Подобрав хворост, Старик со всей возможной скоростью зашагал по тропинке.
Воин ехал к нему. Под навесом во дворе стоял, перебирая точеными ногами, конь, уже без седла и сбруи.
— Посмотрим, посмотрим, — пробормотал Старик, направляясь к дому. Он толкнул тяжелую, сбитую из потемневших дубовых досок дверь и вошел в сени.
Воин сидел за низким столом перед кувшином вина и хлебным караваем. Когда скрипнула дверь, рука его стремительным, практически неуловимым движением метнулась к рукояти меча. Затем он разглядел вошедшего и удивленно поднял брови.
— Это он? — спросил Воин тихо.
— А то кто же! — усмехнулась Лита, жена Старика. Голос ее звучал весело, но слышавший его много лет Старик услышал в нем страх.
«Все правильно, — подумал он, — я бы тоже боялся».
— Гостю — рад, — сказал он вслух, усаживаясь за стол.
— Ты — Маграв? — недоверчиво спросил Воин. — Тот самый проводник Март?
Старик кивнул.
— Что же, лгут легенды? Ты же должен быть…
— Легенды говорили правду, — усмехнулся Старик. — Сорок лет назад они говорили правду… И тридцать лет назад… Время…
— Ну хорошо. — Гость отодвинул в сторону кувшин и в упор посмотрел на хозяина. — Тогда ты знаешь, зачем я пришел. И ты дашь мне то, чего я хочу, или… — Оглянувшись на Литу и усмехаясь, он прочел нараспев: — «Проводник Маграв и его красавица жена». Лгут легенды. Когда я шел сюда, я думал пригрозить этим, но сейчас…
«Хорошо, что дочь живет не здесь», — подумал Старик.
— Я понял, Воин. — Он бросил в камин небольшую щепку горного дерева, и через мгновение там уже ревело и билось пламя. Горное дерево тысячи лет копило жар солнца, и не было лучшего топлива ни в горах, ни в долине, ни за горами.
— Зачем тебе Меч? — угрюмо спросил Старик. — ЧТО ты будешь с ним делать?
— Что?! — Воин, захохотав, с громом обрушил на стол бронированный кулак. — Вот что!!! Я мирный человек, Старик. Мирный — и не хочу, чтобы у меня были враги. И их у меня не будет! — Новый взрыв хохота потряс комнату. — Не останется!!
Резко оборвав смех, он наклонился вперед, почти к самому лицу Старика:
— Так ты проведешь меня, Маграв? Или…
— Проведу.
Кривя рот в усмешке, Воин откинулся назад, не торопясь нацедил себе кубок вина и так же не торопясь выпил.
— Правда ли, — снова заговорил он, — что и ты шел к Мечу в свое время?
Старик кивнул.
— И что любовь к этой женщине остановила тебя на пути к власти над миром?
— И заставила до конца дней поселиться здесь, — закончил Старик. — Вновь не лгут легенды.
— Что же… Ты сделал выбор, а я делаю свой. Мы выйдем на рассвете.
— Пусть так.
Они вышли на рассвете — всадник со Стариком, и направились в обход горы. Гора называлась Аграт, но Воин этого не знал.
— Это потухший вулкан, — объяснил Старик, — и в его кратере хранится Меч. Отсюда до него два часа пути.
Воин резко повернулся в седле:
— Два часа?!
— Если по прямой, — пояснил Старик. — Но нам придется обходить гору с востока, и хорошо, если успеем за два дня. Да и… Дорога опасна, господин. Не думаю я, что в человеческих силах ее пройти.
— Ты-то жив, — буркнул Воин, — хотя я слышал, идешь туда не впервые.
— Но мне не нужен Меч.
Через шесть часов они обогнули гору, и Воин увидел наконец дорогу, о которой говорил Старик. Вулканический конус был словно рассечен глубоким ущельем, наклонно поднимающимся к самой вершине. Видимо, когда-то здесь текла лава. Склоны ущелья заросли лесом, как и вся гора, а по дну его струился ручей.
— Что же, — произнес Воин, насладившись картиной, — идем.
— Коня придется оставить здесь, — быстро сказал Старик. — Он не пройдет и десятую часть пути. Привязать его лучше вон под тем уступом — и от дождя защита, и от ветра.
— Это не опасно?
— У подножия горы нет хищников, — безмятежно отозвался Старик. — Они боятся Дракона.
