— Там вы и потеряли свои два пальца?
Хенк поднял искалеченную руку и внимательно ее оглядел.
— Нет. Указательный палец я потерял на Ригеле XII. Мы строили первый лагерь на этой планете, и я выкопал такой странный красный камень, весь в шишечках. Ну, я и ткнул в него пальцем — посмотреть, очень ли он тверд, — и кончика пальца как не бывало! Фьють — и нет его. А потом весь палец загноился, и врачи его оттяпали напрочь. Ну да мне еще очень повезло. Кое-кто из: ребят, из — каторжников-то есть, наткнулся на камушки побольше моего, так они потеряли кто ногу, кто руку, а один и вовсе был проглочен целиком. На самом деле ведь это были не камни, а живые твари — живые и голодные! Ригель XII так ими и кишит. Ну, а средний палец… средний палец я потерял по глупости на космолете, когда нас перевозили в…
Диктор понимающе кивнул, кашлянул и сказал:
— Но осы, гигантские осы на Антаресе VIII были хуже всего?
Отто-Блотто не сразу сообразил, о чем идет речь, и растерянно замигал.
— А-а… Это точно. Они кладут яйца под кожу обезьян, которые водятся на Антаресе VIII, понимаете? Обезьяне, конечно, приходится туго, зато у осиных личинок есть пища, пока они не вырастут. Ну мы там обосновались, и тут оказалось, что осы не видят никакой разницы между этими обезьянами и людьми. Все шло гладко, а потом вдруг то один хлопнется без чувств, то другой. Забрали их в больницу, сделали рентген, и оказалось, что они прямо нашпигованы…
— Благодарю вас, мистер Хенк, но наши телезрители уже не меньше трех раз видели осу Херкмира и слушали рассказ о ней во время «межзвездного полета». Программа эта, как вы, без сомнения, помните, дорогие телезрители, передается по средам от девятнадцати до девятнадцати тридцати по среднеземному времени. А теперь, мистер Крэндол, разрешите спросить вас, как вы себя чувствуете, вернувшись на Землю?
Крэндол выступил вперед и подвергся примерно такому же допросу, как и его товарищ.
Впрочем, произошло одно незначительное отступление от шаблона. Диктор спросил, думает ли он, что Земля за это время сильно изменилась. Крэндол приготовился пожать плечами, потом вдруг усмехнулся.
— Одну заметную перемену я вижу уже сейчас, — сказал он. — Вот эти парящие в воздухе камеры, которыми управляют с помощью маленьких коробочек. В тот день, когда я расстался с Землей, этого еще не существовало. Изобретатель, наверное, неглупый человек.
— А? — диктор оглянулся. — Вы говорите о дистанционном переключателе Стефансона? Его изобрел Фредерик Стоддард Стефансон лет пять назад. Верно, Дон?
— Шесть лет, — поправил телеоператор. — Пять лет назад переключатель поступил в продажу.
— Переключатель был изобретен шесть лет назад, — пояснил диктор. — А в продажу он поступил пять лет назад.
Крэндол кивнул.
— Ну, так этот Фредерик Стоддард Стефансон, должно быть, очень неглупый человек, очень-очень неглупый, — и он снова усмехнулся в объектив камеры.
«Гляди на меня — подумал он. — Я ведь знаю, что ты смотришь эту передачу, Фредди! Гляди на меня и трепещи!»
Диктор как будто немного опешил.
— Да… — сказал он. — Вот именно. А теперь, мистер Крэндол, не расскажете ли вы нам о самом жутком происшествии…
После того как телеоператоры собрали все оборудование и удалились, репортеры обрушили на обоих допреступников последний шквал вопросов, надеясь выведать что-нибудь пикантное.
«Роль женщин в вашей жизни?», «Ваши любимые книги, ваше хобби, ваши развлечения?», «Встречались ли вам на каторжных планетах атеисты?», «Если бы вам пришлось повторить все сначала…»
Никлас Крэндол отвечал вежливо и скучно, а сам думал о Фредерике Стоддарде Стефансоне, который сидит сейчас перед своим роскошным телевизором с экраном во всю стену.
