Она сидела совершенно прямо, сохраняя полную неподвижность в заполненной водой ванне. Незаметные колебания ее тела, связанные с очень редким ритмом вдохов и выдохов, порождали синеватые блики на абсолютно ровной поверхности жидкости.
— Карен? — спросил я. — Карен, ты в порядке?
Я подошел ближе и увидел, что ее взгляд устремлен на какую-то точку, расположенную вне этого мира, — в направлении, противоположном тому, откуда я пришел. Тело жесткое, негнущееся, как фрисби, полуоткрытый рот. О нет, она совсем не была в порядке.
Two for the show…[26]
Утром, оставив Карен в отеле с двойной дозой «эпсилона» в башке (Суади перевел нас в другой номер), я взялся за осуществление следующей части операции.
На случай если ищейки из Европола вычислят наши вторые поддельные паспорта и проследят наш путь вплоть до переправы в Марокко, нужно сделать так, чтобы «швейцарско-канадская супружеская чета» продолжила туристическую кругосветку в направлении, противоположном тому, где мы собирались залечь на дно под третьими и последними фальшивыми личинами.
Прежде всего нужно было купить два авиабилета в Бразилию. Я проделал это в турагентстве в центре города, каждый билет обошелся примерно в пять сотен долларов. Ночной рейс, чартер Амстердам — Рио с промежуточной посадкой в Рабате.
Я поймал такси, которое довезло меня до гостиницы.
Карен по-прежнему лежала в кровати, одурманенная двойной дозой «эпсилона», но уже начала немного шевелиться.
Я подошел к ней поближе. Девушка казалась не такой бледной, а цвет ее глаз почти вернулся к нормальному состоянию. При этом она не спала. Очевидно, следовало пожертвовать третьей дозой препарата, чтобы окончательно очнулась.
Я понял, что девушка балансирует на грани бессознательного состояния и ей удается меня слышать. Было видно, что она понимает мои слова.
Я купил апельсинового сока, аспирина и всякой жратвы. Пока что Карен могла только есть, глотать витамины и таблетки «Aspro».[27] Если кризис повторится — табак, смешанный с гашишем, лежит в стенном шкафчике под раковиной. Ну а если наркотик не подействует, ей нужно будет принять необходимое количество «эпсилона». Карен что-то пробормотала, кивнув головой. Она меня услышала.
Затем я вновь отправился в центральные кварталы, неподалеку от автовокзала. Я знал, что именно в таких местах обитают уличные торговцы, занимающиеся перепродажей авиабилетов. Два места на лайнер до Бразилии, чартерная индонезийская авиакомпания, — я ухитрился продать их за полцены чете англоговорящих белых туристов, новозеландцев, насколько я понял. Они отправятся в полет завтра во второй половине дня на борту какого-нибудь «Боинга». Я надеялся, что этот самолет, если потребуется, увлечет за собой прилипчивых джентльменов с другой стороны Атлантического океана, пока Карен и я будем прятаться в самом сердце Южной Азии.
Когда я вернулся в гостиницу, Карен грызла какой-то фрукт, растворяя добрых полдюжины «Aspro» в пивной кружке с водой. Она проглотила содержимое сосуда, поставила пустую кружку, тихонько рыгнула и вновь принялась глодать свою фигу.
Глаза Карен опять казались нормальными, но взгляд оставался потухшим, а кожа на лице — бледной. Я различил под ней прожилки вен, которых раньше не замечал.
Я присел возле подруги на подлокотник старого кресла и стал забивать косяк.[28] Между нами с самого начала действовало негласное соглашение: никаких проявлений сочувствия по отношению друг к другу, никаких стенаний. Только факты, действия, конкретика. Я приступил к беседе, как будто ничего не произошло:
— Наши швейцарско-канадские друзья завтра улетают. Я нашел двух лохов, внешность которых почти что совпадает с нашими приметами, по крайней мере в достаточной степени для того, чтобы увести легавых в Рио. Я не сумел подыскать никого лучше, чем новозеландцы. Копы быстро раскусят мой фортель, и этот ложный след сможет помочь нам лишь ненадолго, но все же это лучше, чем ничего…
Карен молчала. Я раскурил массивный косяк и сделал несколько затяжек.
Комнату стремительно наполнил тяжелый и вездесущий, приторный и таинственный аромат.
— Учитывая твое состояние, нужно ускорить наш отъезд… Нам тоже надо двинуться в путь завтра… Мы сядем на корабль здесь, в Рабате.
Сначала она ничего не ответила, только отложила начатую фигу, с видимым трудом проглотила ранее откушенную частицу фрукта, после чего прочистила горло.
