— Говоришь только, что в порту возле баржи есть труп, и всё. После чего тут же отсоединяешься. Уловил?
Он утвердительно кивнул, принимая трубку.
Когда мы вышли из кабинки, Карен находилась примерно в двадцати метрах от нас, высматривая то, что еще можно было разглядеть на пристани.
«Рехнуться можно, — подумал я. — Мне почти удалось привыкнуть к этому парню. Не то чтобы я находил его присутствие приятным, но, в конце концов, оно кажется мне вполне сносным».
Но я не был действующим лицом какого-нибудь дурацкого романа, в котором два типа, только что совершившие нечто подобное нашей драке, падают друг другу в объятия, разыгрывая мужественных бойцов, глубоко уважающих своего соперника.
Нужно, чтобы этот парень сыграл свою роль. Он не умер, потому что у него другое предназначение — послужить нам и пустить свору легавых по ложному следу.
— Сейчас я опишу тебе положение дел. Через десять минут сюда нагрянут копы. Через двадцать они обнаружат тело твоего кореша и «Steribox» с твоими отпечатками. Что касается нас, старик, знай, нас здесь вообще нет, мы не существуем. Только заикнись о нас — и ты кончишь жизнь в пасти крокодила, перед этим тебя еще живьем нашинкуют на мелкие кусочки. Только намекни на то, что ты видел этой ночью, — и ты исчезнешь с лица этой планеты, как будто вообще никогда не рождался. Понял меня?
Во взгляде его голубых глаз читалась тоска торчка, яростная, убийственная тоска, за которой я смог также распознать настоящий страх. Я почувствовал, что он купился на все мои россказни.
Наркоторговец кивнул головой, медленно.
— Собирай свои манатки и мотай из города, — добавил я. — Уезжай из страны. Уезжай из Африки. Ляг на дно где-нибудь на Аляске. И молись, чтобы никто и никогда не узнал, что произошло здесь этой ночью.
Мы дождались, пока он исчезнет во тьме, чтобы двинуться в противоположном направлении. Сирены полицейских машин уже слышались на другом конце порта.
Занималась утренняя заря. Когда мы, Карен и я, вернулись в отель, красно-оранжевый шар солнца показался из-за городского горизонта.
Мы потихоньку прокрались к себе в номер через задний двор.
Оказавшись в комнате, Карен бросилась к холодильнику и залпом выпила полулитровую упаковку фруктового сока, затем вскрыла дозу «эпсилона».
— Мне нужно поспать, — только и сказала моя подруга.
Я же направился в ванную и принялся промывать порезы на ладони и гематомы, обнаружившиеся почти по всему телу.
Я взглянул на отражение своей рожи в зеркале.
— Боксер, только что покинувший ринг. Неброский и элегантный, что идеально подходит для проведения международных банковских операций, — сказал я себе с иронией.
После чего вздохнул и откупорил пузырек с девяностоградусным медицинским спиртом.
Я приложил все силы к тому, чтобы как можно лучше завершить самую длинную ночь в моей жизни.
But don't step on my blue suede shoes…[84]
По возвращении в «Люксор» каждый из нас принял душ два раза подряд. Притом на обратном пути мы наскоро почистились под хилым, полусломанным краном водяного насоса для бездомных. Этого хватило для того, чтобы старый араб, спящий за стойкой, не обратил на нас внимания.
Находясь в ванной во второй раз (с нас лишние десять долларов за десять минут обливания водой сверх ежедневной нормы), я услышал, как Карен включает телевизор, принимающий спутниковые каналы. Я уловил только фоновый шум, в котором трудно было что-нибудь различить, а также шуршание помех и что-то вроде эха, как в бетонном колодце, от музыки, напоминавшей спиричуэлс, какие транслируют из Лос-Аламоса.
Когда я, еще влажный от брызг воды (что недавно орошали мое тело с интенсивностью в час по чайной ложке), вышел из совмещенного санузла, Карен в своем алом халате лежала на кровати. Глаза девушки по-прежнему лучились УФ-светом, характерным для фазы обострения вируса. Она была чертовски прекрасна, а напротив нее, на экране телевизора мелькали кадры, изображавшие станцию «Мир», всю в штриховке помех, напряженные и осунувшиеся лица космонавтов, которые по-английски говорили с Землей, слышавшей лишь жалкие обрывки их слов.
