Призрак джазмена на падающей станции «Мир» - Морис Дантек 12 стр.


— Хочешь расслабиться, позабыть крутой шухер последних дней?

Карен одним раздраженным щелчком вернула очки с металлическим напылением на место.

— Нет, — ответил я, — хочу оторваться от двух крутых придурков, которые преследуют нас.

Я увидел за зеркальными стеклами что-то вроде полосатого узора из ультрафиолетовых пятен.

«Вот черт, — подумал я, — как такое возможно? Она же должна находиться в посткризисной фазе. Свечение же обычно появляется только на стадиях обострения вируса».

— Не волнуйся, — сказала Карен, — ничего плохого с нами случиться не может.

Несколько секунд я пристально смотрел ей в лицо. Меня снедало желание спросить, как же тогда вышло, что с нами уже случилось столько малоприятных вещей, но я сдержался. Карен двадцать один год, она еще не взрослая, но уже и не совсем юная, она постоянно колеблется между этими двумя состояниями, постоянно ищет хрупкое равновесие между своими желаниями и осознанными фактами реальности.

— Ладно, но ты все же согласна на небольшую пробежку, просто ради поддержания физической формы?

Она взяла меня за руку:

— Послушай, расслабься. Мы пойдем вон туда.

Она потащила меня в сторону пристани, к кафе-ресторану — закрытому и темному.

Мой перевозбужденный мозг зафиксировал последний движущийся отблеск металлического оттенка, затем все погасло. Мы шли вдоль края пристани, слева от нас находился массивный пакгауз, чуть дальше располагалось кафе, а за ним в ночи терялись погрузочные площадки и краны — еще дальше, в действующей части порта. Здесь же все казалось обреченным на уничтожение. Вход в кафе-ресторан был заложен камнем. И вскоре здание должно будет исчезнуть под натиском бульдозеров. Порт Абиджана становился одной из самых посещаемых гаваней Западной Африки.

Мы миновали кафе-ресторан и пошли вдоль какого-то ангара из рифленого листового железа в сторону другого складского помещения. Пристани были освещены тусклыми фонарями, разбросанными на большом расстоянии друг от друга, а также несколькими дежурными оранжевыми лампочками, установленными над воротами ангаров или на борту судов.

Мой мозг почувствовал что-то еще до того, как это произошло. Некая черная, зловещая вибрация, какой-то сигнал…

Будто завороженный, я наблюдал за тем, как из-за угла пакгауза, в тридцати метрах от нас, внезапно появляются две фигуры.

«Сёрфингист» шел вдоль фасада из листового железа, мавр — по краю пристани.

Они даже не пытались делать вид, будто гуляют здесь от нечего делать, они направились прямо к нам, в хорошем темпе. Обмануться насчет их намерений было невозможно.

«Сёрфингист» мчался вперед будто бык, опустив голову, мавр в бело-голубой гандуре[59] скользил следом как призрак.

«Сёрфингист» снял очки, и я различил глубоко запавшие глаза неопределенного цвета, горевшие жаждой убийства. В руке он держал какую-то штуковину, в которой я не без труда распознал свинцовую трубу длиной добрых шестьдесят сантиметров. Рук мавра вообще нельзя было разглядеть, он прятал их в полах своей гандуры.

Я поискал глазами какой-нибудь предмет, валяющийся в пределах досягаемости. И нашел лишь пустую бутылку из-под пива.

Они шли нас мочить.

Я всего раз видел, как Карен дралась. Это произошло в Центре № 14, в ее модульном доме быстрой сборки, расположенном прямо напротив моего — в соответствии с кольцевой структурой лагеря, разработанной урбанистами из Министерства внутренних дел.

В здании Карен, на 17-м этаже, квартировала одна мерзавка, Мира. Это была активная лесби,[60] нахрапистая и достаточно порочная. К ее услугам имелась куча «подружек» и многочисленные рабыни по всему зданию. Однажды вечером двум «амазонкам» Миры вздумалось заняться Карен, которая много раз отвергала ухаживания со стороны «хозяйки». Карен свалила нападавших несколькими идеально точными и по-настоящему жестокими приемами. Все обитатели мужского корпуса, в том числе и я, наслаждались зрелищем из зарешеченных окон своих «сот», и все как один аплодировали двум техничным нокаутам. Мира больше никогда не пыталась трахнуть Карен, у нее и так имелось все, что нужно, так что не стоило создавать себе проблемы с этой «кокеткой», отправившей двух внушительного вида бабищ в санчасть Центра с тяжелыми травмами. Карен перевели на другой этаж и поселили в одиночную комнату, предварительно наказав.

