А тут уж и гул самолёта приближающегося доносится. Зажмуриваюсь я на мгновение, головой мотаю, открываю глаза и вижу — выныривает из-за верхушек деревьев самолёт и прямо на солнце направляется.
— Стреляй! — приказывает сзади Сашок.
А я не вижу куда. Самолёт, алюминием сверкающий, на солнце красное наплывает, и вся эта картинка космическая в моих глазах в пятно слепящее сливается.
— Стреляй! — уже орёт Сашок.
И тогда я направляю «стингер» прямо на солнце и нажимаю на спуск.
Особого грохота не было — так, шипение с фырканьем. Зато дёрнуло меня здорово, еле на ногах устоял.
— Мать твою! — слышу сзади придушенный вскрик Сашка, но не оборачиваюсь. Может, и не туда пальнул, но в следующий раз пусть сам в такой обстановке пробует. Швыряю турель в болото и в машину сигаю.
— Жми! — теперь уже я командую, и только тут понимаю, что «мать твою!» не в адрес моей меткости прозвучало. Дыму в салоне, что в бане пару, а Сашок ресницами опалёнными слепо блымает, глаза трёт — выхлоп «стингера», оказывается, прямо сюда через открытую дверцу попал.
— Поехали! — ору я не своим голосом. — Дома прихорашиваться будешь!
И в это самое мгновение красное закатное солнце вспыхивает ослепительным шаром, а через пару секунд взрывная волна, с грохотом накатившись из лесу, захлопывает дверцы джипа. Раньше бы…
25
Из леска мы, конечно, на полных парах дунули, а уж на шоссе Сашок скорость сбрасывает и спокойненько так, как ни в чём не бывало, рулит. Не хватало только, чтобы нас ГИБДД за превышение скорости тормознуло. Шоссе хоть и пустынно, но менты за любым поворотом караулить могут, скорость измерять. Эти поганцы у родной матери последнюю копейку заберут и глазом не моргнут. А так — к скорости не придерёшься, да и в салоне чисто, никаких улик, разве что в багажнике «паучок» красноглазенький мигает. Но о нём разговор особый, почему и едем, все правила дорожные соблюдая. Правда, морда у Сашка пунцовая, волосы обожжённые в завитушках рыжих, а ресниц и бровей почти нет. Ведёт он машину, глазами моргает постоянно, что альбинос, и чертыхается во всю ивановскую. Но, что в нём уважаю, не в мой адрес, а себя на чём свет стоит честит. А куда денешься — сам виноват, поскольку место для стрельбы он выбирал, да и дверцу переднюю не я открытой оставил.
Только мы из леска выскочили, включает Сашок радио и на местную волну настраивается. Это хорошо у нас «крутой» один придумал — радиостанцию с названьицем претенциозным «Non stop» организовал. Круглые сутки музыку отбойную они крутят и между делом сводку новостей по городу сообщают. Причём новости самые горячие, так сказать, с пылу с жару. И минуты не проходит после аварии автомобильной какой-либо, как весть об этом уже в эфире. Они, хитрованы, на волну ментовскую настроились и как что любопытное засекают, тут же нам, простым смертным, сообщают. Менты на «Non stop» злятся, но ничего поделать не могут — демократия, ядрёна вошь! За неё, родёмую, жизни свои молодые клали, кладём и класть будем. Впрочем, «свои» это так, для красного словца, идиома такая российская, никуда против неё не попрёшь. Мы же с Сашком всё больше специалисты по чужим душам, и сколько надо для процветания демократии, столько и уроем.
Короче, пару минут всего прошло, как слышим сообщение: «…при посадке в аэропорту потерпел аварию частный самолёт бывшего вице-премьера. К месту происшествия направлены три пожарные машины, поскольку лайнер упал в прилегающей к аэропорту лесополосе, немного не дотянув до лётного поля. По предварительной версии, лётчик неправильно рассчитал высоту, самолёт зацепился шасси за верхушки деревьев и клюнул носом. Судя по силе взрывной волны, в живых вряд ли кто мог остаться».
Тут мы с Сашком, не сговариваясь, дружно смеёмся. Полезно знать, что полёт «стингера» никто не видел, и о диверсии, естественно, пока не подозревают. Впрочем, если бы даже и заметили, ментам минут пятнадцать требуется, чтобы кордоны выставить. К тому времени джип уже ясным пламенем почти дотла сгорит, а мы на подменном «жигуле» по городу спокойненько себе катить будем.
— Ну и вид у тебя! — блаженно улыбаясь, говорю я. — Что у поросёнка смолёного.
Сашок мельком глядит на себя в зеркальце, фыркает.
