— Лучше бы вопросы были про починку мотоциклов или про то, как девок окучивать. Например: слово из шести букв, которое обозначает то, что я делаю с твоей мамочкой. На такой вопрос я бы смог ответить.
Док нахмурился.
— Я бы сказал «раздражаю», но тут девять букв. Так что, думаю, правильно будет «гневлю».
— Гневлю? — спросил Рой, почесав в затылке. — Точно. Это значит, что от твоего вида ей плеваться хочется.
— А, вот это-то меня в ней и бесит. Я ее гневлю, а она потом, зараза, не сглатывает.
Все чуть со стульев не попадали от смеха. В соседней кабинке смеялись не меньше над рассказом Персика о том, почему он решил закупорить себе яйца:
— Меня убедило вот что: за вазэктомию платишь только один раз, чего нельзя сказать об абортах. За них-то можно платить снова и снова. До бесконечности. Получается, каждый перепихон может обернуться дырой в бюджете. Поначалу этому не придаешь значения, а потом заплатишь за пару абортов и подумаешь: а не нашел бы я этим деньгам лучшего применения? К тому же, спущенные в унитаз Джуниоры пагубно влияют на отношения, точно говорю. Прислушайтесь к гласу опыта, люди! — Персику даже шутки не нужны — ему надо было просто мыслить вслух, чтобы рассмешить слушателей до колик.
Теперь же Винс прошел по направлению к стойке мимо подавленных, с воспаленными глазами, товарищей и уселся рядом с Лемми.
— Как будем разруливать всю эту историю, когда приедем в Вегас? — спросил Винс.
— Да просто смоемся, не оглядываясь — ответил Лемми. — Даже не скажем никому.
Винс рассмеялся. Лемми — нет. Он поднял свой кофе, но на полпути остановился, пару секунд поглазел на него и вернул на место.
— Что-то не так с кофе? — спросил Винс.
— Не так, но не с кофе.
— Ты же не всерьез собираешься рвать когти, так ведь?
— Не один я такой, дружище, — ответил Лемми. — Что Рой сотворил с той девчонкой в ванной?
— Она ж его чуть не подстрелила, — сказал Винс тихим, чтобы больше никто не услышал, голосом.
— Ей было всего семнадцать.
Винс не ответил, да ответа от него и не ждали.
— Большинство из этих парней ничего подобного не видели, и я думаю, что некоторые — самые умные — разбегутся на все четыре стороны, как только им представится такая возможность. Будут искать новую цель в жизни. — Винс снова рассмеялся, но Лемми только покосился на него.
— Слушай сюда, Кэп. В восемнадцать лет я убил своего брата, сев вусмерть пьяным за руль, а когда очухался, то мне в нос ударил запах его крови, которой я был перепачкан с ног до головы. Я записался в морскую пехоту, надеялся, что там я быстренько загнусь, и что моя смерть станет искуплением. Да только парни в черных пижамах мне не помогли. С той войны я помню в основном то, как воняли мои гниющие в джунглях ноги. Словно в каждом ботинке было по нужнику. Я сидел в тюрьме, как и ты, и худшим там было не то, что делал я или другие. Самым худшим оказался запах. Запах чужих подмышек и задниц. Тяжело было, да. Но это не идет ни в какое сравнение с той чарлимэнсовской хренью, от которой мы теперь сматываемся. Я до сих пор не могу избавиться от той вони, которая нахлынула после того, как все закончилось. Меня словно заперли в шкафу, в котором кто-то посрал: воздуха не хватает, а тем, что есть, дышать невозможно. — Тут он замолчал, повернулся на стуле и искоса поглядел на Винса. — Знаешь, о чем я думаю с тех пор, как мы смылись? Лон Рифус переехал в Денвер и открыл там гараж. Прислал мне открытку с Утюгами. И я тут подумал, что, может быть, ему пригодится старик, умеющий обращаться с гаечным ключом. Думаю, к запаху сосен я бы привык.
Лемми замолчал. Посмотрел на рассевшихся по кабинкам остальных парней.
— Те, кто не свалят, будут стремиться так или иначе вернуть свое, и тебе явно не понравятся их методы. Ведь эта шизанутая бодяга с метамфой далеко не закончилась. Все только начинается. Пока они только въехали на скоростную трассу. Слишком уж много бабок крутится в этом бизнесе, чтобы просто взять и выйти из игры. Те, кто мет продают, сами же им балуются, а потом творят хер знает что. Девчонка, которая чуть не подстрелила Роя, была под кайфом, вот она и попыталась его прикончить. Рой тоже успел вмазать, вот он и рубанул ее сорок раз своим долбанным мачете. Да и кто вообще носит с собой мачете?! Только тот, кому от метамфы крышу снесло.
