— Ругаться не надо, Дмитрий Павлович. Это ни к чему… А позвонить в МВД нужно… Пускай разберутся в этом темном деле…
Он подошел к телефону и снял трубку:
— Джейк! Номер телефона МВД?…
Джейк уже листал свою записную книжку:
— Сию минуту, месье…
Тараканцев подбежал и вырвал у Кортеца трубку:
— Ведите себя прилично! Вы в чужом доме!
Кортец развел руками:
— Но вы же сами хотели позвонить. Зачем медлить?…
Тараканцев зашагал по комнате. Его трясло, как в лихорадке. Тон Кортеца, его уверенность сбили с толку несчастного Лжедмитрия. Шутка сказать — он продал два ценнейших шедевра русского искусства ловкому агенту за гроши… И кто теперь поверит, что он, Тараканцев, не знал, что именно находится под жалкой мазней, под двумя посредственными пейзажами?…
Кортец шевелил волосатыми пальцами, любуясь игрой света в камнях на перстнях. Джейк посылал в потолок непонятные сигналы своими зелеными веками…
Молчание длилось минуты две. Слышны были лишь подавленные вздохи Лирики за стеной и взволнованное сопение Лютеции Гавриловны, прильнувшей ухом к двери.
— Где оба полотна? — спросил наконец Тараканцев.
— В гостинице, месье… — подавшись вперед, вежливо сообщил Джейк.
— Милости просим завтра утром к нам, — сказал Кортец. — Прихватите с собой профессора Кончаковского. Он большой специалист по Боровиковскому.
— Ни в какие гостиницы я не поеду, — хмуро проворчал Тараканцев. — Приезжайте сюда завтра вечером сами. Я и без Кончаковского во всем разберусь…
— Очень хорошо! — с нескрываемым удовольствием согласился Кортец. Он был уверен, что Кончаковского Тараканцев в это дело посвящать не будет.
Тараканцев сел и задумался.
Кортец подсел к нему и, стараясь говорить как можно задушевнее, сказал:
— Дмитрий Павлович! Душа моя! Не серчайте. Конечно, вы тут ни при чем. Кто-то во время революции замазал Боровиковского, чтобы не реквизировали, вот и все. Я обещаю вам, что, как только мы с мистером Бельским вернемся из монастыря, оба полотна будут ваши… Вы можете их сжечь или преподнести как открытие и прославиться…
— Что вы будете искать в этом монастыре? — угрюмо глядя на Кортеца, спросил Тараканцев.
— Там погребен боярин Бельский, друг Ивана Грозного… У Джейка есть сведения, что в гроб боярина Бельского положена одна интересная древняя рукопись…
— Византийская антология Агафия, пятый век, — с большой готовностью пояснил Джейк. — Ко мне попал от одного из эмигрантов ее титульный лист…
Он извлек из внутреннего кармана свернутый в трубку пергаментный лист, заправленный в ватманскую бумагу, и передал Тараканцеву. Тот долго и внимательно его разглядывал. Наконец вернул:
— Не думаю, чтобы вы что-либо там нашли. Все ценное вывезено. Остальное учтено и хранится в местном музее.
Кортец засмеялся и, легонько похлопав Тараканцева по плечу, сказал:
— Наша жизнь осмысленна только в том случае, если мы ежедневно отправляемся на охоту за счастьем, Дмитрий Павлович. Почему бы нам, скромным туристам, не поохотиться за счастьем на севере России, в романтическом древнем монастыре?…
— Я уже сказал: вам никто не разрешит заниматься там раскопками, — холодно молвил Тараканцев.
— Мне — нет, а вот этому юноше разрешат, — кивнул на Джейка Кортец.
— Почему вы так думаете? — насмешливо поглядев на Джейка, спросил хозяин дома.
— Джейк! Продемонстрируйте товарищу Тараканцеву свои документы, — коротко приказал Кортец.
Джейк встал, быстро извлек из кармана бумажники протянул Тараканцеву какую-то бумажку. Тот развернул, прочел и ахнул: он держал в руках командировочное удостоверение на бланке своего учреждения, с печатью и за своей подписью. Да, это была его собственная подпись: мелкая, замысловатая, с хитрыми закорючками. В удостоверении сказано было, что научный сотрудник Георгий Иванович Богемский направляется для исследовательской работы туда-то и туда-то…
Тараканцев поправил очки и внимательно поглядел на Джейка:
«Диверсант?… Шпион… А что, если его сцапают?… Нет! Чепуха!.. Легко можно будет установить, что удостоверение сфабриковано…»
Он вернул документ и, криво усмехнувшись, сказал:
— Сразу видно, что вы сын состоятельных родителей.
