У Тутсхолда блеснули глаза. За несколько секунд он успел взвесить затраты, риск и прибыль.
Для частных лиц — сумма громадная. У них с Сайклом таких денег нет. Надо будет заинтересовать крупные монополии. Быть посредниками, но Унгру из рук не выпускать. Попался старый бунтовщик! Пришел все-таки на поклон к прежнему хозяину. Без европейцев — никуда.
Но прежде всего дело. Тутсхолд торжествовал про себя, даже глаза прикрыл веками, чтобы не дразнить Унгру. А вслух спросил только:
— Какие условия вы считаете приемлемыми?
— Мы хотели бы обычные условия, — сказал президент. — Долгосрочный заем на двадцать лет, выплата начинается через пять лет, не более, чем три процента годовых.
— Условия обычные, — согласился Сайкл. — А отдельные параграфы мы уточним при заключении договора.
— Что именно вы хотели бы уточнить?
Тутсхолд и Сайкл переглянулись.
Американец начал издалека. Он заговорил
о принципах, о том, что все люди родятся свободными и равноправными и — самое важное для свободного человека — право устраивать свою жизнь в меру способностей (под способностями он понимал деньги). И о том, что во всех культурных странах людям любого происхождения разрешают вкладывать «способности» в любое дело.
Короче, Сайкл и Тутсхолд требовали монопольного права искать и добывать уголь по всей стране, хотели, чтобы контракт на поставку угля и нефти был продлен на двадцать лет, чтобы гидроэлектростанции в стране не строились и было бы прекращено сооружение электропередачи из Советского Союза. Они соглашались дать заем, но хотели, чтобы деньги пришли к ним дважды — от должника с процентом, от покупателя с прибылью.
4
Унгра негодует. За кого принимают его эти биржевые лисицы? Думают, что он мальчик, ничего не смыслит в экономике? Старый паук Тутсхолд опять хочет поставить страну на колени. Не сумел удержать мечом, надеется поймать в золотую сеть. Нет, не надо было унижаться; просить джаны у чужестранцев. В своей стране добыли оружие, у себя добудем и деньги! Есть же патриоты среди знатных и богатых. Патриотический заем — вот идея! В свое время отец Чарии давал деньги подпольным типографиям, а князь Гористани, например, привел свой вооруженный отряд, встал во главе восставших. Недаром ему доверили честь принимать караул у европейского офицера на параде в день провозглашения независимости.
Пусть Чария соберет купцов, а он, Унгра, поедет к князю. Сам поедет, ему полезно проветриться. В столице липкая удушливая жара, а в Гористане сейчас прохладно. Готовьте машину, президент выезжает через час.
И вот по дорогам Джанджаристана несется, взрывая пыль, кремово-белая машина президента. Голые ребятишки бегут за ней, протягивают худые ручонки. Потерпите, малыши, этот старик в машине едет за джанами — за работой для ваших отцов.
Быстрая езда успокаивает. Мысли текут плавно, возмущение улеглось. Унгра обдумывает предстоящий разговор. Князь честолюбив, ему надо польстить. Например, в Манифесте о выпуске займа отметить, что знаменитый князь Гористани внес самую крупную сумму — сто тысяч золотых джанов.
Часа через четыре над степью повисают застывшие волны. С каждым километром они становятся все грузнее, ощутимее — вот они уже заслоняют небосвод, и солнце раньше времени скрывается за ними. Вечер застает Унгру в ущелье у подножья утеса. На вершине его старинная сторожевая башня, сложенная циклопической кладкой — из неотёсанных камней и без раствора. За ней — замок, с узенькими, словно щели, окнами, окруженный зубчатой стеной, с подъемным мостом перед воротами.
Здесь впервые у Унгры возникает вопрос: «Зачем? Зачем князь Гористани, человек молодой, с европейским образованием, сидит в этой сырой каменной клетке? От каких врагов прячется он, житель мирной страны, где полиция занимается только уличным движением?»