Или Стефансон уже выключил телевизор? Может быть, он сейчас сидит, уставившись на погасший экран, и старается разгадать замыслы человека, который выжил, хотя согласно статистическим данным у него был на это лишь один шанс из десяти тысяч, и вернулся на Землю, отбыв все семь невероятных лет в лагерях на четырех каторжных планетах…
А может быть, Стефансон, посасывая губы, вертит в руках свой бластер — бластер, которым ему не придется воспользоваться. Ведь если не будет неопровержимо доказано, что он убил, не превысив пределов необходимой обороны, ему придется отбыть за убийство полный срок без зачета в семь лет, положенного тем, кто добровольно отбывает наказание авансом.
И он обречет себя на четырнадцать лет в кошмарном аду, из которого только что вернулся Крэндол.
Но, может быть, Стефансон сидит, скорчившись в дорогом пневматическом кресле, и угрюмо смотрит на экран невыключенного телевизора — оледенев от ужаса и все-таки не в силах оторваться от увлекательной передачи, которую подготовила телевизионная компания в связи с возвращением двух (нет, вы только подумайте — двух!) допреступников, авансом отбывших срок за убийство.
Сейчас, наверное, передается интервью с каким-нибудь земным представителем Галактической тюремной службы, энергичным начальником отдела по связи с прессой, понаторевшим в социологических терминах.
«Скажите, мистер имярек, — начнет диктор (другой диктор — более солидный и интеллигентный), — часто ли допреступники полностью отбывают срок за убийство и возвращаются на Землю?»
«Статистические данные, — эти слова сопровождаются шелестом бумаги и сосредоточенным взглядом вниз, за кадр, — статистические данные показывают, что человек, полностью отбывший срок за убийство с зачетом, положенным допреступникам, возвращается на Землю в среднем лишь раз в одиннадцать и семь десятых года».
«Таким образом, мистер имярек, можно сказать, что возвращение двух таких людей в один и тот же день — событие довольно необычное?»
«Весьма необычное, иначе вы, телевизионщики, не подняли бы вокруг него такую шумиху». (Жирный смешок, которому вежливо вторит диктор.)
«А что происходит с теми, кто не возвращается, мистер имярек?»
Изящный взмах широкой пухлой руки.
«Они гибнут. Или отказываются от своего намерения. Семь лет на каторжных планетах — это не шутка. Работа там не для неженок, не говоря уж о местных живых организмах, как крупных человекоядных, так и крохотных вирусоподобных. Вот почему тюремные служащие получают такую высокую плату и такие длительные отпуска. В некотором смысле мы вовсе не отменяли смертной казни, а только заменили ее общественно полезным подобием рулетки. Любой человек, совершивший или собирающийся совершить одно из особо опасных преступлений, высылается на планету, где его труд принесет пользу и где у него нет стопроцентной гарантии, что он вернется на Землю хотя бы даже калекой. Чем серьезнее преступление, тем длиннее срок и, следовательно, тем меньше шансов на возвращение».
«Ах, вот как! Но, мистер имярек, вы сказали, что они либо гибнут, либо отказываются от своего намерения. Не будете ли вы так добры объяснить нашим телезрителям, в чем выражается этот их отказ и что тогда происходит?»
Мистер имярек откидывается в кресле и сплетает пухлые пальцы на округлом брюшке.
«Видите ли, всякий допреступник имеет право обратиться к начальнику лагеря с просьбой о немедленном освобождении, для чего достаточно заполнить соответствующий бланк. Этого человека немедленно снимают с работ и с первым же кораблем отправляют на Землю. Соль тут вот в чем: та часть срока, которую он уже отбыл, полностью аннулируется, и он не получает никакой компенсации. Если, выйдя на свободу, он совершает преступление, он должен отбыть положенный срок полностью, Если он вновь выражает желание отбыть срок авансом, то опять отбывает его с самого начала. Трое из каждых четырех допреступников подают просьбу об освобождении в первый же год. Эти планеты быстро приедаются».
«Да, я думаю! — соглашается диктор. — Но мы хотели бы узнать ваше мнение о зачете, положенном допреступникам. Ведь многие, как вам известно, считают, что такое сокращение срока вдвое слишком соблазнительно и порождает допреступников».
По холеному благообразному лицу пробегает еле уловимая гримаса злости, которая тотчас сменяется снисходительно-презрительной улыбкой.
«Боюсь, что эти люди, хотя и движимые самыми лучшими побуждениями, не слишком осведомлены в вопросах современной криминалистики и психологии. Мы вовсе не стремимся уменьшать число допреступников, мы стремимся его увеличивать.