Позже, когда мы оказались в блоке доктора Коэн-Солаля — исследовательском корпусе, где жили и мужчины, и женщины, — один из первых вопросов, который я задал Карен, был о том, какое боевое искусство она изучала. Тхэквондо? Шаолиньская техника боя, маньчжурский стиль?

«Нет, — ответила она, — тсахал».[61]

Еще позже мне все-таки удалось вырвать у нее признание: один из ее дядей, странноватый брательник отца, с 1965 по 1982 год служил в спецподразделении ВДВ Израиля.

На его долю выпало участие во всех крупных войнах, которые вело Еврейское государство, за исключением Войны за независимость[62] и Суэцкого кризиса.[63]

Именно дядя впоследствии обучил Карен многочисленным приемам рукопашного боя из убийственного арсенала десантника — специалиста по ночным рейдам. Занятия понравились Карен, и она даже решила использовать полученные навыки для балета — хореографической версии «Apocalypse Now»,[64] которую она планировала однажды поставить. «Между прочим, — добавила девушка, — это помогло мне выпутаться из многих опасных ситуаций».

Я посмотрел на Карен. Она была ошеломляюще прекрасна. Моя подруга только что сняла очки, ведь никто не дерется с подобными предметами на носу или перед глазами. Ее очи казались двумя шарообразными каплями цвета вороненой стали, вирус добавил им холодного сияния.

— Мы — в критическом положении, — сказал я.

Карен повернулась ко мне с улыбкой, как бы повторяя: «Не волнуйся, ничего плохого с нами случиться не может». Она намотала на запястье кожаный ремешок от рюкзака, и тут эти типы напали на нас.

«Сёрфингист» бросился на меня, тогда как мавру, судя по всему, было поручено заняться Карен. Я не смог проследить за тем, что с ней происходило, и успел увидеть лишь первое движение своей подруги: она изо всех сил швырнула рюкзак прямо в рожу негру. Тот успел уклониться лишь наполовину. Обладатель футболки поблекшего оранжевого цвета налетел с криком: «Сукин сын, получай!» Свинцовая труба, казавшаяся продолжением его руки, отбрасывала серую тень. И вот эта тень обрушилась на меня, будто хищная птица правильной геометрической формы, рухнувшая с неба.

Я уклонился от удара, как ива, согнувшаяся под порывом ветра. Шен Лин принадлежал к числу тех наставников-традиционалистов, которые предпочитали возрождать старинные приемы, добавляя к ним новые или позаимствованные из других боевых искусств, вроде айкидо. Учитель Шен Лин — это эксперт в том числе и в области указанного японского стиля борьбы, и притом очень авторитетный.

Я крутанулся вокруг «сёрфингиста», будто попав в сферу его притяжения, и оказался за этой полинявшей светящейся массой, тогда как тело противника потеряло равновесие, а труба встретила на своем пути лишь пустоту. У меня было немного вариантов: удар ногой сбоку в район лопаток — и парень полетел на бетон; я разбил пивную бутылку о стену ангара и встал в боевую позицию — южнокитайская стойка, подправленная Брюсом Ли.

«Сёрфингист» развернулся ко мне: ухмылка на слюнявом рту, горящий взгляд, поза, напоминающая лягушачью, — полуприсед, одна рука упирается в землю. Он только-только начал вставать с бетона.

— Сукин сын… — бросил белобрысый наркоторговец сквозь зубы.

«Не хватало мне только его болтовни», — подумал я. Моя нога ушла вбок и вверх после двух маленьких «пристрелочных» «шассе»[65] — прием из тайского бокса, другого вида боевых искусств, которым я занимался наряду с тренировками у учителя Шен Лина.

Сокрушительный удар должен пробить щеку или висок противника.