Автомашина осталась за стеной замка: подъемный мост не выдержал бы ее. Перед Унгрой распахиваются чугунные ворота. За ними оказывается стальная решетка с отточенными зубьями. Неприятно проходить под ними, словно под кинжалами убийц. Часовые стучат алебардами. Во дворе еще сотня солдат с кривыми саблями на цветных поясах, с перьями на шелковых тюрбанах. Перья прикреплены золотыми пряжками, и Унгра (мысли его работают в одном направлении) думает, что за пряжку, перо и саблю одного солдата можно было бы оборудовать мастерскую для десяти рабочих.
Зачем эти пряжки, зачем сабли, зачем столько солдат у князя?—продолжает он спрашивать себя. — И зачем ковры на стенах, ковры на полу, ковры и дорогие меха на ложе у князя? Неужели этот гладкий откормленный молодец не может, как все люди, сидеть на деревянной скамейке? Почему гостя надо кормить паштетом из голубиных мозгов? Сколько зря извели птицы! И почему радиоприемник — судя по марке, немецкий приемник среднего качества — нужно было украшать бирюзой и перламутром. И разве вино слаще, если пьешь его из золотого кубка? За один кубок можно купить токарный станок.
— Когда же у нас будет телевидение? — спросил князь почти сразу после приветствия. — Радио надоело. Крутишь, крутишь, пока уши не заболят. Нельзя каждый день смотреть все те же доморощенные забавы.
Князь нажал кнопку электрического звонка, и в комнату вплыли танцовщицы. Гибкие, как бы лишенные костей, они принимали странные позы. Их медлительный танец выражал покорность. «Я твоя вещь, — как бы говорила танцовщица. — Вот видишь, как я ломаюсь для твоей забавы. Вот я охватила голову ногами, я вообще не похожа на человека. Ты можешь катить меня по земле, как колесо. А теперь я лежу у твоих ног, наступи — я не буду плакать. Я вещь, только вещь».
Знаток Унгра не мог не оценить всю выразительность этого рабского танца Но зачем такое совершенство для случайных гостей князя? В народный театр бы этих девушек, в гастроли по деревням и городам.
— В какой школе обучались ваши великолепные балерины? — спросил он князя.
И князь ответил с гордостью:
— Это мои рабыни, а не балерины. В замке князей Гористани каждая служанка знает четыре искусства: умеет красиво одеваться, вкусно готовить, развлекать гостей и любить хозяина.
— Многоженство запрещено законом, — напомнил Унгра.
Князь чуть пьяноват, трезвый, он не стал бы отвечать так фамильярно:
— Это рабыни, а не жены. Хочешь, я подарю тебе любую, на выбор?
Унгра сдержал негодование. Он помнил о цели приезда. Князь пользуется влиянием, не стоит с ним ссориться из-за служанок. Пусть забавляется себе, как хочет, но приносит пользу патриотическому делу.
И, улучив удобный момент, Унгра заговорил о займе...
А хочешь, я один дам тебе триста миллионов?
Унгра пытливо посмотрел в лицо князю. Пьян, что ли? Не следовало, пожалуй, затевать этот разговор за вином. Нет, как будто в полном сознании. Только зрачки чуть-чуть расширены.
— Не веришь, что у меня триста миллионов? Пойдем, покажу.
Все-таки князь не совсем трезв. В Джанджаристане не принято вводить постороннего в сокровищницу, выдавать тайну секретных ходов. Обычно эти ходы нарочно запутывали, устраивали тупики с подъемной дверью, а в боковых фальшивых коридорах ловушки с качающимся камнем. Если человек наступит, камень поддается под тяжестью, а потом встает на прежнее место, запирая вора в каменном мешке. Унгра сам видел скелет такого неудачника. Страшная казнь — умереть от голода в темной яме.
Но оказалось, что в делах князь не придерживается старины: не в таинственное подземелье повел он гостя, а в кабинет, к тяжеловесному стальному сейфу с секретным замком. И когда металлическая дверца со звоном открылась, Унгра увидел не брильянты, не изумруды, а бумаги, бумаги, бумаги: пачки зеленых долларов, чековую книжку Английского банка; чековую книжку Французского банка, квитанции ломбардов, где хранились драгоценности, некогда захваченные князьями Гористани в дальних походах при Надир-шахе и при Тамерлане; извещение Национального банка «Чария и Компания» о том, что «ежегодный транспорт мелкой монеты на сумму в 9 миллионов 984 тысячи 156 джанов прибыл в назначенное время».