— Станции — крышка, — сказала Карен, — если только Альберту не удастся ее спасти.
— При помощи саксофона? Он оснащен антигравитационным двигателем?
Карен одарила меня грозным взглядом:
— Ты сам не знаешь, что говоришь, не знаешь, о чем болтаешь.
— А ты? О чем ты говоришь?
— Я говорю тебе о музыке сфер, я говорю тебе об искуплении грехов, я говорю тебе об убийстве Альберта Эйлера в тысяча девятьсот семидесятом году.
— Убийстве, правда? Ты уверена? Если мне не изменяет память, речь всегда шла о следах наркотика в его крови и несчастном случае — падении в воду в нью-йоркском порту. Признаюсь, я не специалист, но в любом случае не вижу здесь связи.
— Какой связи?
— Той самой, черт возьми. Связи между нами, станцией «Мир» и твоим саксофонистом…
Карен улыбнулась:
— Как ты думаешь, зачем он дал мне средство избавить нас от коррумпированного полицейского и двух паршивых хулиганов?
— Из безмерного уважения к закону и порядку, полагаю.
Я смутно помнил, что Эйлер поддерживал Партию черных пантер[85] в ходе событий конца 60-х годов.
— Хватит разыгрывать из себя идиота, а то как бы я в конце концов не поверила, что ты таков на самом деле. Он дал мне это в обмен.
— В обмен? В обмен на что?
— В обмен на выход из лимба,[86] из вод Ист-Ривер или с этой падающей станции, что для него означает восстановление равновесия, Баланса Справедливости, если угодно.
— Я ни черта не понимаю из того, о чем ты рассказываешь. Что это за штука с обменом? Это символический обмен? Играешь в психоанализ?
— Нет, в Откровение. Не хватает всего одного элемента, чтобы собрать всю головоломку, и тогда Альберт Эйлер сольется с бесконечностью. Мы собрали почти все, необходимое для этого фокуса.
— Фокуса? Бог теперь устраивает фокусы? Он — иллюзионист из цирка «Barnum»?[87]
Улыбка Карен становилась все шире, но глаза по-прежнему смотрели куда-то внутрь, настроившись на несущую частоту ее ДНК.
— Тем вечером, в тысяча девятьсот семидесятом, Альберт дал убить себя двум мерзавцам-наркоторговцам которым он очень много задолжал. Мрачная история. Они избили его, вкололи ему смертельную дозу наркотика и бросили в воду в порту.
Я молчал на протяжении доброй минуты. События минувшей ночи вновь прошли перед моим мысленным взором.
Два человека впрыснули Эйлеру смертельную дозу наркотика, а затем швырнули в Ист-Ривер. Мы тоже убили мужчину подобным образом — на другом краю океана, прямо посреди торгового порта. Между этими двумя действиями явно имелась какая-то взаимосвязь, некая метка, функциональная асимметрия, нечто бесконечно таинственное.
— Но… А коп? Какую роль во всем этом играл Месауд?
— Один коррумпированный коп из NYPD[88] обнаружил, а затем скрыл правду об убийстве, он сцапал обоих наркоторговцев, но заставил их платить ему за молчание, и так продолжалось долгие годы. Этот мерзавец досрочно вышел на пенсию, и Отдел внутренних расследований не успел схватить его за руку. Они все преспокойненько скончались от старости, за исключением одного из наркоторговцев, который до сих пор жив. Полагаю, он обретается где-то в Северной Каролине. Видишь, все сходится, каждый элемент оказывается на своем месте. Все синхронизировано.
Несколько секунд я размышлял над услышанным.
— Откуда ты все это знаешь?
— Я же тебе говорила: я принимаю все переговоры со станции. Альберт знает, как он умер, но в данном случае он абсолютно одинок. Если он хочет сбежать из лимба, ему нужны сначала жертвы, а затем снятие покрова с Тайны. Жертвы мы ему обеспечили, а снятие покрова с Тайны… именно для этого, собственно, и нужна станция «Мир». Альберт должен суметь передать оттуда сигнал на всех радиочастотах мира, вновь сыграть самые великие свои произведения.