Вы помните, я сказал, что трое из четырех подают просьбу об освобождении в первый год? Эти индивиды достаточно благоразумны и попытались отбыть лишь половину срока, положенного за их преступления. Так неужели же они будут настолько глупы и все-таки совершат преступление с риском получить полный срок без зачета, когда уже убедились, что не могут выдержать и двенадцати месяцев каторги?
А тот, кто не просит об освобождении? Ну, у него есть достаточно времени, чтобы желание совершить задуманное преступление совсем остыло, не говоря уж и о гораздо большей вероятности того, что он погибнет».
«Плохим, очень плохим утешением послужит Стефансону эта лекция», — с удовольствием подумал Никлас Крэндол. Сам-то он вопреки вероятности вернулся после семи лет каторги, чтобы получить товар, оплаченный авансом.
Он и Хенк, Два воплощения до нелепости крохотного шанса. Жена Хенка, Эльза… Может быть, и она сидит перед своим телевизором, точно птица, завороженная взглядом змеи, в тупом отчаянии надеясь, что объяснения представителя Галактической тюремной службы подскажут ей, как избежать неизбежного, как спастись от столь редкой судьбы, которая ей уготована.
Впрочем, об Эльзе пусть думает Отто-Блотто. Пусть радуется: он дорого заплатил за это право. Но Стефансон принадлежит ему, Крэндолу.
«Я хочу, чтобы этот долговязый бандит как следует попотел от страха, я буду выжидать своего часа, и пусть он трясется!»
Репортеры продолжали допрос, но тут громкоговоритель над их головами откашлялся и объявил:
«Заключенные, на выход! Первый десяток собирается и идет в канцелярию корабля. Все правила внутреннего распорядка строго соблюдаются до самого конца. Вызываются: Артур, Ауглюк, Гарфинкель, Гомес, Грэхем, Крэндол, Феррара, Хенк…»
Через полчаса они уже шли по центральному коридору к трапу в своей старой гражданской одежде. У выхода они предъявили свидетельства часовому, механически угодливо улыбнулись Андерсону, когда он крикнул в иллюминатор: «Эй, ребята, возвращайтесь поскорее!» — и сбежали по наклонным сходням на поверхность планеты, которую не видели семь долгих мучительных лет.
У выхода их опять поджидали репортеры и фотографы, а также один телеоператор, которому было поручено показать их зрителям в первые минуты свободы.
Вопросы, вопросы, но теперь они могли позволить себе резкие ответы, хотя им было еще трудно отвечать грубо кому бы то ни было, кроме товарищей по заключению.
К счастью, внимание репортеров отвлек третий допреступник, который шел с ними. Феррара отбыл два года с зачетом за избиение с нанесением увечий. Он лишился обеих рук и одной ноги в едких мхах Проциона III всего за месяц до освобождения и теперь медленно ковылял по сходням на здоровой ноге и протезе — держаться за перила ему было нечем.
Когда репортеры с неподдельным интересом принялись расспрашивать его, каким образом он намерен осуществить избиение, не говоря уж о нанесении увечий, при столь ограниченных возможностях, Крэндол толкнул Хенка локтем, они быстро сели в ближайшее гиротакси и попросили водителя отвезти их в какой-нибудь бар — поскромнее и потише.
Полная свобода выбора совершенно ошеломила Отто-Блотто.
— Ник, я не могу! — прошептал он. — Слишком уж тут много всякой выпивки!
Крэндол вывел его из затруднения, заказав для них обоих.
— Два двойных виски, — сказал он официантке. — И больше ничего.
Когда виски было принесено, Отто-Блотто уставился на рюмку с грустной недоуменной нежностью — так смотрит отец на сына-подростка, которого в последний раз видел еще грудным младенцем. Он осторожно протянул к ней трясущуюся руку.
— За смерть наших врагов! — сказал Крэндол и, залпом выпив свое виски, стал смотреть, как Отто-Блотто медленно прихлебывает, смакуя каждую каплю. — Не увлекайся! — сказал он предостерегающе, — Не то Эльза и не заметит твоего возвращения — разве что будет возить цветы по приемным дням в клинику для алкоголиков.