— Нет… Планом предусмотрен… переезд в Агадир… Мы поступим так, как намечено.
Было намечено, что мы сядем на автобус до Агадира — порознь, с интервалом в несколько часов, спустя два дня после вылета двух ложных целей в Рио. В Агадире мы встретимся вновь, сядем на корабль до сенегальского порта Сен-Луи, затем на междугородний автобус до Дакара, а там — на самолет до Кейптауна, после чего — до Бангкока через какой-нибудь промежуточный пункт следования, который я собирался выбрать в зависимости от ситуации.
Вот что мы предполагали сделать. Но теперь, когда я оказался в ином положении и столкнулся с новыми обстоятельствами, а именно с кризисом Карен, мое мнение начинало меняться. Я находил план сложным и не окупающим расходов. Денег не хватало, как и доз «Трансвектора», поэтому нужно было перескочить, как минимум, через один этап.
— Нет, — произнес я. — Как я сказал, завтра мы сядем на корабль.
Она вздохнула:
— На чем ты хочешь сэкономить? На автобусной поездке… до Агадира?
Я около минуты размышлял над ее словами. Идея была не так уж глупа. Если и перепрыгивать через какой-то этап, то лучше пусть это будет что-то крупное, вроде пути до Дакара или Кейптауна.
Нет, Кейптаун — классная задумка. Он очень далеко от Европы и находится вне сферы французского влияния. Из Агадира стоит отправиться прямо в Южную Африку, а оттуда — двинуть в Бангкок. Упразднить морской круиз до Сенегала — откуда я только взял это слово? — и из Агадира вылететь в Кейптаун — вот как нужно поступить.
В вестибюле на первом этаже гостиницы имелся небольшой интернет-терминал. Я немедленно воспользовался им, чтобы оценить наши возможности. Рейс, связывавший Агадир и Кейптаун, осуществлялся раз в неделю с двумя промежуточными посадками в Экваториальной Африке. Ближайший вылет должен был состояться через три дня. Времени у нас только-только хватало на то, чтобы добраться до Агадира и провести одну ночь в тамошнем отеле.
Поездка автобусом была выбрана из соображений конспирации. Я не хотел засвечивать наш третий набор электронных паспортов, нанимая тачку в Рабате, чтобы затем оставить ее в Агадире. Но пользоваться междугородним автобусом теперь, учитывая состояние Карен, казалось полным безрассудством.
Мне никак не удавалось принять решение. Мы легли спать, я сунул Карен одну из моих доз «эпсилона», и мы заснули.
Этой ночью нейровирус меня не беспокоил. Я не видел никаких снов, по крайней мере ни одного из тех, которые бы запомнил.
Утром, когда мы встали с постели, я констатировал, что Карен понемногу приходит в себя: она чуть-чуть поела и выпила фруктового сока. У меня же не было откровений, связанных с обострением болезни, поэтому я по-прежнему не знал, как поступить. Мне придется вывернуться наизнанку, чтобы взять здесь тачку напрокат.
С того момента, как нам пришлось перейти на нелегальное положение (подчеркиваю, для нас это была вынужденная мера), мы чрезвычайно терпеливо и скрупулезно обдумывали каждый следующий шаг, тщательно готовя затейливую смесь из подлинных и ложных следов, которые должны были спасать нас на протяжении необходимого срока.
В течение этого времени мы изо всех сил старались научиться искусству менять собственную внешность одним мановением руки. Что касается меня, с момента бегства из спецпоселения я поправился более чем на восемь килограммов, купил контактные линзы голубого цвета, перекрасил волосы в белый цвет, сделал прическу как у панка, отпустил бороду. Но при этом всегда совершал налеты, закрыв лицо. А вот машины дважды брал напрокат, наоборот, именно с этой физиономией. Он, этот голубоглазый мужчина с крашеными волосами и черной бородой, исчез где-то между Иль-де-Франсом и побережьем Нормандии. Но перед тем как сесть в «ауди» в Байё, я сбрил бороду в туалете поезда, выбросил контактные линзы в сортир и надел картуз, чтобы скрыть волосы. В Альхесирасе я полностью перекрасился, вернув волосам изначальный черный цвет.
А теперь я собирался сесть на жесткую диету. Тот тип, который чуть больше похож на человека с фотографии из архивов Центра фильтрации, вскоре должен исчезнуть в Рабате.
На последнем участке нашего пути следовало бы еще раз сменить облик. Затем — и в этом состояла конечная цель плана — мы растворимся в мешанине космополитичного населения тропической Азии. И на земле обетованной под названием «Франция» больше никто о нас не услышит.
