В голове крутятся всякие ужасы, вроде чудовищной жабы или гигантского черного пса с пылающими глазами, которым тайные друзья животных таскают детей на прокорм. Под конец не на шутку разыгравшееся воображение рисует некоего исполинского ящера, доисторическое чудовище из глубины времен, какому и поклоняются идущие впереди люди. Хорошо хоть ночь выдалась облачной, потому бредущие впереди не смогут меня заметить.
Если в самом начале пути они пару раз обернулись, то теперь основное внимание уделяют тому, чтобы не оступиться. Наконец мы строго поочередно выбираемся на небольшой каменистый островок, шагов ста пятидесяти в диаметре, не больше. Священник с кряхтением перехватывает мешок поудобнее, безмолвно спускается куда?то вниз, на поверхности остается бдить оруженосец.
Службу он несет весьма своеобразно: окинув окрестности беглым взглядом, укладывается на подстеленный плащ и начинает увлеченно чем?то булькать. Наивные все?таки люди эти злодеи, неужели они всерьез рассчитывали целый год водить за нос государство, пусть воюющее и не имеющее настолько развитых спецслужб, как в будущие времена? Правильно говорят, что безнаказанность порождает беззаботность.
Детская забава – подкрасться к ничего не подозревающему человеку. Трясина живет собственной жизнью, превосходно маскируя мои шаги; тоскливо кричит какая?то птица, негромко ухают лягушки и жабы, постоянно что?то булькает, распространяя вокруг гадостные запахи. Я быстро оттаскиваю труп к болоту, мигом возвращаюсь обратно. Кто?то скажет – напрасная жестокость, я возражу – предусмотрительность.
Можно было оглушить часового, связать, а потом представить в суд. Мол, я преступника поймал, а дальше вы сами решайте, что с ним делать. Но вот в чем дело: мне не нужно отчитываться перед начальством за каждого убитого, никакие правозащитные организации не поднимут вой, если я не то что прищемлю, а даже оторву ему пальчик вместе с рукой. Господи, да тут пойманных с поличным грабителей без всяких церемоний мигом развешивают на манер елочных украшений, а богохульников то и дело жгут на кострах.
Вы всерьез требуете, чтобы я зачитывал права каждому участвующему в похищении и убийстве ребенка? Это – типичная клиника, подобных вам в пятнадцатом веке держат на прочной цепи в железных клетках, а дети кидают камни и с хохотом тычут палками сквозь прутья. У судей французского королевства не принято советоваться с продажными психиатрами, вменяем ли был злодей на момент совершения преступления или нет. Поймали на месте преступления – отвечай по всей строгости закона!
И это – справедливо. Ах, эта наша всегдашняя гуманность! Если злодей невменяем, какое такое принудительное лечение без всяких гарантий на успех? Не понимает, что творит, – значит, перед нами опасное животное в обличье человека. Подсказать, что с такими надо делать? Во Франции в подсказке никто не нуждается. Считаете, это жестоко? Выйдите на улицу и оглянитесь повнимательнее. Люди, люди, собственную трусливость каждый готов оправдать всегдашними «а имеем ли право», «а судьи кто» и так далее. Вы как овцы, сами поощряете и порождаете волков.
Внимательно прислушиваюсь: из темного отверстия, уходящего в глубь острова, по?прежнему не доносится ни звука. Похоже, что о моем присутствии никто и не подозревает. Итак, в живых остается еще шестеро злодеев, считая со священником. Опыт общения с мирными служителями Господа у меня уже имеется, ухо с ними надо держать востро! Посохом и дубинкой орудуют так искусно, как будто родились и выросли не во Франции, а явились прямиком из Шаолиня.
Я аккуратно спускаюсь по стертым каменным ступеням, машинально прикидывая, что же это за место такое. Сколько надо было положить трудов, чтобы проложить в глубь болота гать, а затем создать подобное подземелье! Явно не сами они его построили, скорее случайно наткнулись и приспособили под свои нужды место, существовавшее задолго до того, как вокруг появилось болото. Сквозь грубую каменную кладку стен застывшими каплями сочится ледяная вода. Я крадусь осторожно, не хватало только поскользнуться на поросших белесым мхом ступенях и с грохотом скатиться вниз, прямо под ноги изумленным хозяевам. Вот будет людям радость, вместо одной жертвы – сразу две.
