— Я уже дал команду, как Токмаков вернется, к тебе его. Докладывай.
— Банда базируется в районе между деревнями Смолы и Гарь. Командует ею бывший следователь немецкой вспомогательной полиции Андрей Рокита. Приблизительный состав банды — пять–шесть стволов.
— Что они делают?
— Грабят крестьян, забирают продукты.
— Как ты думаешь, Павлов, зачем им столько продуктов?
— Я думаю, они отправляют их в город…
— И я так думаю. Продукты сейчас — это все. Деньги, золото, ценности. Мы располагаем данными, что в районах ездят какие-то люди, одетые в советскую военную форму, выдают себя за интендантов, скупают у крестьян продукты. Мне кажется, дорогу к банде надо искать в городе. Черный рынок. Понял, Павлов?
Комиссар достал из пачки папироску, постучал мундштуком по коробке.
— Мы связались со штабом охраны тыла. Но пока за порядок спрос с нас — с милиции. Ты слышал, какие разговоры после налета в Смолах поползли? Мол, мы поляков и литовцев уничтожаем.
— Слышал.
— Помни, армия есть армия, ей воевать надо. А вооруженный бандитизм — наша забота. Вот за это я с тебя спрошу по всей строгости.
Волощук чистил пулемет. МГ лежал на столе, жирно поблескивая смазанным рубчатым кожухом. Ветер шевелил цветы на подоконнике, шелестя газетой, разложенной на столе.
— Эй, староста! — крикнул кто-то у дверей.
Волощук положил руку на наган, полузакрытый бумагой.
— Войти можно?
— Входи! — крикнул председатель, узнав голос соседа.
Тройский, в простой рубашке поверх немецких форменных брюк, тяжело опустился на лавку, начал скручивать цигарку.
— Ну, Казимир? — спросил Волощук.
— Дай документ, староста. Хочу перебраться к брату в город. Боюсь я. Мой дом с Капелюхом рядом. Они и ко мне придут.
— Документ? — зло сощурился Волощук. — Нет!..
Горбатый Яруга вышел из хаты и долго, приложив ладонь к глазам, оглядывал лужайку, деревню, лес. Село жило своими дневными заботами. Внимательно и долго рассматривал он усадьбу Тройских, пустой дом Капелюхов. Потом, припадая на поврежденную ногу, горбун двинулся к сараю. Открыв тяжелые створки, начал осматривать телегу. Он готовил ее к дальней дороге, смазывая дегтем крепления оглобель и облучка. Потом, найдя в углу кучу тряпья, начал обматывать обода колес. Работал неторопливо, аккуратно.
Закончив с телегой, Яруга пошел на лужайку, поймал стреноженную лошадь. Запряг ее и задами выехал к лесу.
Телега шла мягко, без шума и скрипа, и горбун был доволен.
В лесу он спрятал телегу в кустарник, забросал ее ветками.
Пыля по большаку, влетели в село две машины и остановились на середине улицы. Из кабины выскочил молоденький лейтенант в свежем, необмятом еще обмундировании, потянулся, глядя на солнце, и прошелся, разминая ноги. Он радовался жизни, погонам своим с двумя звездочками, ладным хромовым сапогам.
— Слезай! — нарочито строго скомандовал он. Чувствовалось, что ему еще не надоело командовать и носить на боку тяжелый ТТ.
Затем лейтенант оглядел дворы. Пусто. Только запоздавшие крестьяне торопливо прятались в хаты.
— Лапшин! — крикнул лейтенант. — Организуй помыться.
Лейтенант толкнул калитку, вошел во двор усадьбы.
— Эй, хозяин!
Дом молча смотрел на него окнами, забранными ставнями.
Лейтенант поднялся на крыльцо, постучал. Никакого ответа.
— Товарищ лейтенант, — подбежал сержант, — да они попрятались все. Ребята хотели купить чего или сменять, так разговаривать не хотят.
— Почему? — со строгим недоумением спросил лейтенант.
— Вроде как дикие они. Западники. Католики, одним словом.
— Странно очень. Мы Красная Армия…
Сержант пожал плечами.
— Давай мыться, — сказал лейтенант и скинул гимнастерку.
Он мылся, покрякивая от холодной колодезной воды, и никто не обратил внимания на полуразвалившийся дом с красным флагом у крыльца.