— Чёрт с ним, с внешним видом, — отвечает. — У меня через неделю всё пройдёт, а вот вице-премьеру уже никакие примочки не помогут. Кстати, стекло опусти, а то дыму в салоне столько, будто здесь полк перекур устраивал. Дышать нечем.
Тут он прав. Дыму в машине действительно столько, что не то, что не продохнуть — глаза режет. В нервотрёпке этой как-то не до комфорта было, лишь сейчас ощущать стал. Опускаю стекло, холодный ветер в лицо бьёт, и, казалось бы, от свежего воздуха настроение моё прекрасное ещё выше подняться должно. Ан нет. Вся моя весёлость вдруг непонятно почему куда-то испаряется. Возбуждение тревожное охватывает, будто не с дела, а на дело едем. Уж и не знаю, что меня насторожило: то ли шоссе пустынное — в череде машин как-то спокойнее ехать, — то ли ещё что-то, чего я не просекаю, но шестое чувство подсказывает.
— Где пересаживаться будем? — спрашиваю нервно.
Сашок косится на меня, хмыкает.
— Расслабься, Борис. Дело сделано. Ещё пару поворотов, и на обочине должны наши «жигули» стоять.
Тут как раз из-за поворота нам навстречу «москвичок» серенький выскакивает и прёт с такой скоростухой, словно в ралли участвует, либо менты за ним гонятся. Болтает машину на выбоинах, что тарантас твой, но шофёр скорости не снижает, а даже вроде добавляет.
— Это ещё что? — изумляется Сашок.
Но я ему не отвечаю. Потому как я — это уже не я. Лишь глаза мои — всё вижу, — а вот телом кто-то другой управляет. Как при разборке с Харей. Выхватываю из-под мышки «беретту», в окно чуть ли не по пояс высовываюсь и, не целясь, палить начинаю. В ответ из «москвича» очередь автоматная раздаётся, но короткая — тут же захлёбывается. Не уступая в скорости автомату, я навскидку всего четыре выстрела делаю и словно магическим зрением вижу, что каждому сидящему в «москвиче» аккурат посреди лба попадаю. Что индусы «меченые» они у меня там все стали. Естественно, после такой разметки «москвичок» сразу в кювет заносит, где он кувыркаться начинает. А наш джип в сторону виляет, и меня назад в салон зашвыривает.
Плюхаюсь я на сиденье и вижу: ветровое стекло словно матовым стало — до того растрескалось, — а прямо передо мной в нём три дырки пулевые сквозняком ледяным свистят. Ни-и черта себе! Будем считать, опять повезло.
— Ну, Иван Иваныч… — многообещающе цедит сквозь зубы Сашок, кулаком выбивает ветровое стекло и газует на полную катушку.
А я опять самим собой становлюсь, и поджилки у меня запоздало дрожать начинают.
— Где «жигуль» наш подменный?! — ору сквозь ветер, в лицо бьющий.
— В кювете кувыркается! — зло шутит Сашок и резко сворачивает на грунтовку в лесок.
— Так то «москвич» был… — недоумённо мямлю я, и только тут до меня доходит. Хорошо, Сашок моё нытьё из-за ветра не услышал. Ай да Бонза! Ну, подонок, вот его благодарность за труды наши… Мало того, что по трупам соперников своих к власти идёт, так он что волк бешеный и соратников верных начинает к праотцам отправлять. По всем правилам расейской политической элиты работает — много знающий сподвижник опаснее врага.
Тем временем джип выскакивает из лесопосадки к железнодорожной ветке и мчится по узкой дороге вдоль рельс, по которым еле ковыляет товарный состав.
— Лучше не придумаешь! — кричит мне в ухо Сашок и оскабливается радостно. — Мы ещё поживём!
Он обгоняет несколько вагонов, затем резко тормозит.
— За мной! — командует, выпрыгивает из джипа и бежит к составу.
Я, естественно, ждать себя не заставляю.
Это только в кино герои цепляются за поручни вагона на полной скорости, догоняя его на полном скаку разгорячённого коня и лихо вскакивая на подножку. Наш же товарняк тащился со скоростью пешехода, так что уцепиться за поручни тормозной площадки хоппера особых сложностей не составило. Другое дело взобраться на площадку, когда семенишь за вагоном по расползающейся под ногами высокой щебенчатой насыпи, а самая нижняя ступенька находится на уровне груди. Ох и дурят нашего брата при съёмках фильмов — небось дотачивают ещё пару ступенек, да и щебёнки, под ногами плывущей, я что-то ни в одном фильме не припомню… Впрочем, Сашок, с его ростом да физической подготовкой — знаю, как он каждый день по два часа в спортзале над телом своим изгаляется, — действительно вскочил на площадку со сноровкой киногероя. А я за поручни-то ухватился, да вот подтянуться никак не могу. Тащусь за вагоном что тюфяк. Спасибо, Сашок за ворот куртки меня схватил и одним рывком на ступеньки поставил. Правда и здесь чуть конфуз не вышел — стал я чунями войлочными на ступеньку, а они настолько скользкие, зараза, что возьми и спрысни. Чисто рефлекторно коленки я выставил, в кровь их о ступеньку нижнюю сбил, но всё-таки удержался.
