Помню, как по утрам потягивался и хмурился отец. Интересно почему?
Я подошел к двери и вышел на крыльцо. Было тепло, легкий ветерок ласково касался моего обнаженного тела. На перилах висели мои вещи. Они высохли, но словно задубели. Стирка в простой воде не дала почти никакого результата. Я попробовал объяснить роботу, что такое мыло, но у него получилось что-то вроде кулинарного жира "Криско" - приятное на вкус и на запах вещество, которое я в результате просто-напросто съел.
Я вывесил вещи на улицу для просушки и позабыл о них, они вымокли под кислотным дождем, и брюки даже посветлели, местами на них видны светлые подтеки.
Господи. Мать меня за это убьет.
Ботинки я оставил в доме. На планете было тепло, так что я спокойно ходил нагишом. По крайней мере пока. Я снова потянулся, помочился за перила на траву - мне показалось, что она при этом извивалась, словно пыталась увернуться от моей струи. Потом вернулся в дом.
- Робот?
Молчание.
Какое-то уж очень грозное молчание. Я прошел на кухню.
Рядом с желобом стояла тарелка с холодным, светло-коричневым куском мяса и кружка с желтоватым молоком Уолли.
- Робот?
Сердце у меня бешено забилось в груди. На заднем дворике его тоже не было. И в ванной комнате не было. Ни в одной комнате этого дома, который стал мне почти родным. Не было его и на улице. В принципе на улице вообще никого не было. Одна лишь трава. И еще медленно плывущие по небу облака.
Никаких птиц.
Никаких крыс. И жуков.
Я вернулся на кухню и медленно съел холодный завтрак. Робот позаботился обо мне - оставил еду. И дал мне вы спаться.
Черт побери.
После завтрака я прошел в ванную, набрал воду. Я старался не паниковать.
Полдень. Ни обеда. Ни робота.
Наконец я натянул носки и ботинки, вышел голышом на улицу и занялся своими обычными делами, только не разговаривал. К чему говорить, когда тебя никто не слышит. Я вышел через ближайшие городские ворота и прошел к пустому космодрому, постоял там, всматриваясь в зеленое, словно трава, небо и прикрыв рукой глаза от яркого света красно-оранжевого полуденного солнца. Никаких тарелок. И робота тоже не видно. Я вернулся домой и осмотрел все там.
Робота нигде не было.
Очень медленно я прошел в центр города, к музею. Всю дорогу я размышлял над тем, что же мне делать, если робот исчез навсегда. Да, конечно, у меня есть раковина, туалет, ванная. Есть вода для питья, вода для умывания, я могу спокойно справить нужду в доме.
С другой стороны, я так и не научился управлять синтезатором. Сколько раз я стоял рядом с ним, положив пальцы на нужные кнопки, но чувствовал себя при этом крайне глупо. Мне так хотелось, чтобы у меня получилось, я бормотал про себя всякую чушь типа: "Абракадабра, сезам, откройся, черт бы тебя побрал…"
Робот стоял рядом и наблюдал за мной своими красными глазками, а потом произнес:
- Уолли нет может делать. - Он уже говорил намного лучше, чем в начале, но все равно делал ошибки.
- Ну же, негодяй. Можешь посмеяться надо мной!
Но он повторил:
- Нет может делать, Уолли.
И каждую ночь он усаживался рядом со мной и гладил меня, пока я спал, по волосам. Мне этого будет недоставать, пусть даже я не умру с голоду. Я зашел в музей, думая о том, как бы не заплакать. А что если он не вернется? Ведь космический корабль может вообще не прилететь. Что если мне придется остаться здесь навсегда? Остаться одному? Одному, а если повезет, вместе с несчастным роботом?
Нет, не навсегда.
Мне всего-навсего шестнадцать лет.
Что если мне придется прожить здесь лет пятьдесят?
Пятьдесят лет питаться своей собственной синтезированной плотью.
У меня по коже мурашки забегали. Я стоял под прозрачным куполом музея перед бесполезной картой звездного неба.
- Где я, черт побери? - Голос мой разнесся эхом по большому залу и оглушил меня.
Я прошел в исторический отдел, где был в самый первый день, в коридор с экспонатами, относящимися к эпохе, когда тринтуны вышли на первый контакт и когда их радостно приняли в Федерацию Галактик. Здесь было много интересных диорам - на каждой из них тринтун, рядом с ним другие существа, а сзади большое изображение другого мира - с розовыми солнцами и небом зеленого или желтого, голубого, фиолетового, золотого и самых разных других цветов. Обычно во всех мирах растительность по расцветке дополняла цвет неба, как на Земле: голубое небо и зеленая трава.