С чердака Волощуку были отлично видны машины, моющийся офицер и солдаты. Он напряженно следил за ними, на всякий случай провожал каждого воронено-безжалостным стволом МГ.
Яруга вел лошадь к лесу, похлопывая ее по упругому теплому боку. Лошадь встряхивала головой, косила темно-фиолетовым глазом. Яруга вел ее к кустам у опушки, где хворостом была засыпана телега.
Оглянувшись, Яруга начал разбрасывать хворост. Вот она, телега, смазанная, ладно пригнанная, с колесами, по ободам обмотанными старыми шинелями. Такая не заскрипит, не застучит на кореньях.
Яруга впряг лошадь и за узду медленно повел ее в лес. Он шел тихо, неслышно катилась телега, только лошадь иногда недовольно пофыркивала. Лес был по-осеннему свеж и тих.
А он уходил все глубже в чащу, иногда останавливаясь, прислушиваясь настороженно.
На поляне у кустов стоял покосившийся легковой автомобиль. Яруга обошел его со всех сторон, заглянул внутрь. Достал клеенчатый плащ, осмотрел его, бросил в телегу. Потом вынул нож и срезал кожу с сидений.
Обошел машину, открыл багажник, нашел домкрат, сумку с инструментами, выволок запасное колесо. Потом влез в машину и начал отвинчивать часы на панели.
Солнце уже поднялось высоко, а Яруга все еще блуждал по лесу. Вот тропинка нырнула в кусты, и он повел лошадь по ней.
Потом поднял голову и увидел троих с автоматами. Хотел броситься к спасительным кустам, но за спиной увидел четвертого.
Один из них, высокий, в сапогах, начищенных до матового блеска, в кожаной немецкой куртке, подошел к телеге, взял часы, повертел, бросил обратно.
— Ну что, Яруга, шарашишь потихоньку?
— Я… — Голос Яруги сел, он никак не мог справиться с ним.
— Не дрожи, не дрожи, не тронем. Как там власть новая?
— Ничего пока…
— Не знает она о тебе, а?
— Не знает.
— Так вот, чтоб они ничего не узнали и дальше, ты мне поможешь.
Яруга молчал.
— Слышишь, сволочь?! — Бандит схватил Яругу за рубашку, дернул на себя. — Человеку нашему поможешь.
Яруга молчал.
— Он придет к тебе, скажет, что от меня. А по деревне слух пусти, что это красноармейцы грабят. Понял? И помни. Как они госпоставки соберут, сразу свистни. Я тебя теперь каждый вечер проверять буду.
Бричка, груженная узлами и сундуками, выехала из ворот усадьбы Тройского. Сам Тройский в городском костюме сидел на облучке, на вещах примостились жена и невестка. Крестьяне, вышедшие из домов, молча глядели вслед бричке.
На дорогу перед самыми мордами коней выскочил Волощук.
— Стой! Стой!
— Тпру-у! — натянул вожжи Тройский.
— Ты куда? — Волощук дышал тяжело.
— В город, к брату.
— Нельзя хозяйство бросать, понял? — крикнул Волощук. — Кто армию кормить будет?
— Какую армию? Червонную? — с придыханием спросил Тройский.
— Червону!
— Так пусть она сначала банду прогонит. Это они до меня шли. Понял, староста, до меня, а не до Капелюха. Я же тоже им харчей не дал. Уйди с дороги!
— Стой! — Волощук выдернул из-за пояса наган.
Тройский хлестнул коней, они рванули, оглобля задела не успевшего отскочить Волощука, и он упал, выронив наган, и бричка пронеслась мимо него.
Волощук прополз в пыли, дотянулся до оружия. Вскинул наган, потом опустил и долго сидел на дороге, беспомощный и слабый.
На базаре торговали всем. Он выплеснулся из огороженного рыночного пространства и заполнил близлежащие улицы. Здесь продавали немецкие, польские, румынские сигареты, папиросы самых разнообразных сортов, местный самогон — бимбер, самодельный, ядовитого цвета лимонад в грязноватых бутылках, конфеты. Продавалось за деньги и менялось на продукты все: часы, золотые украшения, серебряные портсигары, польские и немецкие мундиры, офицерские сапоги, костюмы и платья.
