А.К.: Надо, потому что если ты не поступаешься принципами — превращаешься в революционера, а если поступаешься принципами, то на путях эволюции имеешь шанс, дай бог, вырасти в Аксенова.
Е.П.: Рассуждая о главной книге Аксенова, мы с тобой както упускаем из виду, что кроме романов он писал рассказы, пьесы, стихи…
А.К.: Ну, пьесы…
Е.П.: Что «ну»? Что «пьесы»?
А.К.: Он был известен как автор пьесы «Всегда в продаже». А вот «Цаплю», например, никто не знал, кроме близких друзей.
Е.П.: Как это не знал, когда Антуан Витез поставил ее в Париже вместе с чеховской «Чайкой»?
А.К.: Ну, поставил, да и поставил… Другое дело — его рассказы… Женя, я предлагаю уточнить термины. Не главная книга Аксенова, а судьбообразующая. У Аксенова было несколько судьбообразующих книг — в смысле писательской и человеческой судьбы… Книга как рок. У него даже отдельные судьбообразующие рассказы имеются. Например, «Жаль, что вас не было с нами».
Е.П.: Ты судьбообразующие рассказы будешь поштучно считать или покнижно?
А.К.: Поштучно. «Жаль, что вас не было с нами», «На полпути к Луне», «Победа». Все это можно смело включать в антологию лучших русских рассказов. Еще — «Рыжий с того двора». И этот, как его, что-то там «за рекой»…
Е.П.: «На площади и за рекой».
А.К.: Да-да-да, гениально, как там подростки Гитлера ловят, гениально! Я читал, у меня мурашки бегали по спине. Ну а если покнижно, то вот, пожалуйста, сборник рассказов «Негатив положительного героя». Весь сборник. Он безукоризненно сделан.
Е.П.: Не забывай еще один более поздний сборник. Под названием «Второй отрыв Палмер». Там вот эта история, как комсомольцы стали олигархами и принялись продавать на Запад титановые лопаты… Эскиз, набросок для широкого полотна под названием «Редкие земли».
А.К.: А какой грандиозный рассказ о любви несвободного человека — «Маленький Кит, лакировщик действительности»!
Е.П.: А рассказ «Папа, сложи!»: «Жажда, жестокость, жара, женщина, жираф, желоб, жуть, жир, жизнь, желток»…
А.К.: И все-таки он прежде всего романист.
Е.П.: Я, кстати, в юные годы считал «Коллеги» и «Звездный билет» не романами, а повестями. Сильно удивлялся, что он — рассказчик и повествователь — участвует в международных симпозиумах по роману, на равных с признанными мэтрами крупной формы. Такими, как легендарный француз Ален Роб Грийе.
А.К.: Да, «Звездный билет», конечно, не роман, а повесть. Но дальше он стал чистым романистом…
Е.П.:…прежде чем превратиться в «негатив положительного героя»? Мы, кстати, о его пьесах так и не поговорили, а Вася им придавал большое значение.
А.К.: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется»… То, что Вася придавал им такое значение, вовсе не придавало им значения в общественном восприятии. Спектакль «Всегда в продаже» шел в «Современнике» с огромным успехом… ну… потому что это великий Аксенов, с одной стороны, с другой — великий Табаков играл там бабу-буфетчицу.
Е.П.: Он и в «МетрОполь» пьесу дал. «Четыре темперамента».
А.К.: Вот я тебе хочу сказать, набравшись духу. Я к этим пьесам отношусь как… ну, это… как к литературным упражнениям.
Е.П.: А другие пьесы? Он же целый сборник пьес издал… Несколько сборников.
А.К.: Мне и «Цапля» не нравится.
Е.П.: В этих сборниках еще были пьесы. «Аристофаниана с лягушками» и прочие.
А.К.: Не нравятся. «Всегда в продаже» — хорошая комедия, но в этом роде комедии писались и получше. Не драматург он.
Е.П.: Экий ты критикан! А вот Василий Павлович на том свете попросит Льва Николаевича, скажет: «Лев Николаевич, одолжи мне на секунду палку. Я щас этого умного трахну по лысине, который меня драматургом не считает!» Дело в том, что Вася к своим пьесам относился куда серьезнее…
А.К.: И это нормально. Свое!
Е.П.: С ним происходило все то, что происходит с любым классным, хорошим прозаиком.
А.К.: Совершенно верно: ему хотелось заняться чем-то другим.
Е.П.: И он на радостях, что умеет писать прозу, начинает выдумывать пьесу.
А.К.: Или стихи.
Е.П.: Я этих пьес у хороших, иногда выдающихся прозаиков навидался! Вот, допустим, суровый реалист или, к примеру, почвенник какой советский — он пишет пьесу на радостях, что у него успех после публикации какого-нибудь романа. Чего, думает, неужто я с драмоделами не сравняюсь, эка невидаль пьесу накатать. А поскольку он в театре был последний раз в третьем классе и его вывели из зрительного зала за хулиганство, то непременно эта пьеса будет совершенно неудобоваримая. Сто пятьдесят страниц примерно будет в рукописи, так это на пять-шесть часов представления, добрый десяток действий, полсотни персонажей. Первая страница манускрипта будет выглядеть так: «Маленькая станция, затерянная где-то в бескрайних просторах Сибири, слева на сцене — семафор, справа — деревянное здание вокзала. Кукует кукушка, кричат петухи, слышен шум проходящего поезда, в окошке вокзала время от времени появляется очаровательная девичья головка…»
А.К.: Как правило, такая пьеса являет собою плохой роман, переведенный в реплики с ремарками.