Словно Бог творил все по определенному плану.
Моей любимой была диорама с бледно-бледно-желтым небом; казалось, тот мир состоял из сплошных высотных зданий - эдакая инопланетная версия азимовского Трантора. Тут было много разных существ и крабоподобных роботов. В небе над зданиями висела летающая тарелка, а над ней завис в пространстве споум - такой большой, что его было видно с поверхности планеты.
Интересно, все эти планеты все еще существуют?
Или исчезли?
Что если все эти миры опустели, как и тот, где оказался я, как все те, в которых мне довелось побывать? Про себя я даже иногда называл этот мир Затерянной Империей и не раз думал, что же тут могло приключиться. Интересно, робот это знал? Я не раз спрашивал его, но он ничего не отвечал.
Либо не знал, либо не умел ответить.
Вдруг раздался свистящий голос:
- Уолли?
Сердце оборвалось у меня в груди, я обернулся:
- Ты… уух.
Я хотел сказать "Ты вернулся!", но передо мной стоял вовсе не робот. По крайней мере не мой робот. Существо было такого же роста, но… у него была светло-серая кожа. Большие, темные, слегка раскосые глаза. Лицо без носа. Рот без губ. На каждой руке по три пальца. И птичьи ноги.
Очень похоже на рисунки, которые обычно встречаются в книжках про инопланетян и летающие тарелки, таких книжек в мягких переплетах навалом на ярмарках-распродажах, из-за них трудно бывает разглядеть настоящую научную фантастику, которую я люблю. Интересно, кто вообще читает такие книжонки? Кенни. Кенни всегда брал Чарльза Форта, в то время как мы с Марри набрасывались на книги Андре Нортон - "Принц опасностей" и все, что у нее выходило. Как называлась та книга? "Слушай!" Что-то в этом духе.
Существо приблизилось ко мне, подняло одну трехпалую руку в воздух.
- Извини, я тебя напугал.
- Кто… Что?
Он сказал:
- Это я, Уолли.
- Робот?
Тонкий рот без губ расплылся в улыбке.
- Да, можешь меня по-прежнему так называть, если тебе это нравится, но я поднялся на одну ступеньку вверх. Теперь я скорее искусственный человек.
Искусственный… В голове проносились беспорядочные мысли: "И что теперь? Тор-Дур-Бар? Пиноккио?" Я вспомнил шутку о "единственном, единородном сыне" и ухмыльнулся.
Робот продолжал:
- Пошли, Уолли. Пошли домой. Ты, наверное, умираешь с голоду. - Я заметил, что он теперь говорил с правильными интонациями.
Наступила ночь. Я лежал на полу, завернувшись в одеяло, которое Робот достал неизвестно откуда, и прислушивался к шуму дождя. Комнату этого инопланетного дома освещал неяркий оранжевый свет. Даже если бы у меня и была с собой книга, читать при таком свете было бы невозможно.
Но мне все равно очень хотелось почитать.
Я склонил голову к груди и всеми способами пытался забыться. Вспоминал книги, которые прочитал. Бог ты мой. Да я прочитал тысячи книг, я только чтением и занимался! Почему я так плохо помню, что в них было написано?
Я попробовал представить себя Гхеком, который в одиночку крадется во тьме под пещерами Манатора, пьет кровь Ульсиоса, а потом оказывается на скале, возвышающейся над подземной рекой, которая, возможно, течет к… Омеану? Затерянному морю Коруса? Черт побери.
Но я был Тарсом Таркасом и пытался протиснуть свой толстый зад в отверстие между корнями дерева, а Джон Картер тем временем защищал меня от Агоде и Растений, или нет, погодите, его звали Карторис… И это были цветки пималии из садов Птарта в Тувии…
Ничего не помогло, я никак не мог забыться. Теперь я пробирался сквозь репродуктивные дебри Красных Марсиан. Однопроходные, судя но всему. Помню, на уроках естествознания нам однажды показывали такой фильм. Биолог в том фильме перевернул утконоса, а все ребята в классе еще хихикали над отверстием на брюхе животного, покрытым шерстью. Биолог раздвинул в стороны края отверстия, ребята захихикали еще больше, а там - черт побери! - оказалось яйцо!
