Хозяин Дурды вздрагивал на своём коврике, переворачивал пиалу вверх дном и уходил в дом, откуда вскоре долетал, как бесконечный жалобный напев, его храп, напоминавший и мычание тётки Сигир, и рёв дядьки Бактри, и блеяние приятеля Така. Впрочем, никто из них не мог разобрать, о чём эта ночная хозяйская песня. Хотя слышались в ней и обида, и даже угроза.
Только кошка Мушука, умевшая проникать в сновидения, намурлыкивала по секрету, что снится хозяину Дурды.
— Поверьте, друзья, как захрапит, так сразу начинает ловить шайтана! И это бы ничего, да тот шайтан очень напоминает нашего ослика, нашего Шухлика.
Черная яма
Когда рыжему ослику исполнилось три года, мама-ослица сказала:
— Знаешь ли, дорогой, всякое случается в жизни.
Обещай мне, что ты никогда не будешь унывать, а останешься таким же весёлым и здоровым — что бы ни произошло!
Шухлик и представить не мог, какие такие происшествия способны изменить его характер. Что заставит его не петь песни, не радоваться жизни?
— Я готова за тебя в огонь и в воду, мой Шухлик, — вздохнула мама. — Но ты уже так подрос, такой сильный, что нас могут разлучить.
Шухлик не понимал этого слова. Что такое — разлучить?! «Лучить» звучало приятно, а «раз» — не очень-то.
— Ну, нас разделят, разъединят, и мы пойдём по разным дорогам, — всхлипнула мама-ослица.
Нет, это казалось настолько диким и невозможным, как, например, корова Сигир с двумя горбами или верблюд Бактри с рогами!
Ослик Шухлик только попытался вообразить себя отдельно от мамы-ослицы, как сразу будто бы рухнул в огромную, но тесную чёрную яму, где ничего не разглядеть, душно и ноги подкашиваются, а из глаз — слёзы.
Он отчаянно помотал головой и хвостом с кисточкой. "Ну вот, всё хорошо — мама рядом, и никакой чёрной ямы. Так было, так есть и так должно быть всегда!" — решил Шухлик. Но мало ли что решит для себя какой-то ослик, пусть даже очень умный. У каждого ослика есть хозяева. От них зависит судьба любого домашнего осла.
Хозяин Дурды не позабыл пинок копытом и путешествие на бахчу в коврике. Очень хотел дознаться, кто всё это устроил. От дядьки Бактри, от тётки Сигир и от кошки Мушуки ничего не добился.
Тогда взялся за козла Така. Приглашал посидеть рядом на коврике. Расчёсывал ему бороду и угощал халвой.
— Можешь помалкивать, — нашёптывал хозяин Дурды. — Только кивни или моргни, хороший ты мой козлик, как шайтан приблизится.
И вот Така, сам того не желая, заговорённый хозяином, и кивнул, и моргнул, когда мимо проскакал ослик Шухлик.
— Ага! — воскликнул хозяин Дурды. — Я знал! Догадывался! — И сгоряча так пнул козла, что тот улетел в уголок за сараем и долго горько блеял. Така не хотел выдавать Шухлика, но как-то само собой получилось. Вообще многое в жизни получается вроде бы само собой, если не чувствуешь и не задумываешься, что хорошо, а что плохо.
Конечно, хозяин Дурды не был каким-то отъявленным злодеем или разбойником с большой дороги. Зато слишком гордым, обидчивым и злопамятным, как многие не очень умные люди.
Накануне Нового года посыпался из низких сизых туч холодный пух. Ослик Шухлик впервые видел снег — в здешних местах он редко выпадает — и скакал по двору из конца в конец, рисуя копытами созвездие Крылатой ослицы, которое более известно под именем Райской птицы.
Оставалось совсем чуть-чуть, ещё парочка звёзд, когда к нему подошёл хозяин Дурды, в новом полосатом халате, держа в руках верёвочную сбрую и красивую, тоже полосатую, попону.
Ослик подумал, что это специальная одежда на снежное время, и охотно подставил спину. Но хозяин сперва опоясал его морду верёвками, а в рот засунул металлический кислый штырь, что было не очень-то приятно. Потом набросил попону и застегнул пугови-цу на груди. Шухлик стоял покорно и терпеливо, как школьник на примерке первого костюма. Но мама-ослица, привязанная к дереву, сразу заподозрила неладное.
— Шухлик! — позвала она. — Сынок! Погляди мне в глаза!
Ослик глянул и различил такую слезную тоску и такое холодное, как пурга, смятение, что сердце у него обмерло и ноги сделались ватными, хоть и упирались, скользя по снегу, пока Дурды тащил за уздечку со двора.
Он слышал, как мама выстукивает копытами: "Прощай, любимый Шухлик! Ты лучший в мире ослик! Не забывай об этом и помни обо мне!"
Шухлик не знал, как они добрались до людного, шумного и пахучего базара. Всё вокруг посерело, побледнело, будто затянутое туманом. Казалось, это страшный, дикий сон, который даже не он, Шухлик, видит, а кто-то рассказывает ему зловещим шёпотом. И от этого рассказа — дрожь и озноб во всём теле.