— Они — животные, — презрительно бросил Воин. — А человеку свойственно побеждать страх. Тем он и отличается от хищников.
«Если бы! — подумал Старик, бредя к скале вслед за Воином. — Если бы человек отличался от животного лишь этим! Как просто все было бы! И как мерзко. К счастью, ты не прав, Воин. На беду, ты не прав. На беду себе и к счастью для людей.
Не доходя до каменной стены, Воин резко остановился, вглядываясь. Старик подошел и стал рядом.
— Что это?! Что это такое?!
Под самой скалой, скрытые между валунами, громоздились кучей седла и сбруи.
— Что это?!
— Я всегда отпускаю коней, — ответил Старик, — и всегда складываю сюда седла. Вас очень много, Воин, и все-таки никто еще не прошел… Никто…
— Я пройду.
Вскоре над путниками нависли склоны ущелья.
Тропа теперь круто пошла вверх, и Воину часто приходилось останавливаться, поджидая своего провожатого. Тропа петляла, поминутно разделяясь, ложные ответвления уводили в нагромождение лавовых глыб или терялись в буреломе. Один — Воин это прекрасно понимал — он не осилил бы дороги и за месяц. И все же медлительность Старика раздражала его.
Вечером они подошли к старому кострищу, и Старик, повозившись немного, развел огонь.
— Воин?
— Да.
— Приготовься.
— К чему?
В ответ Старик лишь пожал плечами. Он понятия не имел, что придумает гора на этот раз. Она никогда не повторяла своих шуток, и лишь Дракон в конце пути был одним и тем же.
К Воротам дракона они вышли лишь к вечеру следующего дня. Первым их увидел Воин — и остановился, поджидая Старика. Две скалы возвышались впереди, перегораживая ущелье, так что между ними оставался лишь узкий проход. Старик тоже увидел ворота и Воина перед ними, в измятых обгоревших латах, сжимающего в руках зазубренный боевой топор. Дорога изрядно потрепала его то камнепадами, то невесть откуда возникающими черными волками, нападавшими всегда со спины и всегда по трое, то сгустками огня, слетающими с краев ущелья. Но Воин прошел, и глаза его все так же твердо сверкали в прорези шлема.
— Это Ворота, — сказал Старик. — Дальше ты пойдешь один. Ты не передумал… насчет своих врагов? Ты ведь доказал, что можешь дойти до вершины горы, и повернуть сейчас — поступок столь же смелый…
— А власть? — усмехнулся Воин.
— А нужна она тебе? Власть — доказательство твердости. Придя сюда, ты все доказал…
Воин повернулся спиной к Воротам и в упор посмотрел на Старика.
— Семейная жизнь изменила тебя, Маграв, — произнес он. — Ты забыл, что есть власть ради Власти.
— Что же, иди.
Затем была тишина, и удар в тишине — один-единственный. Медленно-медленно Старик поднялся с камня, на котором сидел, и пошел к воротам. Первое, что он увидел, миновав каменную щель, был Воин. Старик поспешно отвел взгляд и встретился глазами с Драконом.
— Все растешь, — прошептал он, — ну, здравствуй…
Потрепал чудовище по броневой чешуе, терпеливо подождал, пока раздвоенный на конце язык прошелся по нему с ног до головы, а затем направился к крутой каменной лестнице в дальнем конце кратера. Ступени, выбитые в скале много веков назад, вели к полукруглой площадке, с которой открывался вид на окрестности. Здесь же, в нише, стоял Меч.
Старик протянул руку и осторожно погладил голубую сталь.
— Надо же, — произнес он с горькой иронией, — сколько лет прошло, а я все так же хочу взять его в руки… И не нужна мне эта сила, и вредна даже, а хочется…
Затем он пошел вниз, по тропинке на внешнем склоне горы, и через два часа был у подножия. Чувствовал он себя плохо — сказывалась усталость, да и не только она.
Лита встретила его на полпути, там, где тропинка терялась, исчезая в густой траве.
— Ну как ты?
— Неважно. — Старик пожал плечами. — Завтра надо будет отпустить его коня. Как еще может быть? — Он помолчал, а затем с досадой произнес: — Каждый следующий злее предыдущего… И никто не хочет добра.
— Добра! — усмехнулась Лита. — Разве добро можно делать с помощью Меча? Зачем доброму Меч?