Он молчал, но через минуту спросил:
- Что-то не так, Уолли?
Я почувствовал, как эрекция уходит, но тут робот спросил снова:
- Хочешь, я помогу? - И я опять почувствовал необычное возбуждение - к своему ужасу. Вместо промежности Деджи Торис я представил, как к моему члену тянутся три пальца и делают то, что еще дня три тому назад я сам проделывал перед роботом в ванной. Он так же бесстрастно стоял у двери и спокойно наблюдал за всем происходящим своими тогда еще красными глазами - похожими на лампочки, украденные с рождественской елки.
Робот сказал:
- У тебя изменился цвет лица, Уолли. Ты покраснел. Такого с тобой раньше не случалось.
Член выскочил из моей руки и совсем опал, стал намного меньше обычного. Я ответил:
- Уух. Извини. Теперь все в порядке. Я…
А чего я хочу? Может, мне и вправду хотелось, чтобы он помог? Неожиданно передо мной пронеслось видение моего возможного будущего - вот я живу здесь вместе с роботом, живу до самой старости, а потом умираю. Ну уж нет.
Казалось, робот улыбается. Я тут же вспомнил все сальные шуточки, которые слышал в школе. Он же не живой, не живой. Словно мастурбируешь в носок. Хороший такой, мягкий носок. Робот сказал:
- Я буду на кухне. Позови меня, когда закончишь. Я принесу тебе молока.
И ушел.
Я вдруг почувствовал, что страшно замерз, и завернулся в одеяло.
Вы когда-нибудь просыпались прямо после того, как увидели сон? Нет, не так. Прямо посредине сна? Сон словно еще продолжается, действие разворачивается так же реально, как в настоящей жизни, и вдруг вы становитесь самим собой, прекрасно осознаете, что все это вам снится, вы знаете, что все это лишь сон, но он все равно продолжается.
В моем сне стояло лето, - наверное, июнь. Мне было лет десять-одиннадцать, значит, класс пятый-шестой - 1961 или 1962 год. Занятия в школе либо только-только закончились, либо вот-вот должны были закончиться, следовательно, было примерно восьмое июня.
Мы сидели у большого пустыря, грязного и заброшенного, в самом конце Картер Лейн, напротив дома Кенни. Иногда мы, мальчишки, собирались там, чтобы поиграть в настоящий бейсбол. В этом месте почти у самой дороги протекала небольшая речка, там собирались построить большой частный бассейн, а мои родители не захотели купить семейный абонемент на лето 1963 года, а пока там были редкие деревца и чвакаюшее болотце, сплошная грязь, которая вдруг обрывалась у самой воды.
Мы с маленькой светловолосой девочкой сидели на стволе склонившегося почти горизонтально дерева и смотрели друг на друга. Как же ее звали? Ну конечно, я помню. Трейси. Ей столько же лет, сколько мне, и она учится в моей школе в параллельном классе. Я встречался с ней лишь на площадке во время переменок, да вот еще здесь в выходные дни.
У нее были белокурые волосы, голубые глаза, светлая кожа и любопытный взгляд. Совсем худенькая, даже трудно представить, что она вырастет и превратится во взрослую женщину. Всему свое время. Волосы у нее были заплетены в длинные косы и уложены кругами на голове. Однажды я спросил ее, почему она всегда носит такую прическу.
- Тебе бы пошли длинные распущенные волосы.
Своими голубыми, любознательными глазами она заглянула прямо мне в душу.
- Мама считает, что так я буду выглядеть слишком взрослой.
- А для меня распустишь их?
По-моему, она никогда не улыбалась. Нет, она не была печальной, просто очень серьезной. Похожа на меня больше, чем кто-либо другой. Она ответила:
- Я не смогу сама их так же заплести. Мама убьет меня. - На секунду она перестала хмуриться. - Но мне бы очень этого хотелось. Для тебя, Уолли, я сделала бы все, что угодно.
Я улыбнулся.
Во сне можно увидеть то, чего не было на самом деле.
Одиннадцатилетние дети влюбляются друг в друга, несмотря на то что мама девочки не хочет, чтобы она была "слишком взрослой", несмотря на то что девочка никогда ни слова не сказала о своем отце или о том, почему она всегда такая…. Нет, не печальная. Просто очень серьезная. Что бы там ни было, она видела меня насквозь. Может, эти дети могли бы подождать лет десять, а потом зажили бы свободно и счастливо?