Во время завтрака я продолжал размышлять над всем этим, группировал и перегруппировывал данные, пытаясь найти иное решение, нежели поездка на междугороднем автобусе, наем или покупка автомобиля. Конечно, оставался еще вариант с автостопом, но я хотел быть уверенным в том, что мы доберемся до Агадира без проволочек. Я мог бы попытаться подыскать людей, двигающихся на юг в машине, и предложить им прихватить нас с собой, с условием, что мы возьмем на себя долю расходов, но ради этого не стоило отказываться от автобуса. Приметы попутчика, с которым ты делишь заднее сиденье легковушки, запоминаются гораздо лучше, нежели внешность незнакомца, ютящегося в кресле междугороднего автобуса…
Я смотрел на Карен и долго подыскивал слова, чтобы мой вопрос прозвучал помягче. И в конце концов ограничился банальностью самого низкого сорта.
— Тебя не слишком напряжет поездка на междугороднем автобусе прямо сегодня?
Когда Карен повернулась ко мне, ее взгляд был обращен куда-то в недоступные дали. Она маленькими глоточками отхлебывала какао из чашки.
— Скажи-ка, — произнесла она, — ты знаешь, что эти ребята на станции «Мир» ухитрились получить у смерти отсрочку длиной двадцать четыре часа?
Мгновение я молча разглядывал ее.
Я видел, что Карен толком не удавалось вернуться к реальности. Зачем она сказала мне о «Мире»? Видения из собственного сна тут же накрыли мой мозг целой волной сверхконцентрированных воспоминаний.
— Ну, ты согласна на автобус? — спросил я вслух, ничем не выдавая своего волнения.
— Кажется, к ним явился призрак и объяснил, как запустить небольшой вспомогательный двигатель, имеющийся на станции… Они ухитрились вновь набрать высоту и уменьшить угол входа в атмосферу.
«Призрак? — подумал я. — Черт возьми, откуда она знает об этом? Мы же не включали телик со вчерашнего дня, а накануне она была слишком не в себе даже для того, чтобы просто посмотреть вместе со мной трансляцию футбольного матча. С тех пор я не включал выпуски новостей из страха натолкнуться на наши рожи. Я еще сказал себе, что займусь этим завтра или в последующие дни…»
— Какой призрак? — только и спросил я вслух.
— Какой-то призрак. Так они мне сказали, но полагаю, я также мельком видела это по телику.
— По телику?.. Так они тебе сказали?
В ее глазах, как в зеркале, отразились мои недоверие и тревога. Вернее, я прочитал там, насколько ее все это достало: «Я не сумасшедшая, ты прекрасно знаешь, что мы не чокнутые… просто я иногда вижу кое-что…»
Я ничего не стал добавлять. Да и что я мог сказать? Ведь я тоже пережил сон о станции «Мир» и даже видел там умершего джазмена, который сказал им, что…
— Какой призрак? — внезапно спросил я. — Кого видели эти космонавты?
Она взглянула мне в лицо так, как будто искренне удивилась моему интересу ко всему этому:
— Они видели кое-кого.
— Кого?
— Привидение. Умершего человека.
— Да кого именно, черт побери?
Последнюю фразу я почти выкрикнул, в моем напряженном голосе слышался еле сдерживаемый гнев.
Я увидел, что она почти испугалась меня.
— Музыканта.
— Музыканта?
— Да.
— Саксофониста? Негра? Джазмена, жившего в XX веке? Альберта Эйлера?
Она уставилась на меня, на этот раз по-настоящему удивленная. В ее взгляде вспыхнула надежда. Это был взор влюбленного человека, говорящий: «А… и ты тоже?»
— Верно, — ответила Карен.
Не стоит рассчитывать на то, что я сумею подробно объяснить вам причины возникновения и принципы функционирования релятивистских феноменов, в которые погружает нас нейровирус Широна-Олдиса. Я не знаю, почему за сутки до Карен видел тот же самый сон. И уж тем более не знаю, почему этот сон для меня имел самые благоприятные, а для нее — тяжелейшие последствия. Мне известно лишь то, что Карен не разбудил портье и потому ее сон не прервался на середине. Умерший джазмен в деталях растолковал космонавтам, как починить малый реактивный двигатель, который им никак не удавалось запустить, даже после двух бесплодных выходов в открытый космос с использованием УПК.[29] Именно Карен вышла в безвоздушное пространство, чтобы починить отказавший модуль, после чего джазмен рассказал всем им о части последних суток своей жизни — этого рокового ноябрьского дня 1970 года. В заключение музыкант поведал, что станция вскоре сможет немного набрать высоту, но таким образом они получат всего лишь отсрочку длиною в двадцать четыре часа.