— Давай не будем о Рое, ладно? Я б ему с радостью засунул в жопу Малыша и посмотрел, как из глаз искры посыпятся, — сказал Винс, и на этот раз засмеялся Лемми. Придумывание всяких безумных применений для Малыша было одной из их старых хохм. — Давай, заканчивай речь. Ты ж весь последний час только о ней и думал.
— С чего ты взял?
— А то я не знаю, что это значит, когда ты сидишь на байке так, словно жердь проглотил.
Лемми крякнул.
— Рано или поздно копы повяжут Роя или кого-нибудь из остальных нариков, а те уже потянут за собой всех, потому что Рою и ему подобным не хватает мозгов, чтобы слить дерьмо, которое они крадут с места преступления. На замке рот они держать не способны и обо всем рассказывают своим подружкам. Блин, да у половины из них сейчас с собой наркота. Я все сказал.
Винс поскреб бородатую щеку.
— Ты тут говорил, что, мол, одна половина свалит, а другая останется. Можешь сказать, к какой из них относится Лихач?
Лемми повернулся и невесело улыбнулся, обнажив щербатый зуб.
— Ты что, серьезно?
Цистерна с надписью «БЕРЕЗНЯК» на борту медленно тащилась в гору, когда они нагнали ее где-то в три пополудни.
Шоссе лениво взбиралась по длинному подъему и изобиловало крутыми, извилистыми поворотами, которые мешали обгону. Колонну снова возглавлял Лихач. После того, как Племя покинуло забегаловку, он сразу же умчался вперед, иногда настолько отрываясь от остальных, что Винс терял его из виду. Когда они догнали фуру, его сын сидел у той на хвосте.
Один за другим, все десять членов банды взбирались по склону за нефтевозом. От жара и дыма глаза у Винса слезились.
— Блядская фура, — крикнул он Лемми. Тот кивнул. От выхлопных газов Винс едва мог дышать, и он почти ничего перед собой не видел.
— Да убери ты с дороги свою долбаную цистерну! — проорал Винс.
Вообще-то, странно, что они так быстро ее догнали, ведь от забегаловки они успели отъехать не так уж и далеко… миль на двадцать, не больше. Наверное, БЕРЕЗНЯК останавливался где-то еще, да только останавливаться было особо негде. Может, притормозил вздремнуть под каким-нибудь рекламным щитом. Или спустило колесо, и ему пришлось его заменить. Да какая разница? Никакой. Винс даже не понимал, почему он над всем этим размышляет, но что-то не давало ему покоя. Сразу после очередного поворота, Лихач наклонил свой «Софтейл Дьюс», выехал на встречную полосу и, пригнувшись, ускорился с тридцати миль в час до семидесяти. Мотоцикл сначала присел, потом подпрыгнул. Обогнав фуру, Лихач тут же вернулся на правую полосу, едва разминувшись со светло-желтым «лексусом», который несся ему навстречу. Водитель «лексуса» яростно посигналила, но ее жалкий «бип-бип» почти сразу потонул в бешеном вое гудка нефтевоза.
Винс тоже увидел «лексус» и успел подумать, что его сын непременно с ним столкнется: вот вам Лихач, а вот вам безжизненный кусок мяса на дороге. Когда все обошлось, его сердцу понадобилось несколько мгновений, чтобы хоть немного успокоиться.
— Чертов псих! — заорал Винс Лемми.
— Ты про фуру?! — прокричал в ответ тот, когда вой наконец-то стих. — Или про Лихача?!
— Про обоих!
Обогнув следующий поворот, Березняк, казалось, одумался. Или просто удосужился посмотреть в зеркало заднего вида и увидеть ревущее сзади Племя. Он высунул руку из окна — загорелую, со вздутыми венами, большими костяшками и широкими пальцами руку — и взмахом показал, что можно идти на обгон.
Рой с двумя другими тут же выехали на встречную и с грохотом унеслись вперед. Остальные поехали парами. При пустой встречной полосе, обогнать фуру было плевым делом: та еле плелась на своих тридцати милях в час. Винс с Лемми пошли на обгон последними, успев завершить маневр до следующего поворота. По пути Винс взглянул на водителя, но кроме свисающей из окна загорелой руки ничего не увидел. Пять минут спустя они вырвались вперед настолько, что даже гул нефтевоза остался позади.
