Дедушка сказал, что она не имеет права позволять себе подобных поступков. А что он вообще об этом знал? Он же никогда не жил.
Блерт Видаун делал гитары. Это была спокойная работа, приносящая удовлетворение. На изготовление приличного инстумента у них с Гиббссоном, подмастерьем, уходило около пяти дней, если дерево было в достатке и грамотно выдержано. Он был добросовестным мастером, посвятившим совершенствованию инструмента многие годы, и сам неплохо играл на нем.
На его взгляд, гитаристы делились на три категории. Первые — и их он считал настоящими музыкантами — работали во Дворце Оперы или в одном из маленьких частных оркестров. Затем шли фолк-музыканты, которые не умели играть, но в этом не было ничего страшного, поскольку петь они тоже, как правило, не умели. И наконец, все эти хум-хум трубадуры и прочие темные типы, для которых гитара — как, скажем, алая роза в зубах, коробка конфет и стратегически расположенная пара носков — еще один вид оружия в битве полов. Эти вообще не играли, за исключением одного-двух аккордов, но именно они были постоянными покупателями. Выпрыгивая из окна от разъяренного мужа, они постоянно забывали, что инструмент следует держать над головой. Блерт полагал, что видел их всех.
И представьте себе — этим утром он продал несколько гитар волшебникам. Это было весьма необычно. Некоторые из них даже приобрели его самоучитель.
Звякнул колокольчик.
— Да? — сказал Блерт, взглянул на посетителя и, предприняв колоссальное умственное усилие, добавил, — сэр?
Это не было просто кожаной курткой. Не было просто шипастыми браслетами. Не было просто мечом. Не было рогатым шлемом. Это было кожаной курткой, шипастыми браслетами, мечом и шлемом с рогами. Безусловно, этот покупатель не относился ни к первой, ни ко второй категориям.
Фигура, пребывавшая в растерянности и судорожно сжимавшая руки, явно не чувствовала себя как дома.
— Это гитарный магазин? — спросила она.
Блерт окинул взглядом стены и потолок, завешенные его произведениями.
— Эээ… Да, — ответил он.
— Я хочу одну.
Для представителя третьей категории он не казался чересчур искушенным не только в шоколаде и розах, но и в произнесение простого «привет».
— Эээ… — Блерт схватил первую попавшуюся и выложил ее на прилавок перед собой. — Например, вот такую?
— Я хочу такую, чтоб могла вот так: блям Блям блямма БЛЯМ бляммм— оойииии. Понял?
Блерт посмотрел на гитару.
— Я не уверен, что эта сможет.
Две огромные черные, утыканные шипами ручищи выхватили ее у него.
— Вы… эээ… держите ее непра…
— Зеркало есть?
— Эээ…нет…
Волосатая рука поднялась высоко в воздух и обрушилась на струны.
Блерт ни за что не согласился бы пережить десять последовавших за этим секунд еще раз. Все равно как если вы вырастили маленькую пони, вскормили и взлелеяли, вплели ленточки в ее гриву, вывели ее на прелестный лужок с кроликами и маргаритками и вдруг увидели, как кто-то вскочил на нее, задал ей шпор и принялся охаживать кнутом.
Этот головорез играл так, как будто что-то искал. И ничего не нашел, но когда стих последний дребезг, его лицо исказила гримаса уверенности, что он еще посмотрит, чья возьмет.
— Ништяк. Сколько? — спросил он.
Гитара стоила пятнадцать. Но музыкальная душа Блерта взбунтовалась. И он огрызнулся:
— Двадцать пять долларов.
— Ништяк. Вот этого хватит? — и маленький рубин был извлечен из кармана.
— У меня нет сдачи!
Музыкальная душа Блерта все еще протестовала, но его деловой разум набросился на нее и скрутил руки за спиной.
— Но…я…но я добавлю мой самоучитель, ремень для гитары и пару медиаторов, идет? — сказал он. — В нем есть картинки, как ставить пальцы и все такое. Идет?
— Ништяк.
Варвар удалился.
Блерт уставился на рубин. Колокольчик звякнул. Он поднял взгляд.
Этот был не так плох: всего несколько заклепок, а на шлеме только два шипа. Пальцы Блерта сжались вокруг рубина.
— Ничего не говорите: вам нужна гитара.
— Ага. Которая умеет уоуиииуоуиииуоуииуввввнгнгнгнг.
Блерт окинул лавку диким взглядом.