Почти десять миллионов мелкой монеты! — удивился Унгра.
— О, этот мусор — цена спокойного житья, — ответил князь небрежно. — Каждый житель Гористана платит мне подать: джан за себя, джан за жену, полджана за каждого ребенка, джан за буйвола, джан за поле. За это я управляю княжеством и охраняю его от врагов.
«Десять миллионов ежегодно! — считал про себя Унгра— Да еще драгоценности в ломбардах, да счета в банках. Пожалуй, триста миллионов наберется. Даже нельзя выбрасывать на рынок столько денег сразу: цены поднимутся».
— Государство может платить три процента годовых, — сказал президент, вслух. — И погашать сумму ежегодными взносами...
Князь остановил его негодующим жестом.
— Унгра, я не презренный ростовщик. Я не ищу прибыли. О величии Джанджаристана тоскую я. Некогда, при императорах, наша страна была могущественной. Рим, Египет и Индия дрожали перед ней. Нам нужен вождь, Унгра, полководец грозной армии. Ты прозорлив и умен, но годы твои ушли. Не о себе думай — о Джанджаристане! Избери знатнейшего из знатных в преемники — человека, в которого армия поверит, которого народ привык почитать. Соедини свое слово с моими миллионами, с моим древним именем, с клинками моих солдат!..
5
Унгра не возмущается, не сорит гневными словами. Все взвешено, решение принято. Оказывается, богатые согласны дать деньги, но для своей же выгоды: князь, чтобы стать официальным владыкой, Тутсхолд и Сайкл, чтобы стать владыками неофициальными.
Но стране нужны машины, а не новые владыки. И старые владыки не нужны с их золотыми касками, разряженными солдатами и покорными служанками. Кем они управляют, кого охраняют? Гористан защищает не княжеская, а государственная армия республики. И чиновник с жалованьем в тысячу джанов будет управлять княжеством куда лучше, чем надменный властитель!
...Унгра пишет проект: «О реформе управления в княжествах». На следующей сессии проект будет представлен парламенту на утверждение.
Князей дразнить не надо. Им оставят замки, слуг и рабынь. Но от управления отстранят, назначат взамен чиновников.
Ежегодный налог можно будет уменьшить вдвое — для народа облегчение... Оставшаяся половина пойдет в казну и даст государству не меньше, чем пресловутый заем. Князьям, чтобы не ярились, назначат выкуп — полмиллиона или миллион джанов в год за отказ от наследственных привилегий. Выплату можно будет начать года через три, когда страна станет богаче...
Унгра хранит проект в секретном сейфе. Только Дасья и Чария обсуждали с президентом отдельные статьи. Но почему же чиновники в министерствах уже шепчутся о предстоящих перемещениях, и ремесленники на базаре грозят кулаками всадникам в золотых касках, и Тутсхолд, дымя сигарой, говорит своему долговязому компаньону:
— Он теперь повадится упразднять. Завтра отменит титулы, а послезавтра — собственность. Нельзя ему давать потачку...
Затем появляется худощавый человек с изменчивой внешностью. У него редкие светлые волосы, утиный нос и бритый подбородок, когда он сидит в соломенном кресле на веранде у Тутсхолда. Когда же он приходит на кухню в дом Чарии, у него уже горбатый нос, черная борода и волосы до плеч, как у жителей пограничных гор. Из столицы он выезжает на север в машине, одетый в пробковый шлем и короткие штаны, как европеец... А в пути из машины выходит оборванец в красной чалме. Такую носят паломники, побывавшие в храме Священной Змеи.
Униженно кланяясь, он целует полу разряженному солдату, прося доложить князю. Солдат пинком провожает его в палаты хозяина. Оборванец на коленях подползает к трону Гористани, шепчет что-то. И вдруг князь вскакивает, поднимает просителя, предлагает вино, переспрашивает с тревогой:
— Неужели правда? У вас точные сведения? Значит, пора?
Глава седьмая
ИЗ КИРПИЧЕЙ СТРОЯТ ДВОРЦЫ
1
К высоте Сергей вскоре привык.
Оказалось, что это не так трудно. Нужно только изо дня в день по нескольку часов глядеть на мир с подъемного крана. Понемногу такая точка зрения становится естественной, и, когда спускаешься вниз, горизонт кажется слишком тесным, а машины непомерно громоздкими.