Не уверен, поможет ли признание, что я давно не девственник. В ряде кровавых культов подобная деталь мало кого волнует, главное – в тебе должно плескаться достаточно крови. Снизу все громче доносится гулкий, как бы призрачный голос. Слова искажаются двойным эхом, но общий смысл вполне понятен: начался обряд. Я наконец спускаюсь к началу лестницы, дальше идет какая?то заброшенная комната, где по углам торчат позеленевшие светильники, а со стен и потолка безрадостно скалят замшелые пасти вырубленные в камне неведомые демоны. Далее следует узкий изогнутый коридор, который выводит в обширное помещение, ярко освещенное налепленными повсюду толстыми черными свечами.
Ого, да у них тут все организовано с размахом, всерьез! Стены затянуты черной тканью с вышитыми красной и золотой нитью символами, а может быть, даже пиктограммами. Со стороны происходящее выглядит достаточно зловеще, как в третьесортном фильме ужасов. Только никакое это не кино! Шестеро мужчин стоят кругом, самый высокий без труда держит обезглавленное детское тело за ножки, стараясь не потерять ни капли крови, стекающей в большую медную чашу.
На длинном каменном столе, где жертвенная чаша со свежей детской кровью является центром всего действа, тут и там нарисованы загадочные для меня знаки и схемы, из черного и белого песка аккуратно выложены несколько кругов. Любопытно, уж не дьявола ли присутствующие решили вызвать? На лицах сатанистов белые с алым полумаски, поблескивающие сквозь прорези глаза с напряжением ловят каждое движение жреца. Тот заканчивает читать заклинание, небрежно отбрасывает трупик в сторону.
– Ну же, – властно бросает он, – не спите, брат Саммаэль!
Один из злодеев вздрагивает, как бы выходя из транса, суетливо кидается в угол. Из лежащего там грязного мешка дрожащими руками вытаскивает еще одного ребенка. Так вот почему последние поиски длились так долго, эти звери похитили сразу двоих детей! Шарахнуть бы по ним крупной дробью, но кто поручится, что выстрел не заденет ребенка; к тому же стены подземелья слишком неустойчивы на вид, не рухнет ли ветхое сооружение прямо мне на голову? Медлить больше нельзя, я с сожалением тяну из?за спины арбалет.
Да, глупо ввязываться в бой сразу с шестью противниками, кто же спорит. Я и сам прекрасно понимаю, что веду себя как полный идиот. Что мне в том чумазом и сопливом карапузе? Я с ним даже не знаком. Чего ради собираюсь рискнуть собственной жизнью, чтобы спасти чужую? Только вдумайтесь: рискнуть всем без всякой гарантии на успех. На такую неслыханную дурость способны только мы, русские.
И ведь был у меня четкий, прекрасно продуманный план: найти ту пещеру, где происходят злодейства, да и подорвать ее к чертовой матери, не ввязываясь в ближний бой. За последний год кое?чему я научился, это факт. Но люди, с которыми я собираюсь схватиться, учились убивать с детства. И преуспели, судя по тому, что до сих пор живы. Пока мне здорово везло, я убил двоих, нападая внезапно, из темноты. Но сейчас из?за чумазого малолетнего серва я собираюсь выйти на свет. Что в таком случае надо сказать? «Да поможет мне Бог!» – вот что.
Выскакивать из темноты с диким ревом – моветон. Любой мало?мальски опытный человек грустно покачает головой при виде подобного невежества. Только в штатовских фильмах принято в страхе застывать, когда сквозь густые кусты с жутким воплем ломится незваный гость, в реальной жизни все иначе. Для опытного воина подобный крик – сигнал незамедлительно хватать оружие и отбить удар, действие вбито сотнями, тысячами часов тяжелейших тренировок. Безусловный рефлекс, присущий каждому врожденному бойцу, – это защита и немедленная контратака. А те, кто столпился вокруг каменного стола, выглядят… убедительно.
А потому у меня и в мыслях нет предупреждать врага о нападении. Звонко щелкает тетива арбалета, перед лицом «брата Саммаэля», который с суетливой предупредительностью протягивает беспомощную жертву главарю, со скоростью ста пятидесяти метров в секунду вспенивает воздух толстый арбалетный болт. С трех метров короткая металлическая стрела весом в пятьсот грамм с легкостью проламывает скрытую под черным одеянием кольчугу, крушит ребра, насквозь прошивает сердце. Пробив напоследок кольчугу на спине, успокаивается, выставив окровавленное жало.