Е.П.: Так вот у Василия Павловича и здесь все по-другому. Он и в драматургии впадает в другую крайность. Создает отчаяннейшую модернягу, понимаешь? Он пишет свой театр абсурда. Забывая, что Антонен Арто, Даниил Хармс и прочие тому подобные граждане хоть и были безбашенными формалистами, но тем не менее работали по железным драматургическим законам, понимаешь?
А.К.: В том-то и дело. В общем, чего спорить? Я считаю, что Аксенов — прозаик Божьей милостью, прежде всего — романист и рассказчик. Все остальное в его литературной жизни было развлечением, попыткой отдохнуть, что мне очень знакомо. Потому что, написавши роман, мне тоже хочется написать что-то ни на что не похожее, во всяком случае, не следующий роман. Поэтому пьесы Аксенова, стихи Аксенова — они внутри литературы находятся, но они не выстраивают облик Аксенова, а живут сами по себе.
Е.П.: Василий Палыч, ты слышишь? Василий Палыч, это не я, не я про тебя сказал, что ты хреновый драматург, а Сашка Кабаков!
А.К.: Я с достоинством опровергаю твой донос на тот свет. Я не сказал, что он хреновый драматург. Я сказал, что его пьесы — это литературная игра.
Е.П.: То есть опытный литературный повар Василий Павлович А. варит свой превосходный литературный борщ, и туда в качестве ингредиента добавляет немножко драматургии. Так?
А.К.: Он и стихи так же использует.
Е.П.: И драматургия эта вовсе не его, а принадлежит перу некоего его литературного персонажа…
А.К.: Пожалуй. Тогда при таком остранении у прозаика руки развязаны, и он может чудить как угодно. Извини, сошлюсь на собственный пример. У меня в романе «Поздний гость», где герой — математик по образованию, есть глава, написанная почти непародийными математическими формулами с пояснениями…
Е.П.: Ну и что?
А.К.: А то, что это тоже литературная игра. У него мог бы быть персонаж, не имеющий отношения к изящной словесности, и тогда он не пьесы бы для него сочинял, а строил дома. И Вася мог бы напрячься да поместить в пьесе архитектурный чертеж, например. Ты, кстати, в этом смысле тоже любитель повыдрючиваться. У тебя в текстах тоже полно чисто литературных игр, которые иногда недоступны чуждому взору человека, принимающего тебя за девственного сибирского мужика.
Е.П.: Не обо мне речь. Хотя… да… У меня ведь целый сборник есть нарочито идиотских, графоманских пьес. Под названием «Место действия — сцена» и с поэтическим эпиграфом, сочиненным лично мной. «У соседей, рыдая, поет фисгармония. Место действия — сцена. В душе — дисгармония». Сборник до сих пор нигде не напечатан, и ни одна пьеса из него не поставлена. Я кусочки из него тоже потихоньку вставляю иногда в рассказы.
А.К.: Потому что мы с тобой, как все, долгие годы занимающиеся литературой, пробуем все понемногу. У меня в романах тоже есть стишки. И я писал пьесы — ну и что? Надеюсь, ты не огорчен, что никому, и тебе тоже, не придет в голову говорить о тебе как о поэте.
Е.П.: Я бы это воспринял как прямое оскорбление. Говорить обо мне как о поэте — это значит говорить обо мне как о совсем говенном поэте.
А.К.: Плюс одуревшем графомане. Если ты, прозаик, себя считаешь поэтом, значит, с тобой что-то не в порядке профессионально. И Вася не считал себя ни поэтом, ни драматургом. Он всегда, в том числе, кстати, отбиваясь от лихих наскоков на его последние романы, говорил: я романист, я написал 28 романов, — и не вспоминал больше ничего, как будто ничего больше и не было. Он ощущал себя только прозаиком. В первую и, может быть, в единственную очередь. А все остальное — отхожий промысел или украшение прозы. Прозаический прием. Давай все же вернемся к теме, к главной книге Аксенова…
Е.П.: Мы вроде договорились не называть ее главной, а както по-другому.
А.К.: Да. Судьбообразующей. И суть наших рассуждений сводится, повторяю, к тому, что Аксенов не был един. Аксеновы были разные. Вот Аксенов — американский писатель, в течение десяти лет живет в Америке, пишет довольно много об Америке. Ну, в частности, «Новый сладостный стиль» — огромный роман… «Звездный билет» — эпоха, а вот «Апельсины из Марокко» почему-то не стали эпохой никак. Это вообще очень локальная вещь, посвященная Дальнему Востоку, где Вася совсем немножко прожил.