Хозяин Дурды тянул его вдоль бесконечных базарных рядов — изюмных, луковых, виноградных, рисовых и капустных. Миновали лепёшечный ряд. Яблочный. Гранатовый и ореховый. Вениковый. Индюково-куриный. Добрались до клеточного ряда, где на прилавках стояли большие, как тыквы, клетки, накрытые цветными платками.
Шухлик ничего не замечал. Только видел мамины глаза и погружался в них, как в чёрную бесконечную, будто космос, пропасть.
Хозяин с кем-то говорил, торговался, расхваливая ослика, — какой он шустрый, сильный, умный и весёлый! Чёртик из табакерки! Одно слово — шайтан!
— Никогда бы не отдал, — прицокивал языком. — Да обещал детям подарок на Новый год! Просили велосипед с пятью скоростями!
"Да я же лучше велосипеда! — хотел закричать Шухлик, как когда-то его древняя бабка Валаамова ослица.
— У меня и скоростей больше!" Но железный штырь во рту мешал, и вырвалось ослиное, отчаянное: "Ия-йа-йа!"
— А какой голосистый! — вздрогнул по привычке хозяин Дурды. — Певчий осёл! Другого такого не сыщите! Кроме велосипеда, прошу за него соловья в клетке.
Чьи-то руки ощупывали живот и бока, кто-то разглядывал зубы. Постукивали по копытам, дули в уши и даже крутили хвост.
А ослик, понурив голову, уставился на белый снег, который таял так быстро, как этот несчастный день. "Наверное, я очень плохой, — корил себя Шухлик. — Вероятно, я самый дурной осёл! Иначе, зачем хозяину меня продавать?"
— Очень! Очень! — кивал Дурды. — Куда ни глянь, сплошной дармон-сила! Такой силач! Настоящий полвон-богатырь! А какой, глядите, шкура! Рыжий — рыжий, как утреннее солнце! Это не осёл, а чистый зар — червонное золото! Хочу за него, кроме велосипеда и соловья, ещё два пуда изюма.
В конце концов, когда уже смеркалось, и снег под ногами совсем исчез, смешавшись с чёрной грязью, нашёлся покупатель. Косоватый и маленький, едва повыше Шухлика.
В лисьей шапке с хвостом на боку. Похожий на толстую первобытную обезьяну, которая никогда, ни за что на свете не превратится в человека. Ничего хорошего не ожидалось от этого покупателя с реденькой бородкой и кривой палкой в кулаке. Только Шухлик взглянул на него, как в животе ёкнуло и похолодало, будто ледышку проглотил.
— Вот твой новый хозяин — господин Маймун-Таловчи! — И Дурды лживо, как Иуда, обнял ослика. — Служи ему верой и правдой, а мы по тебе скучать будем. — И звонко хлопнул по спине, так что Шухлик вздрогнул всем телом.
Эти слова со шлепком будто окончательно отрезали, отрубили прежнюю жизнь. Он видел двор, где появился на свет. Грустную маму под пирамидальным тополем Добродушную тётку Сигир и строгого дядьку Кактои меж горбов которого спала, мурлыкая, кошка Mvшука. И весёлого Шухлика, прыгавшего и скакавшего по первому снегу- Неужели ещё утром он был этим осликом? Всё родное и близкое так быстро уплывало, растворяясь в сумерках! Всё дальше и дальше! И уже еле заметно, словно глядишь со дна глубокой черной ямы.
И не то чтобы Шухлик свалился в эту яму. Нет, чёрная яма сама, как ядовитый паук каракурт, заползла внутрь, в самое сердце. И уже усыпила до смерти прежнего Шухлика, превратила в жалкого, дрожащего ослёнка без имени.
Новый хозяин Маймун-Таловчи погонял его палкой, покрикивая.
— Эй, как там тебя? Шире шаг, лентяи! Так и назову — Танб'ал-лодырь. Да у меня не заленишься! Работа с утра до вечера, Танбал! А будешь упрямиться, приготовлю из тебя люля-кебаб.
Рыжий ослик еле переставлял ноги и через шаг спотыкался, не различая сквозь слёзы канавки, камни и кочки.
Тяжёлое имя
Так появилось у рыжего ослика, бывшего озорного Шухлика, новое имя — тяжёлое и мрачное, как день ненастный, — Танбал! Будто сначала по одному уху влепили — тан! И сразу по другому — бал!
И жизнь сразу началась тяжёлая и ненастная, под стать новому имени.
Когда они вышли с базара, Маймун-Таловчи грубо дёрнул за уздечку, тормозя ослика. А ведь мог бы просто сказать: "Постой-ка, братец, минутку". Но разве дождёшься от такой обезьяны человеческого обращения?
Ослик поднял голову и поглядел с укором. Да напрасны такие взгляды — ничего не проймёт, коли нет ни души, ни совести. Впрочем, может быть, это одно и то же — душа и совесть? Или встречаются бессовестные души?
Так раздумывал рыжий ослик и не сразу заметил, что прямо посреди улицы за стариком в тюбетейке бредёт понуро, косолапо медведь в верёвочном наморднике. Верно, на базар — народ смешить.