— Почему же он до сих пор этого не сделал? Ведь у него наверняка достаточно сил, не так ли?
— Да, но в таком случае экипаж «Мира» погибнет, а станция распадется на атомы в верхних слоях атмосферы.
Ах да. Очевидно, если Богу угодно максимально усложнить и без того невозможное…
— И что же Альберт предусмотрел в качестве запасного варианта, sweetheart?[89]
Она очень ласково взглянула на меня, с мягкой, нежной улыбкой на бледно-бледно-розовых губах цвета морских кораллов. Впрочем, ее глаза по-прежнему были обращены куда-то в бесконечность внутри нее.
— Запасной вариант — это мы, дорогой.
— Мы?!
— Да, конечно, прежде всего я, но и ты тоже. Вот увидишь, ты еще сыграешь свою роль.
— А сейчас я опять прошу тебя выражаться предельно ясно: каким образом мы можем служить запасным вариантом, заменой станции?
— Если он хочет спасти космонавтов и, тем не менее, вырваться из лимба, ему понадобится заместитель на станции. Я еще не говорила тебе, что Откровение относительно смерти Альберта Эйлера может явиться только во время взрыва в верхних слоях атмосферы. Это момент выброса сверхмощной энергии. Именно по этой причине станция сместилась с орбиты в сторону Земли. «Мир» должен погибнуть, если мы хотим, чтобы Откровение произошло.
У меня чуть было не случился серьезный нервный срыв.
— Мы. Вот уже третий раз я задаю тебе этот вопрос. Мы какого рожна делаем в этой истории?
Улыбка на губах Карен вспыхнула сильнее, и, насколько возможно, взгляд стал более пристальным.
— Ну как же, любимый, мы — антенны.
Я смотрел кадры телевизионной трансляции со станции. Крупный план — лицо одного из космонавтов, пытающегося вести диалог с Землей, — в облаке электромагнитных помех. Два других космонавта за его спиной старались с грехом пополам наладить важнейшие системы орбитального комплекса.
Судя по всему, у них это не слишком-то получалось.
И музыка вместо звукового фона — звонкая, удивительно четкая и в то же время такая мрачная, происходящая из божественного источника и, вместе с тем, порожденная жизнью смертных людей; логичное соединение мелодий, основанных на западном фольклоре так же, как и на негритянских спиричуэл. И все это, вместе взятое, затем как будто пропустили через что-то вроде машины для создания звуковых эффектов. Откуда бралась эта музыка? Она постоянно накладывалась на голос космонавта и на помехи, которые его прерывали.
Сверхмощная энергия. Мы приближались к роковой черте, точке невозврата, мгновению всепоглощающего воспламенения. Это действительно был звездный час для саксофона Альберта Эйлера.
— Само собой разумеется, существует определенный риск, — отважилась вставить Карен.
— Риск? Не знаю почему, но мне очень не нравится, когда ты произносишь это слово.
— Однако я единственная, кому предназначено его произнести, дорогой. Итак, существует риск.
— Слушаю тебя.
— Мы — антенны, но у наших возможностей есть физические пределы. Вопрос в том, соответствуют ли они пределам станции «Мир» или нет.
— Риск, Карен.
— Риск? О, риск состоит в том, что мы внезапно умрем, зажаренные электрическим током в буквальном смысле этого слова. Согласно имеющимся у меня данным, это больше всего будет походить на спонтанное и очень мощное самовозгорание.
— Таким образом, мы рискуем умереть как трое космонавтов станции. В этом суть «фокуса»?
Карен нахмурилась, ее глаза были по-прежнему «настроены» на собственный биофотонный канал. Она казалась мне все более красивой.
— Да, ставка именно такая. Принцип обратного действия. Если мы сумеем превзойти собственные пределы, мы их спасем; если нет — мы все сгорим заживо, а Альберт Эйлер еще долго будет блуждать как призрак над водами Ист-Ривер.