— Можешь не опасаться, — проворчал Отто-Блотто в пустую рюмку. — Я вскормлен на этом зелье. Да и в любом случае больше я не пью, пока с ней не разделаюсь. Я так все и задумал, Ник: одна рюмка, чтобы отпраздновать свободу, потом Эльза, Я выдержал эти семь лет не для того, чтобы теперь из-за собственной промашки остаться в дураках.
Хенк поставил рюмку на стол.
— Семь лет то в одном кромешном аду, то в другом. А до этого — двенадцать лет с Эльзой. Двенадцать лет она измывалась надо мной как хотела, смеялась мне в глаза и говорила, что по закону она моя жена, что я обязан ее содержать и буду ее содержать, а не то мне же будет хуже. А чуть только я переставал ползать перед ней на брюхе, она тут же находила способ упечь меня за решетку. Потом через месяц-другой говорила судье, что я, наверное, образумился и она готова меня простить! Я на коленях просил ее дать мне развод, в ногах у нее валялся — детей у нас нет, она здоровая, молодая, но она только смеялась мне в лицо. Когда ей надо было засадить меня, так перед судьей Она плакала и рыдала, но, когда мы оставались с ней вдвоем, она только хохотала, глядя, как меня корчит. Я содержал ее, Ник. Отдавал ей все, что зарабатывал, почти до последнего цента, но этого ей было мало. Ей нравилось смотреть, как я корчусь, — она сама так и сказала. Ну, а сейчас пришел ее черед корчиться. — И, крякнув, он добавил: — Женятся только дураки.
Крэндол поглядел в открытое окно, рядом с которым он сидел. Там на множестве уходящих все ниже и ниже уровней бурлила обычная Жизнь Нью-Йорка.
— Может быть, — произнес он задумчиво. — Не берусь судить. Мой брак был очень счастливым, пока он длился, — все пять лет. А потом вдруг счастье исчезло — словно масло прогоркло.
— Во всяком случае, она дала тебе развод, — заметил Хенк. — А не вцепилась тебе в глотку.
— О, Полли была не из тех женщин, которые вцепляются кому-нибудь в глотку. Я звал ее Прелесть Полли, а она меня Большой Ник. А потом звездный блеск потускнел, да и я тоже, наверное. Тогда я еще лез из кожи вон, пытаясь добиться, чтобы наша с Ирвом фирма приносила прибыль. Оптовая торговля электронным оборудованием. Ну и конечно, нетрудно было понять, что миллионера из меня не выйдет. Возможно, дело было именно в этом. Но, так или иначе, Полли решила уйти, и я не стал мешать. Мы расстались друзьями. Я часто думаю, что она теперь…
Раздался хлопок, похожий на всплеск — словно тюлень ударил ластом по воде. Крэндол взглянул на стол, где между рюмками теперь лежал чуть приплюснутый шар. В тот же миг рука Хенка подхватила шар и швырнула его в окно. В воздух взвились длинные зеленые нити, но шар уже падал вдоль стены гигантского здания и рядом не было живой плоти, в которую они могли бы впиться.
Уголком глаз Крэндол успел заметить, что какой-то человек стремглав выбежал из бара. Несомненно, это он бросил шар: остальные посетители испуганно смотрели ему вслед и оглядывались на их столик. Стефансон, очевидно, решил, что за Крэндолом стоит установить слежку и обезвредить его.
Отто-Блотто не стал хвалиться быстротой своей реакции. Они оба уже давно научились действовать мгновенно — чужие смерти преподали им немало полезных уроков. И Хенк сказал только:
— Одуванчик-бомба с Венеры. Ну, во всяком случае, Ник, этот типчик не хочет тебя убить. Просто искалечить.
— Да, это в духе Стефансона, — согласился Крэндол, когда, заплатив по счету, они направились к выходу, а лица вокруг только еще начинали бледнеть. — Сам он этого не сделал бы. Нанял бы исполнителя, И нанял бы его через посредника, на случай если исполнитель попадет в руки полиции и расколется. Но и это был бы риск: обвинение в уже совершенном убийстве его никак не устроило бы. Вот он прикинул: небольшая доза одуванчика-бомбы — и я уже для него не опасен. Возможно, он даже навещал бы меня в приюте для неизлечимо больных. Ведь присылал же он мне на каждое рождество открытку все эти семь лет. И всегда одно и то же: «Еще злишься? Привет! Фредди».