– Ну хорошо, – легко соглашается разбойник. – А зачем ты бренди на руки плещешь? Это не по?христиански и противно всем честным людям!
Вот оно что! Давненько крестьяне подбираются к этому бочонку: сначала намекали, затем стали требовать в открытую. Шарль их быстро приструнил, у него разговор короткий. Но обида – осталась. Шарлю они, разумеется, слова не скажут, тот если что решил, полагает вопрос закрытым. Стоит ему разок в глаза глянуть, становится ясно – прирожденный вождь. Ко мне относится совсем неплохо. Помнит, кто ему распоротый живот зашивал, такое вряд ли забудешь.
У нас такие неукротимые олигархами становятся, здесь ему – самое место в рыцари, вот кто бы герцогом стал, а то и повыше. Жаль – нельзя. Против таких прытких лет сто назад особый закон приняли, рыцари специально настояли. Мол, если родился дворянином, так им и умрешь, даже если сил копье удержать не хватит, а уродился крестьянином – будешь волам всю жизнь хвосты крутить и раз в год профилактической порке подвергаться, как завещали мудрые предки! Правда, во время войны многие законы не действуют. Есть, есть шанс выбиться в дворянство, особенно если за спиной у тебя несколько сотен бравых молодцов и ты можешь защищать какие?то земли.
У Шарля прадед в Жакерии воевал, был правой рукой того самого Жака Бонома, в чью честь, собственно, и назвали крестьянскую войну. Дед во время знаменитого парижского восстания «молотобойцев» с рыцарями дрался, один отец выбился из колеи – подался в конокрады. Тоже, можно сказать, в меру сил боролся с существующим режимом эксплуататоров. И разве мог в такой семье получиться сын мирных занятий, крестьянин там, торговец или, смешно сказать, шорник?
Вышел из Бонома прекрасный вожак. Полторы тысячи человек под началом, всю округу контролирует. Ни один рыцарский отряд мимо незамеченным не пройдет. Да что там говорить, сколько англичане или бургундцы отрядов за ним ни посылали, ни одного человека не потерял.
– Понимаешь, – веско роняю я, – всех демонов мылом не изгонишь. Самых стойких только бренди и может взять!
Судя по скептической ухмылке, тот не верит ни на грош.
– Ладно, вот ты – верный католик и любишь бренди. А значит, дьявол бренди ненавидит, ведь он все делает нам наперекор!
Жан глубоко задумывается, затем с уважением смотрит на меня и молча уходит. Видно, вспомнил, как на последней проповеди отец Антуан особо заострял вопрос о дьявольских происках и кознях.
Сегодня пациентов немного, человек пятнадцать. Я наношу мази и накладываю повязки, наливаю отвары и делаю примочки. Обожженному малышу, что опрокинул на себя кастрюлю с супом, накладываю на пострадавшую руку компресс. Еще одного, что сильно ожегся крапивой и горько плачет, обнимаю и жалею, затем сую кусочек меда в сотах, и пацан убегает счастливый.
Последним приходит Леон, моя гордость. Тяжелой булавой ему сломали руку, хорошо – успел подставить щит под удар. Щит, конечно, вдребезги, да и черт с ним, вот руку жалко. Кости предплечья срослись неправильно, и молодой красивый парень стал калекой. Какой из него теперь лучник, какой боец, да за такого ни одна девка не пойдет. И взыграла во мне профессиональная гордость. Да я же здесь – Гиппократ, и даже Гален в одном флаконе. Короче, уговорил я парня, дал опия, поднес чарку заветного бренди и не успел тот сказать «мама», как я вновь поломал ему кости.
Вот тут он мне все и высказал и продолжал бурчать еще полтора месяца, пока я не снял лубки.
– А ну, пошевели пальчиками, – с притворной строгостью говорю я, любуясь качественно сделанной работой.
Леон теперь повсюду ходит в жилетке, обе руки – на виду, причем правая ничем не отличается от левой, такая же загорелая и волосатая, разве что шрамов побольше, но ведь шрамы – украшение мужчины, нес па?
– Слушай внимательно, Робер, – Леон тревожно озирается, – времени мало. На тебя объявлена охота. Сегодня не ходи к Жанетт, иначе тебя схватит папаша Жуйе с приятелями. У них уже все наготове, и даже отца Антуана предупредили. Вас сразу отведут к падре, чтобы благословил, а на завтра назначено венчание.
А я?то наивно думал, что мои интимные встречи с красоткой – тайна.
– Что же делать? – растерянно вопрошаю я.