Но я попал по шее, потому что в это самое мгновение белобрысый начал выпрямляться. Он захрипел, качнулся вбок, упал и по-крабьи пополз по покрытому рытвинами бетону пристани. Увеличил дистанцию, после чего вновь встал, все еще немного оглушенный.

В десяти метрах от меня мавр пытался достать Карен ножом с изогнутым лезвием. Девушка только что уклонилась от очередной атаки и ответила ударом рюкзака по роже африканца, после чего очень умело двинула противника ногой в пах. Мавр выругался на языке обитателей пустынь.

«Сёрфингист» вновь двинулся на меня, на этот раз с большей осторожностью. Теперь он пытался изобразить фигуру «я подпрыгиваю на месте, как Мохаммед Али»; он похлопывал свинцовой трубой по открытой ладони другой руки, отбивая короткий ритм; он воображал себя героем фильма «Механический апельсин», придурок. Он хохотал, в его глазах полыхал пожар, зажженный «коксом», или «герычем», или «спидом» — они горели яростью чистого магния.

Я дождался, пока противник подойдет вплотную, и сдвинулся вбок; он последовал за мной и кинулся в атаку: свинцовая труба взметнулась в воздух, опять став продолжением его руки. Я крутанулся в сторону, противоположную первоначальному направлению движения, и выбросил ногу назад — классический удар с разворота. Попал в грудь — достаточно сильно для того, чтобы нейтрализовать атаку трубы, но слабовато, чтобы по-настоящему оглушить противника. Тот вновь бросился на меня, получил ботинком в брюхо, но я в свою очередь не смог избежать жестокого удара трубой, наотмашь, от груди, нацеленного в плечо или ребра, с оттягом — куда бы он ни попал, мне все равно пришлось бы несладко.

Последнее время я мало тренировался и потому не успел среагировать. Присел в последней, отчаянной попытке уклониться — «ошибка, дурак!» — и в итоге получил трубой по голове. Удар был настолько оглушительным, что мне показалось, будто у меня под ногами разорвалась атомная бомба; перед глазами поплыла красная пелена, а все тело охватила внезапная боль, как от молниеносно распространяющихся раковых метастазов. Подавив крик, я опрокинулся навзничь — «потеря равновесия, вот черт!», — и рука, державшая бутылку, ударилась о бетон пристани. Стекло разбилось на мелкие кусочки под моей ладонью, и я здорово порезался. Тут я увидел, как мне в лицо несется ботинок. Я откинулся назад, но недостаточно быстро и недостаточно далеко — удар ногой пришелся прямо в лоб. Пытаясь избавиться от густой пелены, заглушавшей звуки, я со всей возможной скоростью покатился по земле, и почувствовал при этом, как по шее течет какая-то теплая жидкость. Многочисленные порезы на левой руке горели огнем. Башка была тяжелой, как спелый арбуз. Я встал на ноги, уже не столь уверенный в собственных силах. Попытался выпрямиться, но меня шатало во все стороны. Увидел, что ко мне приближается чуть светящаяся фигура и различил жестокую улыбку, одурманенные наркотиком глаза и темно-серый предмет цилиндрической формы, который разрезал воздух.

— Сукин сын… — повторил белобрысый.

Я атаковал, целиком положившись на инстинкт самосохранения; дыхание стало ураганом, ива — тараном. Тайский бокс, сверхпростой удар — ногой вперед, в самую середку светящейся оранжевой фигуры, прямо в грудную клетку; удар, обычно имеющий целью удержать противника на расстоянии. Я не так уж плохо изловчился. Образ сооружения из тонких планок-ребер, прибора, который необходимо разрушить, стоял перед моим мысленным взором в тот момент, когда моя нога устремилась навстречу врагу. Я вложил в это движение всё возможное ци,[66] издав сиплый крик. Послышался глухой удар. Белобрысого как будто прошили насквозь, он согнулся пополам, издав странный звук, что-то вроде хрипа задыхающегося астматика.

Я никак не мог прийти в себя, и потому, хотя удар достиг цели, сам потерял равновесие и повалился назад. Здорово приложился о бетон пристани. Всем копчиком. Боль поднялась вдоль спинного мозга с быстротой электрического сигнала.