В центре, на дощатых рыночных прилавках, приезжие крестьяне торговали салом, битой птицей, окороками и овощами.
Над базаром висел непрекращающийся гул голосов.
Телега запоздавшего крестьянина с трудом пробиралась сквозь толпу к коновязи. Крестьянин спрыгнул с облучка, привязал лошадь, протянул сторожу шматок сала.
— Припозднился. — Сторож понюхал сало, завернул его в тряпицу.
— Так дорога… Теперь, Стась, опасно на базар ездить.
— Это как?
— А так. Слыхал, бандиты в Смолах целую семью вырезали?
— Брешешь!
— Так то пес брешет. А я дело говорю.
Крестьянин засунул за голенище кнут, взвалил мешок и тяжело зашагал к прилавкам.
— День добрый, панове.
— День добрый, — ответили ему.
— Что там, в Смолах?
— Плохо, — отозвался пожилой крестьянин. — Бандиты семью Капелюха побили.
— Так за что?
— А ты поезжай в Смолы. От них до нас за ксендзом приезжали. Завтра хоронить будут…
Крестьянин замолчал. Сквозь толпу протискивался патруль. Трое с красными повязками на рукавах внимательно и цепко оглядывали военных. Вот подошли к одному из них, начали проверять документы, потом остановили другого, окружили и медленно повели с рынка.
В другой стороне базара двое в штатском и Ядвига с перевязанной головой медленно шли мимо людей, торгующих носильными вещами. Женщина подходила, разглядывала пальто, кожухи, платья.
— Такие у нас дела, Токмаков, — сказал Павлов, встал из-за стола и словно растаял в темноте. Свет лампы освещал письменный стол, во всей остальной комнате было сумеречно.
— Что известно о банде, товарищ подполковник?
— Мало. Состав — четыре–пять стволов. Руководит Андрей Рокита, бывший уголовник, при немцах служил в полиции в Гродно, был связан с гестапо. Сам родом из Смол. Действуют нахально. Нападают на крестьян, едущих с продуктами на базар.
— Сергей Петрович, — Токмаков шагнул из темноты, — а куда они продукты девают?
— Думаю, есть посредник, который меняет их на ценности. Им ценности нужны.
Токмаков достал папиросу, закурил, помолчал немного.
— Это точно, Сергей Петрович, продукты нынче большую силу имеют. Надо посмотреть в городе, а вдруг выйдем на перекупщика.
— Смотри. Два дня тебе даю, потом в Смолы. Банду надо ликвидировать как можно скорее. Госпоставки на днях сдавать крестьяне будут. Сало, муку, мясо, картофель. Представляешь, если хоть один обоз попадает к Роките? С нас спросят, с милиции. И за людей, и за поставки.
Бо-мм! — гудит колокол. Голос его несется над селом, над дорогой, над лесом. По пыльной улице движется похоронная процессия. Впереди идет ксендз. Он смотрит перед собой спокойными глазами, произнося вполголоса латинские молитвы.
Бо-мм!
Шесть белых гробов из неструганых досок несут на широких вышитых рушниках. За гробами тяжело подпрыгивает на костылях Волощук. Он в чистой гимнастерке, с тускло поблескивающим орденом на красной заношенной ленточке.
Бо-мм!
Вся деревня провожает в последнюю дорогу семью Капелюхов. Лица людей скорбны и неподвижны. Глаза, видевшие много смертей за эти пять лет, смотрят сурово и отрешенно.
Бо-мм!
На улицу села выезжает «студебеккер». Шофер тормозит, пропуская процессию.
— Эй, мужики, кого хороните? — кричит шофер.
Люди молчат, не поднимают глаз. Словно не видят ни машины, ни солдат в ней.
Сержант с недоумением смотрит на этих недружелюбных, молчаливых людей.
Бо-мм!
Похоронная процессия сворачивает к кладбищу. Неспешен ее путь мимо могил с поваленными крестами, мимо свежих бугров земли с дощатыми пирамидками, увенчанными звездой, мимо белых немецких крестов над заросшими могилами.
В могилу опускают гробы. Гудит колокол!
— Вечный покой и вечный свет даруй им, господи!..
Голос ксендза, неожиданно сильный, летит над кладбищем, деревней, лесом.
— Вечный покой и вечный свет даруй им, господи!..