Джейк скромно промолчал и сел на свое место. Но Кортец весело рассмеялся:
— Его родители были совсем бездетны, Дмитрий Павлович. Пусть им легко будет на том свете…
Тараканцев встал:
— Итак, завтра в это же время я жду вас у себя.
Не рассчитывая на рукопожатие, Кортец поклонился с сияющим лицом:
— Непременно, душа моя. Только я не смогу приехать. Приедет Джейк и привезет пока одно полотно… А потом можно будет посмотреть и второй шедевр…
В комнату ввалилась Лютеция Гавриловна, за нею неуверенно вошла Лирика.
— Как, вы уже уходите? — оживленно спросила мадам.
— К сожалению, нам пора, — сказал Кортец и приложился к мощной руке Лютеции.
То же самое проделал и Джейк.
— Ваш муж стал бы великим человеком, мадам, если бы в Советском Союзе ценили истинный ум, — льстивым тоном произнес Кортец и поцеловал руку Лирики.
Тараканцев остался в комнате, так и не решив, нужно ли ему провожать гостей.
— Ум!.. Великим человеком стал бы!.. — зарычала Лютеция, когда за Кортецом и Джейком захлопнулась дверь. — Ему люди предлагают выгодное дело, суют деньги, а он из себя святого корчит!..
— Лютеция Гавриловна! — истерически завизжал Тараканцев. — Извольте замолчать!
— Мама, оставь, пожалуйста! — окрысилась Лирика.
— Я замолчу, — грозно сказала мадам, — но теперь и вы будете молчать, как жареный судак, Лжедмитрий Павлович… Эти господа вас так зажмут в кулак, что вы и не пикнете…
Прогулки по монастырю
Провожаемые строгими глазами святых, изображенных на стенах массивных каменных ворот, Тася и Волошин прошли под сводами монастырской надвратной церкви и, остановившись, оглянулись… Стройная, словно парящая в небесной синеве одноглавая церковка напомнила Тасе Царевну Лебедь, чудесную красавицу из сказки Пушкина.
Тася сказала об этом Волошину. Тот быстро согласился, но не удержался от искушения пошутить.
— И этой девушке всего лишь четыреста лет! Я уверен, что так же, как и Царевну Лебедь, ее создал поэт. Да, поэт! — повторил он. — Но обратите внимание, Настенька, своим произведением он явно протестует против «загробных мук» и говорит лишь о вечной жизни.
Тася счастливо засмеялась:
— Как я довольна, что приехала сюда! Я вижу живые чудеса древнего зодчества! Этих поэтов в старину называли «умельцами каменных дел».
Тася и Волошин шли по тенистым аллеям главного монастырского двора.
— Пойдемте во внутренний двор. Я хочу осмотреть ту церквушку, о которой нам вчера вечером рассказывал профессор Стрелецкий, — сказала Тася.
Дворов в монастыре было пять, и их отделяли друг от друга мощные стены и ограды.
— Не понимаю, почему монастырь внутри разгорожен? — спросила Тася.
— А я объясню вам, — сказал Волошин. Он уже свыкся с ролью профессионального гида и, начитавшись в Вологде справочной литературы, охотно давал объяснения своей спутнице. — Дело в том, что мы с вами находимся не только в бывшем монастыре, но и в бывшей крепости. Да, да! Это был крупный военный опорный пункт на севере Московской Руси… Враги не могли углубиться на юг, миновав эту крепость. Здесь стоял сильный гарнизон, который мог мобилизовать население и ударить интервентам в тыл… А взять приступом эту крепость было невозможно… Вы обратили внимание, что стены крепости почти везде окружены озером?… Они так же высоки, как стены Московского Кремля, а башни даже выше и шире кремлевских…
Тася оглянулась и с уважением поглядела на могучие стены и башни монастыря.
— Теперь перейдем к вопросу, заданному мне одним из экскурсантов, — бойко продолжал Волошин. — Зачем столько стен внутри монастыря?… А затем, что, если во время осады крепости враги ворвутся в какой-либо один монастырский двор, им придется штурмовать стены остальных дворов…
— Да, действительно… — с восхищением оглядывая внутренние стены, согласилась Тася.