– Не знаю, – скороговоркой бормочет Леон, – но учти, добрый десяток свидетелей видел, как ты раз за разом исчезаешь с ней в том лесочке. Все готовы поклясться перед святым отцом на Библии!
– Но мы только собирали лекарственные травы, – мямлю я в замешательстве, невольно поправляюсь: – То есть мы не просто так, а попутно еще и ромашку рвали, корень одуванчика, кору дуба…
– Ты даже меня не убедил, – кривится Леон. – Учти, ни одной твоей отговорке не поверят, за тебя уже все решили. Да и Шарлю так удобнее.
– А при чем здесь Безнар? – удивляюсь я.
Леон сочувственно качает косматой головой:
– Вот ведь простота, а еще грамотный! Жанетт раньше была подружкой Шарля, а потом ему поднадоела. Выдаст ее за тебя замуж, даст небольшое приданое, та и перестанет закатывать ему скандалы. Ну, мне пора.
Бросив по сторонам тревожный взгляд, Леон исчезает неслышной тенью. Легкий ветерок уносит в сторону крепкий запах пота, я опускаюсь было на скамейку, тут же встаю и начинаю прохаживаться взад?вперед. Вот тебе бабушка и Юрьев день! Вот что подсознательно тревожило меня с самого утра: все эти необычные косые взгляды, подмигивания в мою сторону, ухмылки одной половиной рта, взгляды в спину. Они все знали! Все знали, и хоть бы одна собака предупредила. Я так и не стал для них своим, вот в чем дело.
Я лечу их, порой спасаю от смерти, но для них я – чужой. Вот оженить меня на Жанетт – другое дело, для этого я сгожусь. А отец Антуан, змея подколодная, ведь видел меня сегодня, мог хотя бы намекнуть. Я?то думал, что нравлюсь ему.
Жанетт – смазливая вертлявая девица, дочка местного кузнеца дядюшки Жуйе. Он выше меня на голову и шире раза в два, а по характеру – кремень. Такой если что в голову вобьет, нипочем не передумает. В кузне я и познакомился с Жанетт, пока заказывал ее папаше пару инструментов. Она вполне привлекательная девушка, с такой хорошо проводить время, но жениться – боже упаси. Для женитьбы требуется нечто большее, чем физическое влечение, имя этому чему?то – любовь.
Этот день начался необычно, необычно и завершился. Известие о предстоящей женитьбе стало неким толчком, я вдруг осознал, что все происходящее вокруг – вовсе не шутка. Мы с этими людьми разные, как кошки и собаки, может быть. Они плоть от плоти мира быстрого насилия и жестоких убийств, я же из мира мягкого, с теплым беззащитным брюшком. Если у нас человеку не нравится кто?то, он в лучшем случае даст в ухо, здесь же – убьет.
Суды тут далеко и только для знатных, остальные привыкли брать правосудие в свои руки. Суд Линча изобрели вовсе не американцы, заморские переселенцы вывезли эту добрую традицию из матушки Европы. Что со мной сделают разбойники, если я откажусь жениться на дочери кузнеца? Принудят силой, это очевидно. Этот мир пытается подмять, переделать меня под себя. Если я не буду сопротивляться, меня заставят пустить здесь корни, а пройдет еще пара лет, и я стану таким же, как они. Я с безразличием буду следить за пытками… Нет!
Выход один: уходить, и уходить немедленно, пока я не передумал по извечной человеческой привычке ко всему приспосабливаться и не начал уговаривать сам себя. Мол, здесь не так уж и плохо, а вот дальше может быть хуже.
– Хуже – не будет! – громко сказал я вслух.
Нет, можно, конечно, остаться с повстанцами, жениться на Жанетт, там дети пойдут, а детей я люблю… А надоест семья, так по принятому здесь обычаю я незаметно смоюсь в какой?нибудь другой город или иную страну… Есть один маленький нюанс: ненавижу, когда меня принуждают! Я вскинул голову, как норовистый жеребец, сжал зубы так, что аж заскрипели. Всю жизнь мы находимся под гнетом: детский сад, школа, армия, затем работа с вечно недовольным начальством. Неужели я распрощался со всем этим затем лишь, чтобы меня и здесь шпыняли все, кому не лень? Шарль Безнар и дядюшка Жуйе, отец Антуан и мэтр Трюшо…
– Хватит, – твердо сказал я, – отныне сам буду себе хозяином. Только надо определиться, куда идти. Не хочу больше жить на оккупированной территории, неуютно здесь, а я – человек мирный.
