— Наконец-то! — басит Женечка с облегчением, нас увидев. — Уж что мы тут не передумали о вас, сводки милицейские слушая…
А Валентин себя сдержанно ведёт — ему лишних слов не надо. Видит, что целы мы и невредимы, значит, всё путём. Открывает переднюю дверцу «мерса» и предлагает:
— Садитесь, Борис Макарович.
Голос у него как всегда бесстрастный, будничный, но, похоже, именно эта интонация Сашка сильнее ошарашивает, чем само предложение занять мне его «законное» место. Впрочем, Сашок быстро с собой справляется и на заднее сиденье забирается. То ли он ещё сегодня испытал, чтобы на подобном «недоразумении» внимание заострять.
Я лезу в карман, ключи от своей «вольвы» достаю, Валентину вручаю.
— Поедешь за нами на моей машине, — говорю. Не знаю почему, но ощущение у меня такое, что «вольва» нам сегодня ещё понадобится.
Валентин беспрекословно ключи берёт и в ночи, что на территории «фазенды» днём белым выглядит, исчезает.
Устраиваюсь я на переднем сиденье, Женечка за руль садится, зажигание включает.
— Как у вас всё там прошло, нормально? — спрашивает, как просекаю, для завязки разговора. Ведь коню ясно — если здесь сидим, то всё о'кэй.
— С вице-премьером полный порядок, — бурчу голосом замогильным. — Зато здесь хреново. Хозяина только что Иван Иваныч, падла, грохнул. Ну, а Александр его, соответственно, «уговорил»…
Ни одним мускулом Женечка не дрогнул. Во самообладание! Лишь руку чуть дольше на ключе зажигания задержал. Олежка на его месте так бы замандражировал, что у «мерса», на тормозах стоящего, колёса бы отпали.
— Соболезную, Борис Макарович, — скорбно гудит Женечка и с места «мерс» трогает.
Слышу, сзади Сашок икает. Представляю, каково ему со всех сторон в мой адрес слова уважительные слышать и обхождение соответствующее видеть. Точно шарики за ролики заехать могут. Подправить бы ему с помощью Пупсика мозги, но, чувствую, не могу этого сделать. Такое ощущение, что все извилины в моей черепушке смёрзлись, и, как о Пупсике подумаю, иглы ледяные в сознание впиваются. Причём понимаю — случись что, Пупсик меня выручит, но вот просить сейчас у него что-либо конкретное ну никак нельзя. Достанет тогда его дракон огнедышащий и, возможно, меня вместе с ним прихватит.
Выезжаем с «фазенды», смотрю в зеркальце — Валентин на моей «вольве» в кильватер пристраивается. Быстро он обернулся.
— Куда? — лаконично вопрошает Женечка.
— На кольцевую трассу, — отзывается сзади Сашок. — А там — подальше отсюда, и пусть ищут ветра в поле.
— Нет, — мягко возражаю я. — Дуй, Евгений, в центр города. — И объясняю доверительно: — Ты Александра сейчас не слушай, тяжёлый день для него выдался, немного не в себе. Вначале выхлопом «стингера» в лицо досталось, а потом разборка крутая с Иваном Иванычем случилась. Сам понимаешь, каково ему такое предательство перенести.
Смотрит Женечка в зеркальце, видит лицо Сашка, всё в волдырях от выхлопа «стингера» да с глазами безумными, и «понимает».
А я к Сашку поворачиваюсь и говорю:
— Чем голову сушить над приключениями нашими, лучше свяжись с охраной Алиски да выясни, где она. И успокойся, всё образуется.
Вижу, тяжело шарики в мозгах у Сашка ворочаются, что жернова мельничные, но, похоже, «указание» Пупсика мне верить, верх берёт, и он лезет в карман за сотовым телефоном.
— В гостинице «Турист» она, — сообщает через минуту. — Как группа в ночном клубе своё отыграла, она вместе с ними поехала.
— Значит, к «Туристу» дуй, — командую Женечке. Знакомы мне сии гостиничные «нумера». Тот ещё вертеп.