— Прошу обратить внимание, товарищи экскурсанты, на расположение дворов. Ворвавшись в один двор, враги уже сами с трех сторон попадали в окружение защитников крепости и часто бывали так биты, что старались поскорее удрать обратно.
— А монастырь этот действительно осаждали враги?
— Да! И неоднократно, уважаемые товарищи! Но каждый раз они бывали отброшены и рассеяны… А вот и пятый двор.
Перед ними раскрылся уголок неописуемой прелести: зелень травы самых неожиданных оттенков легким ковром покрывала небольшую лужайку, прорезанную ручейком. На зеленом холме стояла пурпурная церковь, окруженная хороводом берез. Перед церковью в немом ожидании застыл строгий белый павильон, прикрывший крохотную избушку Кирилла Белозерского, основателя монастыря. А над всем этим маленьким миром прошлого в синем небе сияло глазастое солнце и стояла какая-то особенная, левитановская тишина…
Тася нараспев произнесла:
Произнесла и умолкла, прислушиваясь, будто ожидала, что откликнется эхо.
Волошин затряс головой, будто желая отделаться от какого-то наваждения:
— Блок… Этот монастырский уголок может навеять только такие настроения… Давайте осмотрим церковь, Настенька. Я хочу убедиться, что призраки ушли отсюда, что здесь остался только чудесный Александр Блок.
Юноша и девушка приблизились к церкви, где вчера ночью они видели странного старика. Дверь была приоткрыта. Постояв минуту, Тася и Волошин вошли в церковь.
Насколько нарядным и радостным был ее внешний вид, настолько строгой и суровой она оказалась внутри… Темные древние иконы, почерневшая позолота, меланхолический блеск бронзовых подсвечников, коричневый тон деревянного аналоя — все это ясно показывало, что создатели церкви обращаются к вошедшему на языке аскетизма и смирения.
В глубине виднелся небольшой алтарь. Сквозь маленькие оконца, похожие на бойницы, тянулись к полу лучи солнца.
Волошин взглянул на Тасю:
— Ну как?
— Жутко… — поеживаясь, ответила девушка. — Смотрите, какой здесь интересный пол! — вдруг воскликнула она.
Волошин стал разглядывать пол. Составленный из больших разноцветных плит ярких и темных тонов, он являл собой замысловатый и в то же время вполне законченный орнамент. Простой домотканый ковер закрывал центральную часть орнамента, и длинная дорожка от паперти до алтаря разрезала его надвое.
Волошин нагнулся, взялся за ковер и стал его скатывать.
— Что вы делаете? — с изумлением спросила Тася.
— Хочу посмотреть весь пол.
Скатав ковер, Волошин принялся за дорожку. Через три минуты мозаичный пол предстал перед Тасей во всем своем великолепии.
— Хорош, правда? — спросил Волошин.
— Очень! — с восторгом подтвердила Тася. — Если бы его можно было зарисовать… Мне бы очень хотелось, Ваня.
— Рисовать я не умею, но…
Волошин осмотрелся и выбежал из церкви. Через минуту он вернулся со стремянкой и поставил ее поближе к центру, потом взобрался на нее и взял в руки висевший в футляре фотоаппарат.
Щелкнув несколько раз затвором и осветив церковь вспышками магния, Волошин слез со стремянки, отнес ее на место и вновь разостлал ковер и дорожку.
Целый день Тася и Волошин бродили по обширным монастырским дворам, опускались в страшную подземную монастырскую тюрьму, поднимались на гребни крепостных стен. Тася измерила высоту Кузнецкой башни, стоящей прямо в воде озера. Получилось двадцать метров.
Взявшись за руки, как школьники, они ходили и смотрели, смотрели и обменивались впечатлениями, вспоминали все, что они узнали в Вологде об этом русском чуде, гордо стоящем над озером, о сказочном «граде Китеже», затерявшемся в северных лесах. Стоя на зеленом холмике пятого двора, Тася сияющим взором окинула монастырские строения, видневшиеся вдали: белые кельи и старинные палаты, трехэтажные стены с бойницами. Она прислушалась. Вокруг стояла тишина, лишь издалека доносился сигнал одинокой машины, гудели шмели и шептались березы.
— Как странно! — сказала Тася. — Лишь три дня назад мы были в Москве, в самом центре бурной современной жизни, и вот попали сразу в тринадцатый и четырнадцатый век, в феодализм… Ваня, достаньте свою тетрадку и прочтите, что вы там еще записали в Вологде об этом монастыре.
