату. Машка еще спала, а Леша сразу повернул голову на звук.
– Леш, как дела? – тихонько спросила Авдеева.
Мальчик улыбнулся, и на сердце у Ленки затеплело.
– Ничего, – тоже шепотом ответил он.
– Пойдем чай пить?
– Пойдем. – Лешка осторожно, чтобы не разбудить сестренку, высвободил руку, и они направились в кухню.
– Ты учиться-то собираешься? – спросила Ленка, присев за стол рядом с мальчиком. Тот не спеша пил сладкий чай, заедая нестандартным бутербродом, сварганенным Авдеевой из разрезанного вдоль и пополам сладкого бублика, сливочного масла и костромского сыра.
– А я учусь, – проглотив, ответил Лешка.
– Там, у себя?
– Ага. – Понимая, куда она клонит, Лешка предмета разговора не одобрял.
– Леш, непонятно ведь, сколько маме лечиться.
– Она мне обещала, что не умрет, – буркнул он.
– Когда обещала? – невпопад спросила Ленка и сама же себя укорила за вопрос.
– Позавчера. Вы не верите? – подозрительно спросил он Авдееву.
– Верю, конечно, Лешечек, – серьезно ответила Ленка. – Вот только лечение может оказаться не таким быстрым.
– Я не хочу в новую школу, – тихо сказал Лешка и опустил голову. Его глаза заблестели, и Ленка прекрасно понимала почему.
– Знаешь что, дорогой, – посуровела Авдеева. – Ты стесняешься своей болезни, это скверно.
– Ненавижу, когда меня жалеют, – поджал губы мальчишка, стараясь не зареветь. – То не тронь, сюда не ходи…
– Это ты брось. Ты сам обязан быть осторожным. Ты же не хочешь сделать свою маму несчастной?
Такой поворот темы озадачил мальчика.
– Не хочу.
– Ну вот! Значит, конечно, нужно предупредить ребят, чтоб тебя не толкали и не задевали.
– Я больше не хочу быть фарфоровой вазой!
– Какой вазой? – не поняла Ленка.
– Учительница сказала, – не выдержав, уже в открытую плакал Лешка, – чтоб со мной, как с вазой фарфоровой. Меня потом дразнили.
– Лешечек, – Авдеева потрепала парнишку за вихры, – дураки тебя дразнили. Это же не навсегда. Мама ведь рассказывала тебе про новые лекарства?
– Рассказывала, – сказал он, вытирая глаза, – все-таки Женькин сын был сильным мальчиком. – Только у нас таких денег нет.
– Вот ты и заработаешь, – подытожила Ленка. – Но тебе для этого надо в детстве не помереть, понял?
– Понял. – Лешка уже улыбался – Авдеева ему явно нравилась, и ее разговоры вовсе не походили на обычные нотации.
– А потом, пока мама болеет, Машка будет только на тебя опираться, – серьезно добавила Ленка.
– Похоже, больше не на кого, – сопнул носом мальчишка, сразу как-то повзрослев.
– Ты не обижайся на отца, – спокойно сказала Авдеева. – Ему просто надо привыкнуть к ситуации.
– Постараюсь, – уже тоже спокойно ответил мальчик.
Когда Машка проснулась, Ленкина помощь действительно не понадобилась: братишка управился со всеми проблемами сам, вызвав искреннее уважение Авдеевой. Единственное, что ей не понравилось, – это когда он с ребенком на руках ходил по скользкому, забрызганному водой кафельному полу ванной. Авдеева и представить себе боялась, что будет, если Лешка, не дай бог, споткнется. Но ведь и из жизни его не выключишь?
Тем более что Машка в отличие от брата Ленку вообще не воспринимала, даже на руки не пошла. Подобрела, лишь когда та приступила к кормлению детеныша. Авдеева даже усмехнулась: путь к сердцу лежит через желудок не только у мужчин.
Впрочем, ей и самой было в кайф смотреть, как Машка открывала свой маленький ротик с яркими, четко очерченными природой губками и ела приготовленную Авдеевой рисовую кашу. Маленький ротик, маленькие губки – а через пять минут тарелочка была уже пустой.
– На здоровье, – сказала Авдеева сразу повеселевшему маленькому человеку и подхватилась к резко зазвонившему телефону.
Она ожидала услышать голос Женьки, обещавшей сообщить ей о результатах больничного осмотра, но услышала… Валентину.
Авдеева аж зубами скрипнула, так она не любила эту мымру, со всеми ее дипломами, языками и холеной задницей. Ленка, конечно, ее задницы никогда не видела, но почему-то так и представляла себе эту дамочку во всяких там спа и турбосоляриях, в которых богатенькие барышни свои задницы и лелеют.
– Если вы к Грекову, то его еще нет.
– А когда будет?
– Не знаю, – злорадно ответила Ленка, обрадованная возможностью быть невежливой. – Я ему не секретарь.
– А кто вы ему? – очень даже вежливо поинтересовалась Валентина, прекрасно, впрочем, поняв, с кем разговаривает.
– Я ему подруга, – перешла на ее тон Авдеева.
– Понятно, – усмехнулась Валентина. Она никогда не была особо ревнивой, но считала, что каждый должен знать свое место. – После свадьбы проведу учет всех подруг. Оставлю только самых нужных.
– Когда я выйду за Грекова, непременно сделаю то же самое, – дала ответный залп Ленка и, оставив за собой последнее слово, положила трубку. Но что-то в груди екнуло: все-таки шансов у этой мымры, трезво глядя на вещи, было побольше.
– Это не мама? – Лешка подошел на звонок из другой комнаты, шагая несимметрично, как старинный арестант, к одной ноге которого тюремщики привязывали ядро. Только здесь роль ядра успешно исполняла Машка, вцепившаяся брату в коленку.