Главарь – всегда и повсюду самый опасный член любой компании. Если он и не лучший из бойцов, то уж соображает быстрее прочих: никогда не допустит паники, сплотит остальных для отпора. Прощай, жрец. Ты должен быть мне благодарен, ведь умер в бою за своего дорогого покровителя. Не сомневаюсь, тебе уже приготовлена горячая встреча.
Спиной ко мне переминается с ноги на ногу грузный воин, поперек себя шире. На полголовы выше меня, руки бугрятся тугими мышцами, тяжелый меч оттягивает широкий пояс. Такому богатырю впору с медведем бороться, а он подался в дьяволопоклонники, стервец! Тяжелое копье, отобранное у беспечного часового, с силой бьет верзилу в спину, бросая воина на колени. Такой уж наконечник прикрепили к толстому древку, как две капли воды похожий на длинную четырехгранную иглу; специально умные люди придумали, чтобы пробивать двойные кольчуги. Вот он и пробил, как задумано. Воин безуспешно пытается встать на ноги, те бессильно разъезжаются на скользком каменном полу. Громила борется за жизнь, еще не поняв, что он уже труп.
Третий успевает обернуться ко мне с выхваченным мечом, для него приготовлен совершенно особый удар. Увернувшись, неуловимым движением снизу вверх бью его секирой в пах с такой силой, что оружие, неприятно скрежетнув по кольчуге, безвозвратно застревает. Дикий вой смертельно раненного хлещет по ушам, я невольно отшатываюсь.
На этом эффект неожиданности заканчивается. «Брат Саммаэль», выронив на пол ребенка, кидается на меня с занесенным мечом. Второй из оставшихся в живых сатанистов уверенно выхватывает увесистую дубинку. По этому оружию я мигом узнаю священника. Третий пока медлит, внимательно прислушиваясь, не спешит ли кто ко мне на помощь. Даже не знаю, смог бы я продержаться сразу против мечника и священника, не всади я очень удачно первому нож в бедро. Раненый воин с гримасой боли припадает на левую ногу, пытаясь достать меня то рубящими ударами, то прямыми колющими выпадами.
Затягивать бой не в моих интересах, изловчившись, с силой пинаю раненого в голень ребром стопы, тут же бью эфесом меча в висок. Закатив глаза, воин с грохотом рушится на пол, обрывая кусок черной материи со стены. Краем глаза замечаю вырезанные в камне чудовищные фигуры, полустертые беспощадным временем. С хриплым ревом припавший к каменному полу священник бойко взмахивает дубинкой в длинном выпаде. На конце оружия красуется увесистый свинцовый набалдашник, перебить голень или раздробить коленную чашечку для него раз плюнуть. Я пытаюсь отпрыгнуть, но, зацепившись за один из трупов, теряю равновесие. Чертов падре таки достает меня по голени, самым кончиком. От резкой боли я складываюсь пополам, взъерошив волосы над головой, мелькает смазанная полоска стали: очнувшийся от грез третий воин выкинул до сих пор невиданный трюк – метнул меч.
Множество раз я видел, как кидают копье, боевой молот, секиру или нож, но меч – это нечто новое в моей жизни. С громким лязгом клинок отлетает от стены, дребезжа успокаивается на полу, нещадно царапая серые каменные плиты. Не говоря худого слова, воин кидается бежать, бойко цокая каблуками сапог по стертым ступенькам.
– Далеко не убежишь! – обозлясь, кидаю я.
Пару минут мне приходится потратить на кюре: обезумев от страха и ненависти, тот превратился в настоящего берсерка. Я мог бы просто убить «оборотня», если бы не приготовил ему нечто пострашнее. Наконец, загнав отца Жильбера в угол, я оглушаю и обезоруживаю падре. На все мои корректно заданные вопросы тот лишь рычит и злобно ругается.
– Что ж, – согласно киваю я, – собаке – собачья смерть.
Я оставляю связанного священника лежать на полу, быстро проверяю второго воина, тот уже начал шевелиться, оглушенно потряхивая головой. Ребенок жив, но не двигается, похоже, даже не понимает, что происходит вокруг. Чем?то одурманен, но это не смертельно. Давно замечаю, что дети гораздо крепче, чем прикидываются. Я перекидываю мальчишку через плечо, скачками кидаюсь наверх. У самого выхода я некоторое время внимательно прислушиваюсь, пока явственно не различаю чьи?то чавкающие шаги.