Они выехали на отрезок пустынного плоскогорья, поросшего шалфеем и сагуаро. Вдалеке по правую руку виднелись полосатые красно-желтые утесы. Ехали они теперь по направлению к солнцу, а их все удлиняющиеся тени неотступно следовали за ними. Мимо пронеслось некое жалкое подобие городка, состоящее из нескольких домов и трейлеров. Колонна, замыкали которую Винс и Лемми, растянулась почти на полмили. Не успели они далеко отъехать от городка, как впереди Винс увидел, что Племя сгрудилось на обочине, прямо перед перекрестком с поворотом на 6-е шоссе.
К западу от перекрестка, трасса, по которой они ехали до этого, превращалась в грунтовку. На оранжевом ромбовидном знаке было написано: «СЛЕДУЮЩИЕ 20 МИЛЬ ВЕДУТСЯ ДОРОЖНЫЕ РАБОТЫ. ГОТОВЬТЕСЬ К ОСТАНОВКЕ». Вдалеке виднелись самосвалы и грейдеры. В тучах красной глиняной пыли трудились ремонтники.
О работах Винс понятия не имел, потому что утром они ехали не этим путем. Возвращаться окольными дорогами предложил Лихач, а Винс и не возражал. Когда вы сматываетесь после двойного убийства, такая вот осторожность вам явно на руку. Да только Лихач-то руководствовался совсем другим.
— В чем дело? — спросил Винс, остановив мотоцикл и опустив ногу на землю. Как будто он не знал!
Лихач указал в сторону 6-ой трассы.
— Поедем по шестой, а дальше свернем на сороковую федералку.
— На Шоу Лоу, — сказал Винс. — И почему это меня не удивляет?
Тут в разговор вклинился Рой Клоуз, указав большим пальцем на самосвалы.
— По-любому лучше, чем тащиться на пяти милях в час следующие двадцать. Нет уж, спасибо. Я лучше поеду с ветерком, а по дороге, может быть, прихвачу шестьдесят штук. Так я думаю.
— Было больно? — спросил Лемми Роя. — Я слышал, что думать по первому разу больно. Как девчонке, когда ей целку срывают.
— Пошел ты, Лемми, — ответил тот.
— Рой, когда мне будет нужно, чтобы ты подумал, — сказал Винс, — я тебя попрошу. Но не слишком-то на это рассчитывай.
Лихач заговорил снова тихим, рассудительным голосом:
— Когда доберемся до Шоу Лоу, с нами можешь не оставаться. Да и другие тоже. Никто слова не скажет, если ты просто решишь ехать дальше.
Понятно.
Винс переводил взгляд с одного лица на другое. Молодые глаз не отвели. Мужики постарше, которые рассекали с ним десятилетиями, смотрели кто куда.
— Рад слышать, что никто слова против меня не скажет, — сказал Винс. — А то я уже заволновался.
В голове мелькнуло воспоминание: они с сыном ночью едут в машине, в винсовом «GTO», в те времена, когда он еще не оставил попыток зажить по-человечески и стать примерным семьянином. Ради Мэри. Подробности той поездки уже стерлись из памяти: Винс не мог вспомнить, куда или откуда они ехали. Помнил только, как смотрел в зеркало заднего вида на запыленное, угрюмое лицо десятилетнего сына. Они остановились у киоска с гамбургерами, но ребенок обедать не захотел, сказал, что не голоден. Ему хотелось фруктового мороженого на палочке, но когда он увидел, что Винс принес лаймовое вместо виноградного, то надулся еще больше. Есть мороженое он отказался, и оно так и растаяло на кожаном сидении. Уже потом, когда они отъехали от киоска миль на двадцать, Лихач сообщил, что в животе у него урчит.
Винс посмотрел в зеркало на сына и сказал:
— Знаешь, хоть я и твой отец, но любить тебя я не обязан. — Ребенок глядел на него, едва сдерживая слезы, на подбородке от усилий появилась ямочка. Но взгляд отводить он отказывался. Смотрел на отца ясными, ненавидящими глазами. И зачем Винс тогда это сказал? В голове промелькнула мысль, что если бы он умел разговаривать с сыном по-другому, то не было бы ни Фаллуджи, ни позорного увольнения из армии за то, что тот бросил свой отряд и смылся на «хаммере», пока вокруг падали минометные снаряды; не было бы ни Дина Кларка, ни метлаборатории, и парень не чувствовал бы постоянной потребности вырываться вперед на своей понтовой лошадке, делая семьдесят миль в час, тогда как остальные — только шестьдесят. Именно его, Винса, сын пытался оставить позади. Как пытался всю свою жизнь.