— Почему? — спросил я.
Карен отхлебнула сока. Я видел, что ей приходится постоянно бороться с приступом хандры, характерным для состояния постОСП.
— Потому что следует соблюдать локальный термодинамический баланс, — ответила она.
Я почувствовал, что она сама толком не понимает смысла этой фразы, а просто слово в слово повторяет услышанное ранее выражение.
Я тоже не понимал ни слова.
Карен не стала ждать, пока я задам вопрос:
— Это фундаментальный закон, гармония, которую ни в коем случае нельзя нарушать, ясно?
— Нет, не ясно.
— Раз парни на станции получили сутки отсрочки, нужно, чтобы кто-то другой лишился этих двадцати четырех часов.
Я подавил дрожь в голосе:
— Кто?
Она слегка помолчала, задумавшись. Я понимал, что она пытается воспроизвести перед мысленным взором недавний опыт в том виде в каком она его пережила, с присущим этому видению ощущением реальности происходящего.
— Кто угодно… любой, кто находится на другом конце цепочки…
— Какой цепочки?
Она нахмурилась:
— Не знаю… Очевидно, это как-то связано с нейровирусом, но… Это что-то вроде цепочки. Альберт Эйлер сказал, что это похоже на двойную спираль ДНК, но на самом деле речь идет о какой-то структуре, спрятанной в недрах реальности… Это что-то вроде… Может, что-то вроде закодированного изображения, фрактального кода?.. Но я не знаю, что это означает. А вот парни со станции, судя по их виду, все понимали, но не верили собственным глазам и ушам…
Я попытался соединить разрозненные элементы информации, как вещества в наборе для юных биохимиков, однако это мне, по большому счету, не удалось. Да, я кое-что читал о ДНК в электронной библиотеке Центра № 14, но знал о таких вещах недостаточно для того, чтобы нарисовать в собственной голове ментальную картину-макет описываемого явления.
Впрочем, тут мне на ум пришло одно из самых личных воспоминаний.
— Скажи-ка, а не связана ли эта двойная спираль с нашими снами? Ну знаешь, этими видениями пары сплетенных, перекрутившихся друг вокруг друга змей или призрачных драконов, как будто сошедших со страниц старинных книг?
Мы с Карен часто обсуждали эти образы, и как-то, за несколько недель до перевода в спецпоселение, я вскользь коснулся их в разговоре с Коэн-Солалем.
Я уже не помню, что он говорил вначале, но прежде чем с поразительной точностью описать существ из наших видений, доктор пробормотал всего лишь одну фразу:
— Космический змей…
— Что? — переспросил я.
— Да так, ничего… одна теория… но доступ к подобного рода книгам теперь запрещен…
— Что за теория, доктор? — продолжал настаивать я.
— Ее суть сложно объяснить… Образ змея, вернее, пары сплетенных змей обнаруживается в мифах всех народов и в большинстве великих религиозных учений планеты — от Ветхого Завета до кодекса майя, от обрядов сибирских шаманов до скандинавских саг, от мистических практик аборигенов Австралии до истоков индуизма. В конце XX века в американской этнологии была разработана очень интересная теория о связях между ДНК и определенными «обостренными состояниями сознания», чрезвычайно похожими на ваши кризисы, с той лишь разницей, что те люди вызывали их у себя намеренно, например при помощи галлюциногенных составов, которые глотают индейцы в джунглях Амазонки… Нарби[30] констатировал одну удивительную штуку: индейцы обладали невероятным, детальнейшим знанием об окружающей их экосистеме, вплоть до точного местонахождения и фармакологических свойств некоторых редких растений или животных. Они знали все о сущности настоящего «контролируемого хаоса», который представляют собой нетронутые человеком джунгли. И Нарби показал, что аборигены никогда не сумели бы собрать столь великолепные базы данных только при помощи эмпирических методов «первобытных» цивилизаций. Однако ученый пошел дальше и открыл самую поразительную вещь: индейцы знали все это благодаря своим галлюциногенным составам. Благодаря айауаске[31] они подключались к внутренней, секретной базе данных и получали возможность расшифровать целую кучу информации… Нарби сам попробовал галлюциноген и пришел к выводу, что в ходе видений регулярно повторяется образ двух сплетенных змей. Ученый выстроил всю свою теорию на аналогии между этой парой рептилий и структурой ДНК. Он думал, что ДНК содержит в себе настоящий кладезь всеобъемлющих, космических сведений о сути окружающего мира и что мозг при помощи определенных молекулярных веществ способен «декодировать» эти пока что скрытые базы данных.