Волошин достал из-за пояса общую тетрадь и, развернув, стал читать, как псалтырь:
— «Русский север среди своих исторических памятников насчитывает несколько монастырей, из которых наибольшее значение имеют монастыри-крепости, бывшие проводниками не только религии, но и московского влияния, проводниками идеи объединения вокруг Московского государства всей русской земли».
— Нет! — нетерпеливо прервала его Тася. — Вы мне это уже говорили… Найдите в своей тетрадке монаха, который ушел из московского Симонова монастыря в четырнадцатом веке и поселился вот здесь, на этом холмике, в диких лесах…
— Святой Кирилл? — насмешливо спросил Волошин. — Настенька! Побойтесь бога! Я говорю в буквальном смысле. Чего доброго, вы здесь молиться начнете…
— Ах, Ваня! — со вздохом сказала Тася. — Ну зачем вы острите? Я не буду молиться. Но я хочу понять этого человека. Кто он? Почему ушел из Москвы в эту глушь? Ведь он там архимандритом крупного монастыря был. Знать московская под благословение к нему подходила… В чем же дело? Что ему в этих диких озерных дебрях понадобилось?… Ответьте мне. Только без шуток и острот.
Волошин оглянулся, внимательно посмотрел на крохотную деревянную избушку отшельника, укрытую под сенью берез и безмятежно стоящую здесь уже почти шестьсот лет…
— Церковники называют его святым… Ну что ж, пусть называют. Это их дело… А я думаю, Настенька, что этот человек был мыслителем, философом. Вот я записал в Вологде одно место из его философского трактата «О падающих звездах». Послушайте, что написал этот умный русский человек шестьсот лет назад, сидя у лучинки вон в той крохотной избушке…
— Читайте, — сказала Тася.
— «…Одни говорят, что это падают звезды, а другие, что это злые мытарства. Но это и не звезды и не мытарства, а отделение небесного огня, насколько нисходят они вниз, расплавляются и опять сливаются в воздухе. Поэтому никто не видел их на земле, ибо всегда они рассыпаются в воздухе…»[6]
— Удивительно! Ведь это же учение о метеоритах… — тихо проговорила Тася.
— Да… Он точно и ясно охарактеризовал небесное явление в те годы, когда никто не смел и не умел так думать. И при этом, заметьте, Настенька, никакой мистики и метафизики. Это чистейший материализм.
— Но что заставило этого человека бежать сюда?
— Думаю, что для подобных размышлений в те годы северные лесные дебри были самым подходящим местом, — ответил Волошин и, обведя взглядом красивый уголок, добавил: — Видимо, это была натура созерцательная…
Так Тася и Волошин бродили по древней русской крепости. Не станем говорить громких фраз об изумительном северном памятнике русской старины, куда судьба случайно забросила двух московских комсомольцев. Скажем лишь, что монастырская крепость эта не выдумана: автор был в ней и испытал там величайшее удовольствие. Куда ни бросишь взгляд — всюду прекрасные произведения русского древнего зодчества. И, чтобы почувствовать всю красоту этой крепости, чтобы понять ее форму, простую, строгую, могучую, рассчитанную лучшими военными строителями русской старины, ее нужно увидеть…
На юношу и девушку, бродивших по всем уголкам Сиверского монастыря, действовало, кроме всего, и другое: густые заросли полыни, васильки, ромашки, зеленый ковер на лужайках дворов, свежее благоухание земли под небом ослепительной ясности, — все это воспринималось ими как музыка и кружило голову…
Совсем иначе воспринимали монастырскую обстановку Кортец и Джейк Бельский. Они приехали в этот монастырь на неделю раньше, чем Тася, Волошин и профессор Стрелецкий. Джейк успел уже обнаружить ход в подземелье — в погребе под самой высокой крепостной башней, именуемой Кузнецкой. Но оказалось, что ход этот завален кирпичом и грунтом. Директор монастыря-музея Анышев объяснил «московскому» и парижскому гостям, что обвал произошел вследствие подкопа почти триста пятьдесят лет назад, во время осады монастырской крепости польскими и литовскими интервентами… Чтобы расчистить ход в подземелье, требовались большие земляные работы, но Джейк уже договорился с местным райисполкомом о рабочих и о транспорте. Расходы брал на себя музейный фонд, за представителя которого Джейк себя выдавал.