— Верно, верно, — пробормотал Старик. — Доброму он ни к чему… Только ведь злому — и подавно, разве не так? Пойдем, Лита, темнеет.
ВИРУС КОНТАКТА
Я слишком легко принимаю чужое мнение. Это плохо само по себе, а уж для журналиста и подавно. Почему-то считается, что хороший журналист должен иметь свою точку зрения и стоять на ней, как греки на Филиппинах… Или не греки… Так или иначе, но когда я ответил категорическим отказом на предложение написать репортаж об открытии второго лунного завода, мой шеф недолго думая принялся рассказывать мне о красотах Луны, романтике и прочей чепухе. Через полчаса я сказал „да“. Интересно, сколько времени пришлось бы меня уговаривать, если бы я знал, на что иду? В смысле — лечу?
До сих пор не могу понять, чем это лунный серп напоминает каплю янтаря, хотя мой первый репортаж начинался именно так. Четыре десятка лет назад, когда любой школьник знал слова Кеннеди „Раз мы не можем быть первыми — то будем единственными“, сказанные как раз насчет подобного путешествия, вряд ли кто мог представить себе, что на Луну будут посылать корреспондентов, да еще по таким пустякам.
Однако техника не стоит на месте. Пришедшие на смену допотопным „Шаттлам“ русские „Прорывы“ были вытеснены атомными „Спунами“, сделавшими подобные командировки вполне возможными и даже не очень дорогими. Тот, кто так окрестил эти крошечные ракеты, считал, видимо, что они доставят груз в нужное место, как на ложечке. Лишь в последний момент я узнал, что полечу не один, а в компании пяти взрослых самое — шимпанзе. Проводивший предстартовую подготовку механик оказался словоохотливым парнем, так что к моменту старта я успел расстаться со всеми иллюзиями на свой счет.
— Репортаж? — гудел он, зарывшись по пояс в недра какого-то агрегата, о назначении которого я имел понятия не больше, чем мои спутницы. — Пустое! Нужен человек, чтобы их кормить в полете, ну и так далее.
Заметив мой ужас, он счел необходимым дополнить ожидающую бедолагу репортера „прогулку при Луне“, как он выразился, двумя-тремя штрихами. Больше всего меня огорчило, что, оказывается, регенераторы воздуха, установленные в ракете, поглощают углекислоту, а вовсе не запах.
— Там в клетках, — пояснил он, — подстилка специальная, она все впитывает. Ну да вы почувствуете… — Он был абсолютно уверен, что наука тут ни при чем, а обезьян на Луну посылают, потому что в штате станции слишком мало женщин…
Старт я перенес неважно, видимо, сказалось нервное потрясение от общения с механиком. Ракета, более всего похожая на керамическую иглу, с оглушительным визгом взмыла ввысь. Двигатель при этом работал почти бесшумно, визжали же обезьяны. Затем наступила невесомость, мы сделали полвитка вокруг Земли, и двигатель заработал вновь, унося меня к Луне.
Чтобы хоть как-то себя занять, я стал разглядывать обезьян, но их поведение в тесных клетках было столь омерзительным, что я вынужден был отвернуться. Может быть, механик и прав… Зачем на Луне столько обезьян?
Я бегло проглядел библиотеку, находящуюся в памяти корабельного компьютера, но нашел там лишь техническую литературу, главным образом по космическим устройствам. Меня привлекло название „дразнилка“, и я, на свою беду, решил узнать, что это такое. Дразнилка оказалась не чем иным, как двигателем моей ракеты, сама идея которого должна бы вызвать невроз у нормального человека, даже если отвлечься от того, что эта конструкция находилась в трех метрах под моей задницей. Представьте себе атомный заряд в двадцать килотонн, распиленный пополам. Если половинки совместить — произойдет взрыв, а если растащить — взрыва не будет. И вот, оказывается, ракета получает энергию за счет того, что специальное устройство сближает и растаскивает эти самые половинки десять раз в секунду. То есть взрыв каждый раз начинается, но не успевает произойти.
Я попытался заснуть, и во сне мне приснился жизнерадостный механик-шимпанзе, который больно щелкал меня по голове кувалдой из обогащенного урана.
Посадка на луну сильно отличалась от взлета, причем в худшую сторону. Прибывшая партия астрономического оборудования, разумеется, шла с нулевым приоритетом, а я — лишь с третьим. Позже, между прочим, оказалось, что и этой высокой чести удостоили не меня, а обезьян. Лети я один, приоритет скорее всего был бы пятым.