До новой космической станции, падающей на Землю.
Эйлер помог нам, даже если у него самого в этом деле тоже имелась очевидная выгода. Но он позволил нам спастись как от Месауда, так и от жуликов в абиджанском порту. Быть может, он смог создать и собрать воедино все элементы соответствующей ситуации, чтобы предоставить нам способы выбраться из нее, но все это само по себе мало что значило, ведь он снабдил нас нейровирусным оружием, нести которое были способны только наши мозги, а использовать, без сомнения, — только мозг Карен.
Мы никак не можем удрать. Самое страшное, что я полностью отдавал себе в этом отчет. Карен ни к чему было давать мне детальные объяснения: ангел (пусть даже полуангел, заблудшая душа вроде Эйлера) наверняка мог изменять ход событий по собственной воле. Если мы откажемся участвовать в его затее, то, более чем вероятно, не пройдет и двадцати минут, как полиция Абиджана нагрянет в наш номер.
— Что произойдет? — спросил я невинным голосом.
Помехи перекрыли почти все изображение на экране телевизора. Станция «Мир» встретилась с первыми молекулами газа в радиационном поясе Ван Аллена. Вскоре поверхность орбитального комплекса должна была раскалиться по-настоящему. Звуки саксофона — смешение огня и стали — сопровождали падение как единственный саундтрек, достойный размаха этой катастрофы.
Карен нежно улыбнулась мне и взяла за руку, свечение ее глаз достигло небывалой доселе силы.
— Мы — антенны. Мы принимаем. Мы излучаем. Мы передаем.
— Это я знаю. Но что именно мы передаем в данном конкретном случае и для кого?
Ее улыбка могла бы взорвать мир, впрочем, не этим ли она и занималась в данный момент?
— Код нашей собственной ДНК. Всё, что она в себе таит в виде усиленных биофотонов, весь хлам, все ретротранспозоны,[90] всё.
— Давай начистоту, это все равно что сказать — самих себя. Куда? Прямо на станцию, полагаю?
Ее улыбка была подобна вспышке, которая могла бы пронзить сознание всех людей мира одним молниеносным ударом.
— Речь идет о гораздо большем, нежели просто «передача самих себя». И если целью сигнала оказалась станция, так получилось потому, что она находится в точке пересечения скрытых измерений Вселенной, которые возникают из черной материи, или из dark energy.[91] Мы способны воспринять и поставить эти измерения под контроль только при помощи нашего живого, мета-кортикального, биологического света.
— Поставить под контроль, ты в этом уверена?
— Боюсь, ты не понимаешь суть эволюционной телеологии, воплощающейся в жизнь в синдроме Широна-Олдиса.
— Не надо принимать меня за младенца, я прекрасно понимаю: то, что одни считают нейровирусом, для других — успешная генетическая мутация.
— Да, согласна, но какова цель этой мутации? Только не говори мне, что ты веришь в эту чушь о случайности и необходимости.
— Я верю только в то, что вижу, ты должна бы это знать. Так что объясни мне.
— Мы — навигаторы, honey.[92] Наши мозги устроены так, чтобы путешествовать в бесконечности или скорее во всех бесконечностях, число которых, вероятно, неисчислимо.
— Навигаторы?
— Как ты думаешь, почему мы тратим наше время на бегство, на путь к постоянному изгнанию? От Альберта не укрылся в том числе и этот знак. Вот потому-то он нас и выбрал.
— Выбрал! Мне нужно будет задуматься над тем, как его отблагодарить. Ведь право умереть из простой любви к искусству — это честь.
— Прекрати, а то как бы ты не пробудил во мне чувство жалости. Неужели ты не понял, что мы на определенный срок — самое крошечное мгновение и одновременно вечность — зависнем между жизнью и смертью… или даже за пределами и той, и другой?
Из телевизора доносилось непрерывное бульканье, а космонавтов почти совсем не было видно за стеной помех.
И только саксофон Альберта Эйлера возвышал свой голос над шумом разворачивающейся катастрофы. Да, несомненно, это был саксофонист, который идеально подходил для данной ситуации, джазмен, созданный специально для падающей станции «Мир».