Я в который раз задумался. На севере – Англия, там сейчас неспокойно. Всякие бурления происходят, поскольку юному королю всего четыре года, и отсюда разные сладкие мысли местным графам и баронам в буйны головы лезут. Опять же, сосед, Шотландское королевство, реванша жаждет… Нет, в Англию – не пойду. Языка не знаю.
На западе – океан, сразу за ним – Америка. Правда, ее еще только лет через семьдесят откроют, и то не всю сразу, а по частям. Сейчас в «Новую Индию» не добраться, тем более что никаких там демократических свобод пока что нет, появятся еще не скоро.
С востока – герцогство Бургундское, что воюет с Францией на стороне англичан, за ним – Священная Римская Империя раскинулась. Германские государства ныне ведут активную войну с сиротками Яна Жижки. Это десяток тысяч крестьян с полевой артиллерией, что в хвост и гриву лупят феодалов, особо не разбирая, местные те или пришлые. Немцы уже четвертый крестовый поход подряд против чехов объявили, но пока ничего им не светит. К сироткам я тоже не пойду.
Далее к востоку – Польское королевство и Великое княжество Литовское, сразу за ними – Русь. На Русь идти бесполезно, судя по тому, что помню, там сейчас Иго в полном разгаре. Постоянные набеги татаро?монголов и крымского хана, что жгут города и грабят караваны, угоняют в полон всех, кто на глаза попадется. Не хочу в полон.
Смотрим на юг. Там, за рекой Луарой, пока что мирная Южная Франция. Дальше – королевства Кастилия, Наварра и Арагон, что сейчас с маврами сцепились, вытесняют их вон с Пиренейского полуострова. Называется «реконкиста», что значит: Испания – только для белых. Мы, в отличие от арабов, люди культурные, носовой платок для нас не фетиш, а средство для сморкания. Да и жен не душим, ни своих, ни чужих. Вот отравить или в отдаленный монастырь сослать – еще куда ни шло. Сдержанней в эмоциях надо быть, тоньше, без этих мавританских страстей. Дикость это и форменное паскудство.
А до подлинной политкорректности и появления нового мышления в виде революционных терминов «афроамериканцы» и «мавроевропейцы» еще лет пятьсот – шестьсот. Сейчас же все напряжены, выискивают шпионов и еретиков, пристально вглядываются, нет ли у тебя выраженной оливковости в цвете кожи и некоей курчавости в волосах. Резюмируя, можно сказать, что чужаков там не любят. Да и инквизиция не дремлет, трудится вовсю.
Значит, остается Южная Франция. Там сейчас мирно, птички поют, цветут плодовые деревья. Красивые девушки с мягким смехом плетут венки, тихо плещут лазурные волны Средиземного моря, и все пляжи свободны. Загорай – не хочу. Никакой толчеи, отсутствуют как класс назойливые Микки?Маусы и Дональды Даки, страстно желающие с тобой сфотографироваться. Никто не носит через тебя вареную кукурузу и домашние пирожки. Всю жизнь мечтал побывать на Лазурном берегу, понежиться на горячем песке в компании олигархов! Вот только времени свободного не было, все работа да работа.
Я быстро собираю в мешок инструменты, с сожалением оглядываю изрядный бочонок, на две трети полный бренди. Сколько влезло, отливаю во фляжку, остальное оставляю. Пусть у ребят сбудется давняя мечта, надеюсь, выпьют за меня на посошок. Запихиваю в мешок лишь самое необходимое, в том числе – пузырек с опием. Я сам возился с маком, а потому лекарство вышло – пальчики оближешь, обезболивает лучше всякого промедола с морфином. Обильные запасы лекарственных трав придется оставить, утешаю себя тем, что соберу и насушу новые, а денег нет и не надо. Как там говорил товарищ Сталин: «Хорошего лекаря больные накормят, а плохие нам не нужны», – по?моему, так.
Пока голова варит, а руки работают, с голоду я не умру. Буду идти на юг, лечить людей по пути, помогать больным, но помыкать собой я больше никому не позволю. Тем временем лагерь затихает, сонные люди давно разбрелись по хижинам, лишь изредка побрехивают собаки. Ночь – это здорово. За прошедшие месяцы я прекрасно изучил все окрестности, с легкостью могу проскользнуть мимо часовых. Да они и не будут бросаться без оклика, всякий знает, что за редкой травой лекарь и по ночам охотится.
Выходя из хижины, я задержался, как что дернуло. Магнитом меня тянуло еще раз на место, где пытали людей, ну не мог я удержаться, и все тут. Из пяти пойманных рыцарей обнаруживаю только одного. Сторожат его сразу двое крепких молодцов, и хоть один черноволос, а второй лыс, как коленка, они вылитые близнецы. Взгляд их роднит, тяжелый и неприятный, многочисленные шрамы да уверенные манеры разбойников. Помимо беглых крестьян в лагере собралось немало всякого сброда.