Хмыкнул Сашок, на мои потуги глядючи, втащил на площадку, на ноги поставил и осмотрел внимательно с головы до ног. Мол, что это ему за подельщик неуклюжий такой достался? А как увидел на мне чуни войлочные, вмиг осатанел — похлеще, чем в лесу после шутки моей о грибниках.
— Ты почему валенки в джипе не оставил?! — орёт мне в лицо.
Но и у меня нервы не железные, тоже на пределе.
— А приказа такого не было! — срываюсь я, бесстрашно глядя снизу вверх в глаза его свирепые.
Столбенеет на мгновение Сашок от акустического удара, а затем вдруг заходится в смехе неудержимом. Да так заразительно хохочет, что и я в улыбке глупой сконфуженно расплываюсь.
— Ну и послал же бог напарничка… — давится смехом Сашок. Затем переводит дух и говорит миролюбиво: — Снимай их к чёртовой бабушке, только не вздумай выбрасывать. Давай сюда.
Стаскиваю я чуни с кроссовок, ему передаю. А он их тут же один за другим в соседний вагон через борт перебрасывает.
— Пусть едут отсюда подальше, может, где в другом городе какой-нибудь бомж нам спасибо скажет.
В этот момент где-то в хвосте состава взрыв неслабый грохает, и небо вечернее красным отблеском озаряется.
— Не высовывайся! — хватает меня за плечо Сашок, когда я машинально шаг к краю площадки делаю, чтобы посмотреть. — И так всё ясно… Сейчас машинист оглядывается, туда смотрит. Не хватало, чтобы нас заметил да состав остановил.
И точно — начал было поезд притормаживать, но, к счастью, через пару минут снова ход свой черепаший возобновил. И чего, действительно, останавливаться, если в составе взрываться нечему — по тому, как чуни мои о дно соседнего вагона шмякнулись, понятно, что тепловоз порожняк тянет. А просто так интересоваться, чего там сзади рядом с рельсами грохнуло, у железнодорожников не принято. График у них строгий, хотя по рации, как пить дать, машинист о происшествии на станцию сообщил.
Вынимает из кармана Сашок коробочку плоскую, на калькулятор похожую, и внимательно на неё смотрит.
— Да уж, недооценил я тебя, Ваня наш трижды секретный, — бормочет задумчиво. — Расшифровал ты таки код взрывателя. Но поздно, милок, поздно. Упорхнули птички… А я то, дубина стоеросовая, не понял сразу, чего это ты настаивал, чтобы взрыватель ещё в гараже активировали — только плечами, дурак, пожал. Давно ты, Ваня, на меня зубы точил, как Берия на Ежова… — Здесь Сашок запинается и ко мне оборачивается. — Или на Ягоду? — смотрит на меня вопросительно.
Пожимаю я плечами. Кто это такие, думаю. До нас, что ли, на Бонзу горбатились? И при чём здесь ягоды? В смысле «малины» воровской, или имеются в виду «цветочки-ягодки», которые по порядку — вначале одни, а потом другие — срываются? Чего это он со мной в загадки-отгадки играть надумал, завожусь потихоньку.
Но Сашок ничего этого не замечает. Не до моих ему треволнений — свои у него. Я и не предполагал, что Сашок может когда-либо раскваситься — никак состояние это с его характером не согласуется. Впрочем, подлянка подобная, что нам Хозяин устроил, кого хошь подкосит и из металла легированного мякину сделает.
— Что это меня вдруг на лирику потянуло? Не к ночи давно почивших в бозе поминать, — недоумевает он. — Спасибо тебе, — неожиданно протягивает мне руку и крепко жмёт.
— За что? — сразу не врубаюсь.
— За стрельбу на шоссе, — от сердца говорит Сашок. — Если бы не ты, составили бы мы компанию покойничкам именитым.
Тушуюсь я, не привык как-то к похвалам, тем более таким душевным — словно перед строем мне генерал медаль боевую вручил и личного счастья в семейной жизни пожелал.
Сашок садится на площадку, ноги вниз между вагонами свешивает.
— Садись и ты, — мне предлагает, — в ногах правды нет, а дорога у нас дальняя. В этом городе нам с тобой в жизненном пространстве отказано.