После получаса поисков мне удалось извлечь из памяти компьютера инструкцию и включить передатчик. К этому времени я уже был достаточно взвинчен и высказал появившемуся на экране бородачу все, что я думаю о нем, а также об организации лунного сервиса.
— Позвольте, — удивился бородач. — Вам, собственно, что нужно?
— Посадят меня, наконец?!
В наушниках раздался дружный хохот, видимо, наш разговор слушали несколько человек, из которых в кадр попал лишь один.
— Обратитесь в полицию, — посоветовал этот остряк.
Прошло не менее пятнадцати минут взаимных упреков и оскорблений, прежде чем я узнал, что связался вовсе не с Луной, а с птицефабрикой где-то в Колорадо. Я понятия не имел, зачем птицефабрике устройство для космической связи, так что бородач любезно объяснил, что антенны у них самые обычные, а вот я вещаю на пол-Америки через какой-то спутник-ретранслятор.
— Привет колорадским жукам, — грустно резюмировал я, и в этот момент новый голос велел катеру СПУН-12-23-а заткнуться, освободить частоту и не мешать работе ЛРТ. ЛРТ означало — Лунный РадиоТелескоп. Не успел я раскрыть рта, как на экране компьютера возникли строчки:
отключение передатчика
команда к исполнению
Передатчик выключился, а я остался ни с чем.
Посадку я совершил через шесть часов. Капсула опустилась в глубокий черный колодец шахты. Затем автоматы закрыли люк, откачали из шахты выхлопные газы и подали взамен воздух.
Через десять минут я почувствовал беспокойство. Обезьяны тоже, но меня это даже радовало. И все же… Никого и ничего.
Я подошел к люку и без труда его открыл. Воздух снаружи был свеж и прохладен. Нелепо подпрыгивая при ходьбе, я вышел в коридор через боковую дверь.
В свое время о Лунной Станции столько писали, что не знать, как она устроена внутри, нормальный человек был просто не в состоянии. Я прошел по короткому переходу и оказался в помещении диспетчерской, вырубленной в скале на двадцатиметровой глубине. После нескольких аварий почти все постройки на Луне делали подземными, для защиты от микрометеоритов.
Диспетчерская была пуста. На большом экране под потолком вращалась Луна, со всеми ее искусственными спутниками, а по малому экрану неторопливо плыли строчки. Как я понял, компьютеры Лунной в автоматическом режиме принимали очередных гостей — большой грузовой планетолет.
Я почувствовал, что начинаю закипать. Не встретить корреспондента! Покинуть диспетчерскую! О халатности здешнего персонала ходили легенды, особенно с тех пор, как запрограммированный ими рудовоз опустился вместо невадского космодрома на Пятой авеню. Но одно дело — знать понаслышке, и совсем другое — быть непосредственным участником событий, да еще и в роли пострадавшего. Заранее сделав свирепую физиономию, я отправился искать кого-нибудь, на ком можно было бы сорвать злость.
И никого не нашел.
База была пуста. Ровно гудели вентиляторы, подмигивали друг другу экраны дисплеев, реактор превращал дейтерий в гелий, а первый лунный завод исправно перерабатывал „Луну в Землю“, как не раз писали (и я писал) в газетах. Людей не было.
Больше того, через некоторое время я понял, что персонал не просто покинул Базу, а покинул ее поспешно. Недописанное письмо, недоеденный бутерброд, ванна, из которой забыли выпустить воду… Особенно меня потрясла ванна, рядом с которой, нетронутая, лежала смена белья. Похоже было, что хозяин выскочил из воды в чем мать родила и устремился к выходу, оставив за собой влажную дорожку и уронив по пути кресло.
Я так подробно рассказываю обо всем, что предшествовало Великим Событиям, по двум причинам. Во-первых, все, что было потом, описали — и я первый — с точностью до последней детали, а вот что было до — об этом наш брат журналист пока помалкивает. Но теперь „Спейс ньюс“ заказал мне статью, и я смогу наконец высказаться, не опасаясь обвинений в непатриотичности. Сейчас, после того как „Гость“, вопреки ожиданиям, заработал, и, опять же вопреки ожиданиям, не так, как мы ожидали, на смену нашему оптимизму приходит постепенно ощущение, что нас надули, вот только непонятно как.