Из леса трое наблюдают за похоронами. Один из них опустил бинокль, усмехнулся и сказал со странным акцентом. Так обычно говорят по-русски люди с западных украинских земель, из Галиции:
— Вон того в рясе, хорошо бы сейчас…
Он щелкнул пальцами.
— Да, — ответил ему другой.
— Так где хата Яруги? — спросил третий.
— Хату, где мы были, помнишь?
— Да.
— Так не та большая, справа, а за ней. Смотри в бинокль. Будешь приходить к нему каждый вечер.
Перекрестие бинокля пробежало по домам и остановилось на маленьком доме.
— Этот?
— Да.
А над лесом плыл грустный голос колокола.
Чем дальше уходила война, тем размереннее и спокойнее становилась жизнь города. Он уже почти оправился от тревог, и только присутствие военных определяло его статус — ближний тыл. Военных было много. Их ежедневно выбрасывал в город железнодорожный узел, они приезжали в командировки, торопились на фронт из госпиталей и запасных полков. Интенданты, трофейщики, саперы, офицеры охраны тыла, службы обеспечения были подлинными хозяевами города.
Люди в военной форме стали привычны. Они как бы дополняли городской пейзаж. Поэтому никому не бросились в глаза два вышедших из парикмахерской офицера. Такие, как все, в пилотках, в гимнастерках, видавших виды, они медленно и праздно гуляли по улице.
Купили у торговки кулек с ягодами, подошли к кино. Предъявили документы военному патрулю. И дальше по городу. Ах, этот тыловой город! Сколько соблазнов таит он для людей, приехавших с фронта. Как мила им тишина и беззаботность. Как много нужно успеть за короткое время командировки.
Вот и ресторан. Танго выплескивается на улицу. Щемящее прекрасное польское танго. И голос женщины чуть хрипловато и грустно поет о любви. Заходите, офицеры! Выпейте, потанцуйте. Не вечна ведь командировка. Когда еще вы попадете в этот город? Мрачноватый, с узкими улочками, с обветшалой готикой домов, с распятиями Христа за мутными от пыли окнами.
Вот площадь. А на ней фотограф. Маленький, круглый человечек в полосатой рубашке и галстуке-«бабочке». Он не снимает. Нет. Он колдует. Он может навсегда остановить мгновение. Одну секунду прожитой жизни. Остановить и подарить ее всем.
Съемные декорации. С аляповатыми лебедями и всадниками в черкесках.
Офицеры засмеялись и подошли к фотографу. Один из них снял пилотку, отдал товарищу, сел у полотняного экрана. Снимай, фотограф.
— За фотографиями завтра, — поклонился фотограф, принимая деньги.
Завтра так завтра. У них еще есть время. И день сегодня хороший и длинный. Они поблагодарили фотографа, угостили его сигаретой «Каро».
День кончился, и фотограф собрал свое имущество. Спрятаны в соседнем доме задники-декорации и тренога с фотоаппаратом. Фотограф идет домой. Знакомые улицы, знакомые дома. В этом городе он знает всех и его все знают. Он вежливо приподнимает шляпу, Приветствуя. Он идет с работы. Фотограф вырос и состарился в этом городе. На его улицах он встречал легкомысленных польских кавалеристов, прятался в подвале от людей в черных эсэсовских мундирах.
У самого его дома пивная. Много лет ежедневно заходит он сюда.
— Добрый вечер, дорогой Микульский, — приветствует его пожилой буфетчик.
— Добрый вечер, Стась.
Буфетчик наливает стопку водки.
В пивной пусто. Занято всего два столика. У буфетчика есть время поболтать.
Фотограф выпивает, морщится, закусывает моченым горохом.
— Как торговали?
— Сегодня неважно. Вчера было лучше. Крестьяне с рынка.
— Что нового?
— Плохие новости. Бандиты, одетые в русскую форму, побили семью в Смолах.
Фотограф поставил рюмку, посмотрел на буфетчика:
— Не верю. Мало чего болтают на базаре.
— Правда. Мой брат оттуда бежал. Рядом с его домом они убили всю семью.
— О Тройский, Тройский. А ваш брат ничего не путает?
Буфетчик усмехнулся горько.
— Христом клянусь.
— У Смол лес, а там кого только нет. Спасибо. До свидания.