Вздыхаю я тяжко, о поручни облокачиваюсь. Здесь Сашок прав. День-два мы ещё в городе можем по углам разным мыкаться, но потом «Иван Иваныч со товарищи» нас быстро вычислят и, как пить дать, грохнут. Смотрю я вокруг: солнце за горизонт медленно закатывается, сумерки на землю опускаются, — и грусть-тоска смертная меня снедает.
— Как бы на сортировочную станцию наш состав не загнали, — вырывается у меня.
— Не переживай, не загонят, — отвечает Сашок. — Эта ветка туда не ведёт. Город по предместью огибает, потому и тащимся еле-еле, но где-то через часок мы с ветерком на север помчимся.
Посмотрел я тоскливо на небо вечернее, на звёздочки редкие, на нём высыпавшие, и тут меня понимание ситуации что громом поражает. А как же пацан мой без меня? Вернее, я без него?! Не-ет, так дело не пойдёт! И тогда извилины мои в черепушке начинают шевелиться и работать со скоростью компьютера. Планы разные строить, дикие и несусветные — как в городе остаться и выжить, — однако подсознание подсказывает, что любые из них с помощью Пупсика вполне осуществимы. Вот только как Сашка уговорить?
— Думаешь, нас в другом городе не вычислят и не достанут? — закидываю осторожненько Сашку наживку свою, что обезьяна банан.
Кривит рот Сашок, плечами двигает.
— А нам ничего другого, как надеяться на извечное расейское авось, не остаётся.
— И ты сегодняшнюю подлянку простишь Хозяину, с рук ему спустишь? — подёргиваю я леску с наживкой.
— А куда денешься? — скрипит Сашок зубами. — Ну пойдём мы сейчас с тобой на «фазенду», порешим с десяток таких, как мы с тобой, а затем и сами костьми ляжем. Но ни до Бонзы, — тут Сашок впервые Хозяина кличкой обзывает, — ни даже до Иван Иваныча нам не добраться. А так просто я с жизнью прощаться не собираюсь. Не та цена.
Замолкаю я и уж не знаю, чем мне Сашка зацепить, на какой струнке ещё сыграть. Но «компьютер» мой в башке щёлкает и мысль простенькую, но яркую, что озарение, подбрасывает. А пацан-то мой на что? Он, со своей экстрасенсорикой, враз Сашка уговорит!
«Пупсик, — кричу про себя, — ты меня слышишь?!»
«Да», — звучит у меня в голове его голос, и по тому, как в глазах у меня темнеет, понимаю, что впервые вышел с ним на прямой контакт и теперь вижу всё, что в кошмарах ему на ум приходит. Ох и мрак у него там! Полный, что называется, только ещё звёздочки немигающие в нём колюче светятся. Однако не небо это звёздное в его душе, а космос беспредельный со всех сторон, поскольку и затылком ощущаю абсолютный холод мрака и игольчатые уколы светом звёзд неподвижных.
«Помоги мне Сашка уговорить со мной на дело пойти!» — кричу в этот мрак ледяной.
«Хорошо, Борис Макарович, — отвечает Пупсик и добавляет непонятно: — Только вы больше меня так не вызывайте, ваше присутствие моё местонахождение выдаёт. Желайте просто чего-либо, я пойму».
Падает мрак с глаз моих, но я ещё минуту в себя прихожу. Вечер весенний на землю совсем спустился, но что его темнота земная по сравнению с мраком в душе Пупсика? Смотрю, как Сашок зябко поёживается от погоды прохладной, а мне сейчас даже жарко после нуля абсолютного, который только что во мраке беспредельном испытал. Ох и хреново же пацану в своём ступоре…
Однако одёргиваю себя — сейчас не до жалости. Самому выкарабкиваться надо. А буду я жить, и пацану хорошо будет. Гарантирую. Я не власть нынешняя, которая с три короба наобещала, а ни хрена не выполняет.
— Как по-твоему, — спрашиваю Сашка, — тяжело ли Иван Иванычу будет вычислить, на какой поезд мы сели, когда он узнает, где джип взорвался?
Молчит Сашок, сопит только, вопрос переваривает.
— Или ты надеешься, что машинист по рации о случившемся никому не доложил? — добиваю его.
Встаёт Сашок медленно, на меня с удивлением хмурым смотрит. Видно, здорово предательство Бонзы подкосило, если ум его аналитический сбой на такой мелочи дал. Но сейчас, вижу, он мозги свои вновь включает на полную катушку. С полуслова, с намёка меня просекает.
— Что ты предлагаешь? — без околичностей, напрямик спрашивает он.
— Теперь командовать буду я, — обрезаю жёстко, ничего не объясняя и согласия не спрашивая. Знаю, Пупсик своё дело сделал. Выглядываю с площадки и вижу — въехал поезд в пригород и между домами с окнами освещёнными погромыхивает. А вот и под мостом трамвайным проезжаем. То, что нам и надо.