Вдалеке через болото медленно плывет слабый огонек, последний из сатанистов пытается оторваться от преследования. Так спешил убраться подальше, что даже не сообразил захлопнуть за собой тяжелый люк, завалить сверху камнями. Я аккуратно вытаскиваю из мешка сооруженную мной адскую машину, пороха в ней столько, что можно крепостную башню снести. Спустившись по коридору метра на три, аккуратно устанавливаю на выкрошившуюся от времени ступеньку.
Празднично шипит подожженный фитиль, а я с тяжелым вздохом вступаю в холодную грязную жижу, тут же погружаясь в нее по самый пояс. Времени у меня немного, надо постараться отойти подальше. Через пару минут над болотом разносится громкий взрыв, «дорожка» под ногами ощутимо вздрагивает, чуть не сбросив меня в сторону. В свете яркой вспышки я прекрасно вижу, как островок осыпается внутрь, а над ним плавно смыкается темная жижа трясины. Вуаля!
Где?то в недрах каменной темницы остались коротать ночь «брат Саммаэль» и кюре Жильбер. Надеюсь, оба с толком используют оставшееся время, успеют раскаяться, покаяться и помолиться. Говорят, что Господь наш иногда проявляет постыдное малодушие, всего после двухсот – трехсот лет исправительно?показательной варки в кипящей смоле милосердно прощает даже подобных мерзавцев.
Я бреду по булькающему болоту, стараясь не оступиться мимо гати. Упаду в невыносимо смердящую трясину, затянет тут же, помощи ждать не от кого. Благо начинает рассветать, непроглядная мгла отступает. Я уже четко различаю, где тут трепетной ланью промчался беглец, а по следу идти намного легче. Сонный ребенок мирно сопит в левое ухо, весь воротник уже обслюнявил. Я собираюсь оставить мальчика на холме, рядом с пастушьей пещерой, сам же отправлюсь за сатанистом.
Нельзя, чтобы беглец ушел живым. Боюсь, вновь организует черную секту, уже во главе с собой, любимым. Еще решит сдуру, что он Избранный, любимое Дитя Тьмы. Мол, Рогатый явил свою благосклонность, спас и укрыл от обидчика. Вновь начнутся детские жертвоприношения, что недопустимо, это во?первых. А во?вторых, не люблю бросать недоделанную работу. С близкого уже берега доносятся громкие ругательства.
Ай?яй?яй. Не пристало мужчине так открыто выражать свои чувства, некрасиво. Это в двадцать первом веке прищемленный палец – повод для длинной матерной тирады, но мы же находимся в суровом пятнадцатом, зачем так забываться? Да, коней на месте нет, некий послушник ордена францисканцев предусмотрительно выпустил их на волю. А вы думали, чего я так задержался, по седельным сумкам шарил?
Ну пошарил немного, знал, что хозяевам все равно уже ничего не понадобится. Это ведь француз заявил, что война сама себя должна кормить, а потому не надо делать круглые глаза и возмущаться. И не тычьте мне в нос тем, что он корсиканец, это все равно что Пушкина считать эфиопом, а Ленина – то ли немцем, то ли евреем.
Главное – кем сам человек себя считает и как воспринимают его окружающие. Сказал великий полководец, что грабить не зазорно, значит, так оно и есть. И не мне, практически французу, спорить с самим Бонапартом. Да и по русской линии мои достойные предки никогда не гнушались набрать трофеев. И начался процесс задолго до походов «за зипунами», еще Кир Великий пытался разгромить разбойных скифов. Без всякого успеха, заметим; в той войне смышленые кочевники изрядно обогатились за счет персов. К тому же известно, что золото портит лишь слабых, убогих разумом. Для меня это всего лишь средство быстро передвигаться, покупать нужные сведения, поощрять завербованных мною людей, быть в курсе последних новостей.
Итак, дьяволопоклоннику придется убегать пешком, пылающим факелом освещая дорогу, иначе можно и ногу ненароком сломать. Окружающая местность – нагромождение камней и коряг, толстые корни деревьев выныривают в самых неожиданных местах, будто специально ловят за ногу. С факелом беглец виден издалека, вдобавок сам я в освещении не нуждаюсь, и так все вижу замечательно.