Прищурившись, Винс посмотрел назад, туда, откуда они приехали… и снова увидел чертов нефтевоз. Он разглядел его сквозь дорожное марево, отчего фура казалась эдаким полумиражом со своими вздымающимися над кабиной трубами и серебристой решеткой. БЕРЕЗНЯК. Или РЕЗНЯ, если вам захотелось пофрейдствовать. Винс нахмурился, отвлекшись от своих мыслей, и снова подумал о том, каким образом им удалось догнать и обогнать мужика, который выехал из забегаловки почти за час до них.
Когда заговорил Док, голос его казался на редкость смущенным.
— А, может, так и сделаем, босс? Всяко лучше, чем тащиться двадцать миль по этой грязище.
— Что ж, я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас запачкался, — ответил Винс, выехал на дорогу, завел мотор и повернул на 6-е шоссе в сторону Шоу Лоу.
Далеко позади он слышал, как фура меняет передачи, как ее двигатель рычит все громче и громче, изредка подвывая, пока та неслась через равнину.
Местность вокруг покрывал красно-желтый камень, а узкое двухполосное шоссе пустовало. Обочин не было. Племя взобралось на подъем, а затем начало спускаться в каньонное ущелье по пологому склону. Слева проносилось обветшалое ограждение, справа — почти отвесный скальный массив.
Некоторое время Винс ехал впереди рядом с Лемми, но потом Лемми отстал, а его место занял Лихач. Теперь отец с сыном ехали бок о бок. Черные и длинные, как у кинозвезды, волосы Лихача развевались на ветру. В его зеркальных очках пылало заходящее солнце.
Винс изредка посматривал на него уголком глаза. Худой и жилистый, Лихач казался агрессивным даже когда просто сидел в седле. Не говоря уже о поворотах, когда он наклонял байк на сорок пять градусов, едва не касаясь асфальта. Винс завидовал его природной спортивной грации, но в то же время Лихач умудрялся водить мотоцикл так, что казалось, будто он выполняет какую-то тяжелую работу. Сам-то Винс полюбил это дело как раз за то, что от работы оно отстояло на световые годы. Винс лениво раздумывал, бывает ли Лихачу когда-нибудь комфортно с самим собой и с тем, чем он занимается.
Услышав оглушительный рев огромного двигателя, Винс обернулся и посмотрел назад, чтобы увидеть, как фура несется на них во весь опор, словно тигр, вырвавшийся из своего укрытия у водопоя и кинувшийся на нерасторопных газелей. Как и всегда, Племя ехало группами по нескольку человек, вписываясь в кривые на сорока пяти милях в час. Нефтевоз же развил никак не меньше шестидесяти. «Он не снижает скорости», успел подумать Винс, и тут БЕРЕЗНЯК врезался в группу из трех мотоциклов в конце колонны с разрывающим барабанные перепонки лязгом стали о сталь.
Мотоциклы разлетелись. Один из «харлеев» отбросило на скальную стену, а его владелец — Джон Киддер, известный также как Крошка Джон — вылетел из седла и ударился о камни, от которых он отскочил и исчез под металлокордными шинами фуры. Другого байкера (о, нет, только не Дока) вынесло на встречную полосу. Винс мельком успел увидеть его бледное и ошарашенное лицо. Во рту блеснул золотой зуб, которым Док так гордился. Бешено виляя, Док врезался в ограждение и перелетел через руль. «Харлей» полетел вслед за ним. Ящик над задним колесом разлетелся вдребезги, разметая повсюду одежду. Фура сжевала упавшие мотоциклы. Огромная передняя решетка, казалось, ухмылялась.
Тут Винс с Лихачом обогнули очередной поворот, и страшная картина осталась позади.
К сердцу прилила кровь, и на мгновение Винс почувствовал в груди опасное покалывание. Ему пришлось побороться за следующий вдох. Как только побоище скрылось из виду, стало трудно поверить, что оно действительно случилось. Трудно поверить, что попавшие под колеса нефтевоза мотоциклы не смели его с трассы. Трудно или нет, но едва они успели обогнуть поворот, как прямо перед ними на дорогу шлепнулся Док. Сверху на него с оглушительным лязгом обрушился его мотоцикл. Следом полетела одежда. Джинсовая безрукавка Дока спустилась последней, раскрывшись парашютом в восходящих потоках воздуха. Над вышитым золоченой нитью контуром Вьетнама виднелась надпись: КОГДА Я ПОПАДУ НА НЕБЕСА, МЕНЯ СРАЗУ ВПУСТЯТ, ПОТОМУ ЧТО В АДУ Я УЖЕ ПОБЫВАЛ. ЖЕЛЕЗНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК 1968. Так получилось, что одежда, ее хозяин и байк хозяина свалились с верхней скальной террасы, и, пролетев семьдесят футов, упали на проходящую под ней дорогу.