– Что, любопытно? – неприятно хихикает один из стражей.
Я неопределенно киваю, подношу факел поближе к пленнику и внимательно его осматриваю. Похоже, бедолаге повезло, никаких следов пыток я не замечаю.
– Вот, приказано не давать ему спать, всю ночь будем по очереди будить. А уж с утра – пытки, как положено. Все выложит как миленький.
– А где остальные? – озираюсь я в недоумении.
Те переглядываются, разом начинают ухмыляться:
– Да палач наш заигрался, истосковался по любимому делу, ну и мы, конечно, его подбадривали. В общем, запытал всех до смерти. Один вон остался, рыжий, отродье сатаны. Шарль не вовремя вмешался, решил проверить, что тут у нас творится. Этого завтра сам будет пытать, но уже медленно и с расстановкой.
Закончив, разбойник равнодушно пихает рыцаря, связанного по рукам и ногам, тупым концом копья в живот так, что тот, невольно вскрикнув от боли, складывается вдвое. Я пристально гляжу на пленника. Молодой, чуть постарше меня, рыжеволосый мужчина с открытым лицом, твердыми губами, глаза – голубые, как небо. Рыцарь бросает на меня короткий испытующий взгляд, неожиданно подмигивает. Мол, выше нос, перебедуем.
Тут?то я и понимаю, что не оставлю его на пытки и верную смерть. Вот не оставлю – и все. Не дам здешним бандитам решать, жить ему или умереть. Я уже решил – жить, и точка! Если уж сам выбрал свободу, то дай ее и другим. Легко сказать – трудно сделать. Сторожат его двое крепких ребят, причем оба с копьями, на поясе у каждого – длинный нож. Грудь прикрыта кожаными латами, вот на голове ничего нет, потому что разгильдяи. Но не лекарю пасовать перед такими трудностями. Я хищно ухмыляюсь.
– Слыхали, ребята, я на днях женюсь, – с некоторой гордостью признаюсь я.
«Ребята» оживляются и принимаются незаметно подпихивать друг друга локтями, похоже, один я не слышал о грядущей свадьбе.
– И на ком, если не секрет?
– На Жанетт, – признаюсь я скромно.
– Достойная девушка, – авторитетно заявляет один.
– Это точно, – поддерживает второй.
– Выпьем? – невинно предлагаю я.
– Ну, раз ты угощаешь, мы не откажемся.
– Ради свадьбы я личного бочонка бренди не пожалею, весь выставлю. Ну а вам, как первым, кому сказал, налью прямо сейчас.
Я копаюсь в мешке, якобы разыскивая фляжку. Добавить опия в бренди в царящей полутьме дело нехитрое даже для ребенка. Не проходит и пяти минут, как молодые люди отключаются.
– В здоровом теле – здоровый сон, – одобрительно киваю я.
Трофейным ножом рассекаю сыромятные ремни, которыми связан пленник. Минут десять растираю ему руки и ноги, пока не восстанавливается кровообращение и рыцарь не приходит в себя настолько, что может двигаться.
– Выведу тебя за пределы лагеря, а там – как знаешь, – бросаю я пленнику.
Тот кивает и первым делом тянется к оружию. Что значит рыцарские рефлексы: без острого колюще?режущего предмета человек чувствует себя, как мордой об асфальт, то есть – некомфортно.
– Это что тут, измена? – с холодным торжеством выкрикивает чей?то гнусавый голос.
Похолодев, я оглядываюсь. Передо мной, широко расставив ноги и важно возложив сухую ладошку на рукоять трофейного кинжала, стоит мэтр Трюшо, сразу за ним – трое разбойников. Какое?то мгновение я тупо пялюсь на ножны клинка, что явно отнят у пленного рыцаря, – искусно выкованные, украшенные роговыми накладками с дворянским гербом. Похоже, палач наш не брезгует и мародерством. Тут же лицо мэтра дергается, с вытаращенными глазами и перекошенным ртом он испуганной ланью прыскает в сторону. Стоящий за ним воин роняет копье, с коротким всхлипом рушится навзничь, а я с удивлением вижу торчащий из груди убитого нож. Не успеваю я и глазом моргнуть, как один из оставшихся разбойников с ревом кидается на меня. Я с трудом уворачиваюсь от копья, но тот ловко подсекает мне ноги, неподъемной тяжестью наваливается сверху.