— Как же, есть одна такая, — он схватил ближайшую. — Не знаю, как насчет уоуиииуоуиии, но вот мой самоучитель, вот ремень и несколько медиаторов и за все про все тридцать долларов, и вот что я еще скажу — я просто так, совершенно бесплатно добавлю комплект струн. Ну как?
— Ага. А… Зеркало есть?
Колокольчик звякнул.
И звякнул опять.
Часом позже Блерт прислонился к косяку двери с безумной улыбкой на устах и придерживая руками пояс, чтобы не позволить штанам упасть на пол под грузом кошелька.
— Гиббсон!
— Да, босс?
— Ты помнишь, где у нас гитары, которые ты делал, когда учился?
— Те, про которые вы сказали, что они звучат как кот, который пытается справить нужду с заклеенной задницей, босс?
— Ты выбросил их?
— Нет, сэр. Я тогда подумал — я сохраню их, а через пять лет, когда я научусь делать правильные инструменты, я смогу вытащить их и хорошо посмеяться.
Блерт вытер лоб. Несколько маленьких золотых монет выпали из его носового платка.
— А куда ты их дел, просто интересно?
— Свалил в сарае. За штабель тех кривых плашек, про которые вы еще сказали, что они пригодятся нам как русалка в кордебалете.
— Иди и принеси их, слышишь? И плашки заодно.
— Но вы сказали…
— И притащи пилу. И еще пару галлонов черной краски. И блестки.
— Блестки, сэр?
— Ты сможешь найти их в ателье миссис Космопилит. И спроси ее, может быть у нее найдется несколько сверкающих анкских камней. И какой-нибудь симпатичный материяльчик для ремней. О! И спроси, не сдаст ли она напрокат свое самое большое зеркало.
Он опять поддернул штаны.
— А потом сходи в доки, найми какого-нибудь тролля и скажи ему — пусть стоит на углу и если кто-то попробует заиграть… — он припомнил, — «Тропинку в Рай», так, кажется, они ее называли — пусть он оторвет ему башку.
— Должен ли он его сначала предупредить?
— Это и будет предупреждением.
Через час Ридкулли все это надоело и он отправил Ужасного Теца на кухню поискать какого-нибудь перекуса. Прудер и остальные двое занимались со склянкой, колдуя над ней с хрустальным шаром и проволокой. И вдруг…
В лавку были вбиты два гвоздя с натянутой между ними проволокой. Она расплылась, как будто кто-то дернул ее. Толстые кривые зеленые лини повисли в воздухе над ней.
— Это еще что? — спросил Ридкулли.
— Вот так и выглядит звук, — объяснил Прудер.
— Так выглядит звук, — повторил Ридкулли. — Да, это нечто. Никогда не видел звуков, выглядевших таким образом. Так вот для чего вы, парни, используете магию — чтобы смотреть на звуки? Эй, у нас на кухне можно найти превосходные сыры. Может, сходим туда и послушаем, как они пахнут?
Прудер пожал плечами.
— Таким был бы звук, если бы ваши уши были глазами.
— Правда? — сказал Ридкулли весело. — Потрясающе!
— Выглядит очень сложным, — сказал Прудер. — Простенький, если смотреть на него на расстоянии, и очень запутанный вблизи. Почти…
— Живой, — уверенно закончил Ридкулли.
— Кхм…
Звук издал студент, которого называли Сказз. С виду он тянул килограмм на сорок пять и носил самую примечательную прическу из всех, виденных Ридкулли в жизни; она представляла собой достигающую плеч бахрому вокруг всей его головы. Только кончик носа, высовывающийся наружу, указывал направление, в котором Сказз развернут в настоящий момент. Если бы на шее у него вдруг вскочил чирей, люди бы думали, что он ходит не той стороной.
— Да, мистер Сказз? — подбодрил его Ридкулли.
— Кхм… Я что-то читал об этом однажды.
— Замечательно. Как вам это удалось?
— Вы слышали о Слушающих Монахах с Овцепикских Гор? Они говорят, что у вселенной есть фоновый шум. Что-то вроде эха от какого-то звука.
— Звучит внушительно. Когда начинает существовать целая вселенная, обязан произойти большой взрыв.
— Он не должен быть очень громким, — заметил Прудер.
— Он повсюду. Я читал эту книгу. Старый Риктор Счетчик написал ее. Он утверждают, что Монахи до сих пор слышат его. Звук, который никогда не стихает.
— По мне, так это значит, что он громкий, — сказал Ридкулли. — Должен быть громким, чтобы его можно было услышать с любого направления. Когда ветер дует в другую сторону, не слышно даже колокола Гильдии Убийц.