Освоившись с высотой, Сергей мог наслаждаться горным великолепием. Он любовался сахарными пирамидами потухших вулканов и стадами облаков, которые держались все на одной высоте, будто ледоход шел по невидимой реке. Далеко внизу, в долине, виднелась куча спичечных коробок — контора, общежитие бетонный завод. От завода ползли пыльные шлейфы. Они медленно поднимались в гору, взбираясь по извилистой дороге, приближались к мачте, и тогда из ползучего облака вылезала игрушечная машина, величиной с папиросную коробку. Где-то внизу невидимые тросы подхватывали прямоугольный ломтик. Он плыл, колыхаясь в воздухе, рос на глазах и превращался в железобетонный блок — целую стенку выше человеческого роста...
Итак, с высотой Сергей освоился. Много труднее было освоиться с работой.
Способности и трудолюбие очень рано привели Новиковых в институт. Прямо со школьной парты они пересели за студенческие столы. Годы были сэкономлены, а знакомство с жизнью упущено. Впервые Сергей работал на целине: студенты ездили туда на уборку. Потом он проходил практику в лаборатории, в конструкторском бюро, на заводе «Динамо». Его считали неплохим чертежником, приличным лаборантом, удовлетворительным монтером. Он надеялся показать себя в дальнейшем, когда начнется монтаж ветродвигателей на вышке. Но прежде требовалось построить вышку. А со строительством Сергей никогда не сталкивался.
В институте он учился пять лет: читал, запоминал, сдавал экзамены. В его зачетной книжке было записано около полусотни предметов. Полсотни толстых учебников, примерно двадцать тысяч страниц, прочел он за это время. Но кто мог подсказать, что нужнее всех для него 243-я страница из II тома учебника «Машины и механизмы», где говорилось, что:
«...В последнее время для монтажа громоздких конструкций применяются также краны-манипуляторы ПКМ-1 и ПКМ-2, способные не только поднимать грузы, но также наращивать, цементировать, сваривать и производить ряд других работ...»
Кажется, там был и чертеж на этой, самой главной для Сергея странице. Но ни слова не говорилось, как планировать работу крана, как расставить рабочих, чтобы все были загружены и не мешали друг другу, как заполнять наряды, чтобы не было перерасхода и прилежные были бы награждены, а лодыри ущемлены. Не указаны были слабые узлы крана: что именно ломается чаще всего, какие запасные детали нужно держать наготове, когда виноват кран, а когда крановщик. В каких случаях можно подгонять и требовать, когда следует сказать: «Стойте, ребята, не лезьте на рожон, надо отрегулировать сначала».
— Всего не объяснишь, дойдете на практике, — говорили студентам более опытные преподаватели.
А как «доходят» на практике? Вероятно, спрашивают у старших — у начальников?
Старшим у них был мастер Данилушкин, но он не умел, а возможно, не хотел объяснять. «Вы образованные, сами знаете», — твердил он и все старался показать никчемность образования Новиковых, поставить их в неловкое положение. И это удавалось ему. Хотя Данилушкин не сдал полсотни экзаменов, зато на кране работал три года и знал его гораздо лучше, чем Новиковы знали любой из перечисленных в зачетной книжке предметов.
Данилушкин был изобретателен. Каждый день он придумывал новые каверзы: то посылал Сергея за несуществующим инструментом, то поручал невыполнимую работу и сам же первый подымал студента на смех. «А разве в институте вас не учили?»— повторял он как припев. «Нет, не учили. Объясни толком», — сознавался Сергей. А Данилушкин пожимал плечами:
— Москва не сразу строилась. Раскидывай умом. Я сам тридцать лет трубил, прежде чем стал прорабом...
Не мог же Сергей ждать тридцать лет...
По утрам он вставал нехотя. День не обещал ничего приятного. Впереди восемь часов унижения и насмешек. В голове всплывали несерьезные мысли: хорошо бы заболеть, пойти не на вышку, а в поликлинику. И позже, в столовой, и по дороге к объекту Сергей с трудом подавлял назойливое желание уклониться от работы: скажем, завернуть сначала на оклад, потом отпроситься в библиотеку...