Шериф - Дмитрий Сафонов 23 стр.


— Слушай! — сказала девушка, и он не стал оборачиваться на звук, застыл, стараясь не пропустить ни единого ее слова. — Сегодня будет петь «чита». Слушай пение «читы»!

«Чита»? Что это такое? Что это значит: пение «читы»?

Он хотел спросить у девушки, но она повернулась и скрылась за дверью, быстро и бесшумно, как это умеют делать только тени. БЕЛЫЕ тени.

— Лиза! — крикнул Оскар и услышал знакомый голос за спиной.

— Ее здесь нет. Разве ты этого не знаешь? Давай, поворачивайся, только медленно. Не делай резких движений, а то, как говорят в голливудских фильмах: «Мой палец так и чешется!» Так вот, мой палец УЖАСНО чешется! Еще немного — и я не выдержу!

Оскар медленно обернулся.

Дежа вю! Это уже было! Страшный зрачок двенадцатого калибра… И еще два — под широкополой шерифской шляпой.

— Садись в машину, док, — сказал Баженов. — По-моему, нам пора серьезно поговорить. Очень серьезно. Ты понимаешь, что я имею в виду?

* * *

Надо отдать должное Белке: самогон она продавала чистый. Сивухи в нем было куда меньше, чем в ковельской водке. Опьянение быстро проходило, почти не оставляя похмелья. Хотелось выпить еще.

Белка это прекрасно знала, готовый дистиллят она очищала березовыми углями. Затраты на очистку невелики, и они полностью окупались возросшим потреблением.

Ружецкий проспал недолго. Он взглянул на часы.

Вернулся я в четыре, сейчас — начало седьмого. Два часа. Неплохо.

Он потянулся, встал с постели. Поискал под кроватью тапки, обулся.

Что-то было не так. Он сначала не понял что. Но что-то было явно не так.

Может, она все-таки сготовила обед? Хотя… вряд ли. Ничего, покопаюсь в холодильнике, что-нибудь найду.

На стуле рядом с кроватью стояла бутылка.

Там еще половина. Меня ждет приятный вечер.

Ружецкий сделал один большой глоток, поморщился, крепко сжал губы. Утер тыльной стороной ладони рот.

Хорошо! Но без закуски больше не буду. Отправлюсь в экспедицию — на кухню.

Ружецкий открыл дверь — и едва не упал на пороге. Удушливая, тугая волна зловония была ничуть не менее осязаема, чем ударная волна при взрыве.

Фу! Что такое? Что здесь происходит?

Он закрыл рукавом нос и стал пробираться сквозь густую вонь к лестнице. Глаза слезились.

— Ирина! — позвал он. — Что случилось?

Первой его мыслью была утечка газа. Он ведь сам объяснял Пете, что природный газ, который горит в конфорке, не имеет запаха, поэтому к нему примешивают меркаптан-пахучее вещество, чтобы сразу заметить утечку. Но сейчас пахло не меркаптаном: тухлыми яйцами, болотной гнилью и… Какой-то падалью. Однажды такое было: год назад в сарае появился очень неприятный запах, день ото дня он становился все сильнее и сильнее, пока наконец Ружецкий не нашел причину — полуразложившуюся дохлую крысу.

Но на крысу это не похоже. Тут не крыса, а целый лось.

Перед глазами промелькнула абсурдная картинка: он уходит из дома в заведение усатой Белки, и лишь скрывается из виду, как в дверь вваливается огромный лось и в ту же минуту сдыхает — прямо под лестницей. Его туша моментально начинает разлагаться, очень быстро, как при ускоренной прокрутке пленки: белые жирные черви прогрызают в дохлятине причудливые извилистые ходы, снуют туда-сюда, жрут почерневшее мясо и свернувшуюся кровь, шкура опадает, из дырок торчит желтый костяк. И — вонь. Ужасная вонь.

Что за бред? Какой лось? Надо бросить пить!

А при чем здесь «бросить пить»? Что, от этого исчезнет запах?

Ружецкий вытащил из кармана зажигалку, чиркнул колесиком. Яркая голубая вспышка на мгновение озарила коридор второго этажа. Ружецкому опалило волоски на руке, в которой он держал зажигалку. Дышать, конечно, легче не стало, потому что вспышка сожгла почти весь кислород, но противная вонь стала меньше. Теперь запах был другим: будто он спалил одновременно сотню спичечных коробков. Сера. В доме явственно запахло серой.

— Ирина! — снова позвал Ружецкий. Ее комната была расположена тоже на втором этаже, но в другом крыле.

— Ирина! — Ружецкий продвигался к лестнице.

А не ты ли это испортила воздух, дорогая? Проще говоря, набздела? — вертелся на языке каверзный вопрос.