Но размякать было не время, я встал, издав крик жестокой муки. Карен продолжала биться против высокого мавританца, умело чередуя удары ногами и рюкзаком, что позволяло держать типа и его нож на расстоянии, однако долго ей было не продержаться. Парень начал парировать удары, вскоре он перейдет в решительную атаку.

«Сёрфингист» оставался передо мной, глаза наркомана наполнились слезами. Ему явно было чрезвычайно хреново после удара по корпусу, и он упорно пытался восстановить дыхание. Несмотря на это, он вновь двинулся вперед. Окутывавшая его аура бешеной ярости казалась почти видимой. У меня же очень болела задница, и я знал, что это не пройдет; наоборот, если я сломал копчик, мое состояние будет только ухудшаться. Нужно было положить конец этой дрянной пародии на потасовку в салуне.[67]

«Сёрфингист» сменил тактику: он атаковал в стиле третьесортного карате. Попытался провести серию ударов ногами, приберегая свинцовую трубу для тычка исподтишка.

Я неплохо парировал пару пинков, но один из них все же достаточно болезненно задел бедро. Увернулся от попытки достать меня трубой, хотя моему левому предплечью здорово при этом досталось. Но ничего не смог противопоставить третьему удару ногой, пришедшемуся прямо по ребрам. Что ж, тем хуже: я просто хотел, чтобы белобрысый выдохся еще чуть-чуть сильнее.

Противник тоже стремился покончить со мной побыстрее. Его глаза сверкали как копия очков «Ray-Ban». Он готовил удар своей проклятой трубой — достаточно тщательно для того, чтобы я воспользовался представившейся возможностью. В тот самый момент, когда наркоман бросился вперед, я контратаковал серией ударов из тайского бокса и шаолиньского стиля, затем врезал ему пяткой в подколенную впадину опорной ноги (удар «а-ля Брюс Ли», что причинило противнику безумную боль и полностью остановило его атакующий порыв). Потом настала очередь серии прямых ударов, увенчанных боковым махом ногой, по корпусу. Враг попятился, а я продолжил славной затрещиной правым кулаком, врезавшимся в скулу с сухим треском. Это оглушило наркомана, он зашатался. Пришла пора сократить дистанцию боя: боковой удар ногой — пяткой по ребрам, чтобы он потерял ориентацию; сближение вплотную, удар локтем в челюсть и сразу за ним — еще один удар в лицо, опять же кулаком непораненной руки, — и противник попятился, спотыкаясь. Я еще раз дал ему по морде — хук[68] в самую середку физиономии, — его голова закачалась взад-вперед, как кукла-неваляшка, и он отступил еще на шаг. Этот придурок никак не хотел падать.

Кровь из моей раны лилась ручьем. Она была повсюду, заливала лицо, глаза, шею, но я хорошо приноровился к этому. Как следует прицелился и двинул белобрысого ногой по башке. Он попытался парировать эту атаку своей трубой, но тем не менее сполна получил по виску. Взамен свинцовый цилиндр сильно повредил мне лодыжку.

— Что ж, совсем неплохо, — сказал я.

— Сукин сын, — скорчил гримасу наркоторговец, его глаза остекленели.

Но белобрысый по-прежнему не падал.

Я опять сменил позицию. Он вновь бросился в атаку подобно раненому зверю или быку, ослепленному яростью и болью. Он вопя выбросил вперед трубу, как и во время предыдущего удара, но попытка вышла очень неточной, к тому же на этот раз я видел начало замаха.

Я поставил блок. Ушу.

Поймал его руку в захват, очень жестоким болевым приемом заламывая запястье и одновременно нанося удары коленом — тайский бокс — как бешеный: два, три, четыре раза подряд, пах, печень, бедро и, в завершении серии, по яйцам. Удар головой в нос. Удар коленом под ребра. Вращательное движение, чтобы завернуть противнику руку и сломать запястье при помощи веса его собственного тела. Приемы, повторенные тысячи раз в тренировочном зале учителя Шен Лина. Треск кости показался мне идеальным аккордом в составе длинной и сложной мелодии.

Назад Дальше