— Чтобы его было слышно повсюду, ему не обязательно быть громким, — возразил Прудер. — И вот почему: в некотором смысле все находится в одном месте.
Ридкулли уставился на него так, как люди смотрят на фокусника, извлекшего из уха яйцо.
— Все находится в одном месте?
— Да.
— А где тогда находится что-то еще?
— Оно тоже все находится в этом месте.
— В том же самом?
— Да.
— Расплющенное в лепешку? — Ридкулли начал выказывать определенные признаки — если бы он был вулканом, живущие на его склонах аборигены уже приглядывали бы подходящую девственницу.
— Хаха, в сущности, вы можете сказать, что оно было раздуто до невозможности, — сказал Прудер, который постоянно нарывался. — И вот почему: пока не возникла вселенная, пространство отсутствовало, поэтому все, что угодно существовало повсюду.
— То же самое «повсюду», что и прямо сейчас?
— Да.
— Отлично. Продолжайте.
— Риктор говорит, что в начале был звук. Один великий сложный аккорд. Величайший, сложнейший аккорд из когда-либо звучавших. Звук столь полный, что вы не сможете сыграть его в этой вселенной, все равно как не сможете взломать ящик ломом, который в нем заперт. Величайший аккорд, который… как бы…сыграл все, что существует. Начал всю эту музыку, если угодно.
— Что-то вроде та-даххх? — спросил Ридкулли.
— Полагаю, да.
— Я всегда думал, что вселенная возникла вот так: какой-то бог оторвал другому богу свадебные причиндалы и сотворил ее из них, — сказал Ридкулли. — Это было для меня совершенно очевидно. Я хочу сказать, что такое можно хотя бы представить.
— Нуу…
— А теперь вы мне говорите, что кто-то дунул в здоровенный гудок — и вот они мы!
— Не уверен насчет кого-то, — заметил Прудер.
— Зато я уверен, что шум не может произвести себя сам, — сказал Ридкулли.
Он немного смягчился и хлопнул Прудера по спине.
— Все это нуждается в доработках, парень, — сказал он. — Старый Риктор был слегка… больной, вы понимаете. Думал, что все на свете можно перевести в цифры.
— Представьте себе, — сказал Прудер. — Все во вселенной имеет свой собственный ритм. Ночь и день, свет и тьма, жизнь и смерть…
— Куриный бульон и гренки, — подхватил Ридкулли. — Не всякая метафора точно отражает проблему.
Раздался стук в дверь. Вошел Ужасный Тец с корзиной, следом за ним — миссис Панариция, домоуправительница. У Ридкулли отвалилась челюсть.
Миссис Панариция присела в реверансе:
— Доброе утро, вауша милость, — сказала она. Хвостик у нее на затылке подпрыгнул. Зашуршали накрахмаленные нижние юбки.
Ридкулли опять открыл рот, но все, что он смог выдавить, было:
— Что вы сделали со своими…
— Извините, миссис Панариция, — быстро сказал Прудер. — Но накрывали ли вы сегодня к завтраку для кого-нибудь из преподавателей?
— Это верно, мистер Стиббонс, — ответила она. Ее необъятный бюст вздымался под свитером. — Ни один из джентльменов не спустился вниз. Я отпраувила им корзинки.
Взгляд Ридкулли продолжал ползти вниз. До этого момента он и не подозревал, что у миссис Панариции есть ноги. Конечно, теоретически женщине нужно что-то, чтобы двигаться, но… ну… Но сейчас он видел две толстые коленки, выглядывающие из нагромождения юбок. Чуть ниже начинались белые носки.
— Ваши волосы… — хрипло проговорил Ридкулли.
— Чтоу-тоу не так? — спросила миссис Панариция.
— Все в порядке, все в порядке, — сказал Прудер. — Большое вам спасибо.
Дверь за ней закрылась.
— Она прищелкивала пальцами, когда уходила, — заметил Прудер. — Точно, как вы рассказывали.
— Это не единственная вещь, которая прищелкивала, — ответил Ридкулли, все еще содрогаясь. — Ты видел ее обувь?
— Наверное, мои глаза от испуга закрылись. Если это живое, — сказал Прудер. — То оно очень, очень заразное.
Следующая сцена имела место в каретном сарая Грохтова отца, но она была частью спектакля, разыгрывающегося повсюду в городе.
Грохт не был от рождения Грохтом. Он был сыном богатого поставщика фуража и презирал отца за то, что тот был трупом от шеи и выше, зацикленным на материальном, лишенным воображения и еще за то, что отец выдавал ему на расходы три несчастных доллара в неделю.