Правда, вслух он никогда ничего подобного не скажет, но подумать-то может! Ружецкий усмехнулся.

— Ты все-таки приготовила обед, дорогая? Что у нас сегодня? Гороховый суп?

Он услышал какое-то шевеление в комнате жены. Она дома? Но почему не отзывается?

Ружецкий подошел к ее двери и постучал.

— Ирина! Ты меня слышишь? Что случилось? Почему в доме такая ужасная вонь?

За дверью — тихий шорох, и ничего больше. Молчание.

Ружецкий постоял, прислушиваясь. Тихо-тихо, будто где-то далеко, за полем, работал радиоприемник и ветер доносил различные обрывки звуков, меняя последовательность фраз и искажая голос:

— Какая разница, откуда я взялся?.. Кххххххх! Я был всегда, и я буду всегда… Кхххххх! Мне нужна веревка! Крепкая веревка…

— Что такое? — произнес Ружецкий.

Мне все это кажется, или я действительно слышу этот бред? Но что он должен означать?

Он снова постучал в дверь — на этот раз решительнее и громче:

— Открой мне, слышишь? Звуки затихли. И потом — снова:

— Зовите меня… Кххххххх! Аххх-ахххх-аххх! Бешеного пссссссса!

— Ирина, открой мне дверь! Или я ее сломаю на хрен! — пригрозил Ружецкий. Он схватился за кольцо в пасти льва, дернул на себя.

Черт! Дверь-то открывается наружу! Кольцо может не выдержать. Да оно точно не выдержит!

Вот если вовнутрь — никаких проблем. Ружецкий посильнее дал бы ногой, и все. Ну, в крайнем случае, разбежался бы и выломал дверь плечом.

Надо сходить в сарай, принести ломик. Поддеть осторожно — там, где замок, тогда можно будет аккуратно взломать дверь.

Аккуратно взломать! Интересное словосочетание. Почти как «ласково убить»! Ружецкий снова усмехнулся. Тогда он еще не знал, что скоро ему придется сделать и то и другое.

— Ирина! Последний раз предупреждаю, открой дверь по-хорошему.

— Кхххххххх! Ахххх! ПРИСТРЕЛИТЬ, ПРИСТРЕЛИТЬ, ПРИСТРЕЛИТЬ!

Последние слова прозвучали очень отчетливо. Ружецкий отшатнулся.

— Послушай! Я иду в сарай за инструментами. Если к тому времени ты не откроешь, я взломаю дверь! Смотри! У тебя три минуты!

Ружецкий осторожно направился к лестнице. Он не хотел себе в этом признаваться, но он боялся. Боялся, что дверь с грохотом распахнется, и на пороге появится… Кто? Или что? Что появится? Он не знал. И от этого становилось еще страшнее.

Он собирался сходить в сарай за инструментами, но не только. Еще надо было достать из оружейного шкафчика (Шериф хоть и друг ему, закадычный дружок с самого детства, но все же заставлял хранить оружие в сейфе: все-таки сын растет, Петя. Пацан. Мало ли что может случиться?) старую двустволку, зарядить ее пулями. Или картечью? Лучше картечью.

И что дальше? В кого он будет стрелять? В Ирину? Или… в то, что издает такие странные звуки?

Как бы то ни было, медлить нельзя.

Ружецкий спустился по лестнице на первый этаж. Здесь вонь была меньше. Гораздо меньше. Но, прежде чем идти в сарай, он решил распахнуть все окна.

Проветрить. Надо проветрить помещение, как говорила их учительница в начальной школе, Ружецкий хорошо ее запомнил. Жаркой весной и в лютую зимнюю стужу она заставляла проветривать класс. Выгоняла всех детей в коридор и распахивала окно. Каждую перемену.

От свежего воздуха голова становится свежей. А свежие мозги способствуют хорошему усвоению учебной программы. Она поджимала губы, и рот ее становился похож на маленькую красную пуговицу. Длинные волосы она собирала в большую копну, а сверху водружала копенку поменьше. Как ее звали? Людмила Александровна, вот как.

Свежие мозги способствуют хорошему усвоению учебной программы, — повторял про себя Ружецкий, открывая настежь все окна на первом этаже.

Когда он был в кухне (кухня помещалась прямо под комнатой Ирины), то услышал размеренное скрипение ножек кровати и — в такт ему! — тонкое пение пружин.

Что это? Чем она там занимается? У нее что там, любовник? ЛЮБОВНИК?! Откуда?

Ружецкий застыл на месте, так его поразила эта мысль. Он, конечно, давно подозревал жену… Но вроде бы она весь день была на виду… Да и потом, кто в Горной Долине станет так рисковать ради…

«Ради сомнительного удовольствия трахать твою жену? — подсказал внутренний голос. — А может, с НИМ она совсем другая? Может, он ее имеет во все дыры, и ей это нравится? Очень нравится? И она кричит: „Еще! Еще!“ А? Ты не задумывался над этим?»

Ружецкий остолбенело уставился в потолок. Скрип участился, стал более ритмичным. Даже не скрип, а стук, так, словно кровать ходила ходуном.

«Черт возьми! Что они там делают? Грохну обоих!» — подумал Ружецкий, и кто-то, голосом, очень похожим на голос Шерифа (но это был не Шериф, он знал точно), сказал в самое ухо: «Убийство, совершенное в состоянии аффекта. Срок пустяковый, всего ничего! Правда, алкогольное опьянение — это отягчающее обстоятельство. Но… Ведь мы закроем на это глаза! Верно?»

— Верно, — непонятно кому ответил Ружецкий. Губы складывались сами собой, помимо его воли, диафрагма выдавливала воздух из легких, голосовые связки дрожали, издавая странные звуки, словно он пел во сне.

Он направился к выходу. Долго не мог справиться трясущимися руками с дверным замком.

Что же это такое? У нее там… любовник? И что я должен делать? Что бы сделал Кирилл на моем месте?

И ехидный голос (очень похожий на Шерифа, но точно не его) ответил:

«У каждого — своя роль в этой пьесе. Шериф никогда не оказался бы на твоем месте. Думай сам. Решай! Поднимись, посмотри, что у нее там за ЛЮБОВНИК. И как он ее трахает».

У Ружецкого закружилась голова. Он что было сил рванул дверь… И оказался на улице. Спотыкающейся походкой пошел к сараю. Там, справа… Среди инструментов… Где-то там лежал маленький ломик. Надо еще — на всякий случай — захватить молоток и стамеску, вдруг придется вырубать замок.

На свежем воздухе Ружецкий почувствовал, как сильно он провонял: весь, с ног до головы. Рубашка, джинсы, даже стоптанные кроссовки, казалось, пропитались липкой удушливой вонью. Желудок свернулся в тугой узел и прыгнул вверх, к горлу. Перед глазами все закружилось и поплыло.

Ружецкий упал на колени, и его начало рвать, долго и мучительно. Такое с ним было только один раз в жизни: десять лет назад, когда на глухой лесной поляне они нашли… АААААХХХ!!!

Он уперся в землю, чтобы не упасть. Блевотина лилась потоком, плескала на руки и попадала за рубашку. Все тело сотрясали мучительные спазмы. Теперь он не мог стоять даже на четвереньках, Ружецкий повалился на бок, чтобы не захлебнуться. Мышцы живота свело судорогами, он подтянул колени к груди и забился на траве, как рыба, выброшенная на берег.

Он не помнил, сколько это продолжалось. Постепенно свет перед глазами стал меркнуть, в голове стучало, будто работал огромный паровой молот, забивающий сваи. Прошло еще несколько секунд, и он потерял сознание.

* * *

Иван лежал на диванчике в своей хижине и смотрел очередную серию «Ментов». Этот сериал он любил больше всего: Соловец, Дукалис, Волков — не тот дурак, который пропорол ему руку вилкой, а настоящий, хороший Волков — это же свои ребята. Только вот Ларин… В целом — тоже неплохой парень. Но с придурью. Постоянно со всеми крысится, все ему не нравится. Ущербный он какой-то. Будто бы стесняется самого себя. Зато котелок у него варит.

Получше, чем у других. Это стоит признать. Наверное, только за это его и держат. А девчонка у них вообще класс! Стройная, черноглазая, смелая — огонь-баба! Молодец! Правда, Иван не помнил, как ее зовут, да это и не важно: она ведь там одна, ни с кем не перепутаешь. Хорошая девчонка!

За окном начинало смеркаться. Хижина Ивана стояла в тени густых высоких деревьев, поэтому даже летом сумерки начинались для него в четыре часа. А сейчас — шесть.

Старенький черно-белый телевизор отбрасывал на стекло дрожащие молочные отблески.

Полковник Петренко, как всегда, кого-то распекал. А что, в жизни только такие дуболомы и становятся начальниками. Вот Ларину никогда не стать начальником, а Дукалис — будет. Когда Петренко уйдет на пенсию.

За окном что-то мелькнуло. Иван насторожился.

Отражение телевизора — прыгающие серые силуэты и яркие пятна света — мешало рассмотреть, что там происходит. Вымышленная реальность — даже не сама она, а ее неверное отражение в стекле — заслоняла реальность действительную.

Назад Дальше