Подъезжаем к гостинице, а перед ней огромный транспарант установлен с рекламой, что, мол, в городе всего с одним концертом всемирно известная отечественная группа «Pop wave»*. Читаю я и фыркаю про себя. Что это мне за лапшу на уши меломан-англоман вешал? Я хоть МГИМО и не заканчивал, но аглицкие буквы знаю. «Поп ваве» написано, правильно «горилла» говорил. А меломану зелёнку пить надо, поскольку «ваве» у него не на заднице, а в голове. *»Популярная волна» (англ.).
Заходим в вестибюль гостиницы все вчетвером. Ночь, полумрак, пусто; у дежурной лампа настольная горит — читает что-то увлечённо, на нас внимания не обращает. Знает, крыса, своё дело туго — к ней без баксов в паспорте и не подплывай, поскольку в эту гостиницу только по заявкам обладминистрации и селят. В углу на диванчике субъект белобрысый примостился — сидит, куняет. Я его по вихрам белым сразу признал — один из личных телохранителей Алисочки. Да и он нас как узрел, куда только дремота подевалась. Встрепенулся и бац — газеткой морду прикрыл, будто тоже, как и дежурная, свой интеллектуальный уровень повышает. Это в полумраке-то, дурашка!
Подхожу к нему, газетку сминаю и смотрю пронзительно в глаза его бегающие.
— Уж покрасился бы, что ли, а то тебя по твоей белобрысости за три версты узнать можно, — говорю ехидно и тут же вопрос ребром ставлю: — Где Алиска?
Вскакивает он передо мной, во фрунт как новобранец вытягивается, разве что честь не отдаёт.
— В гостях она здесь… — бормочет невразумительно. — У музыкантов.
Знаем мы это «в гостях». Спрашивается, что может в три часа ночи «Попа вава» с Пиской-Алиской делать? Музицировать, естественно. Мазурку там либо полонез чинно парами водить.
— Этаж? Номер? — продолжаю допрос с пристрастием.
— Второй. Двести шесть, — выпаливает белобрысый. А что ему остаётся? Попробовал бы юлить перед зятем Бонзы, враз бы с «работёнки» денежной вылетел.
Поворачиваюсь молча и к лестнице направляюсь. Ребята мои, само собой, за мной двигаются. Известен мне этот номер двести шестой, хоть сам в нём никогда не бывал. Громадный апартамент — пол-этажа занимает. В нём приезжие знаменитости обычно останавливаются и такие оргии закатывают, что неделю потом о них пересуды по городу идут.
— Вы куда? — фальцетом срывается дежурная, наконец на нас внимание обращая. Что это, мол, без её на то позволения мы «в нумера» топаем, да ещё и «таможенный сбор» не уплатив? Я, понятное дело, и бровью не веду, двигаюсь себе спокойненько в заданном направлении, но краем глаза вижу, как белобрысый к ней метнулся и зашептал что-то сбивчиво.
«Это ты правильно сделал, — хвалю белобрысого про себя. — Может, и зачтётся».
Поднимаемся на второй этаж, к двери номера подходим. Валентин по собственной инициативе вперёд забегает, отмычками звенит. И правда, что нам — стучаться, что ли? Отпер Валентин дверь и посторонился. Намекает корректно, что в палаты белокаменные к супружнице своей мужу первому заходить положено.
Распахиваю я дверь и на пороге обалдело застываю. Не-ет, мы с бригадой моей тоже кутежи устраивали, но куда нам до такого!.. Что значит «бомонд»! Такой крутой порнухи я и на датских кассетах не видел. Музычка интимная играет, лампионы театральные во всю светят, дым табачный слоями висит, и человек двадцать голышом в полнейшем разврате напропалую отпускаются. Что характерно, на приход наш никто не реагирует. Не до того.
Как же в этом бедламе мою «благоверную» отыскать, думаю ошарашено. Обвожу взглядом комнату и, к своему удивлению, быстро её вычисляю. Попробуй Алисочку не признать по телесам «кустодиевским»! Что Венера Мелосская в интерпретации монументалиста среди всех выделяется. Сплелась в клубок немыслимый с четырьмя мужиками на тахте широкой в углу, и что они конкретно там впятером вытворяют, разобрать невозможно. Наверное, минут пятнадцать потребуется, чтобы понять, где чьи руки и ноги.
В другое время, стаканяру засосав, я бы и сам посильное участие в этом бардаке принял. Но сейчас не могу. Положение обязывает.
— А ну-ка, разбери мне этот «натюрморд», — киваю в сторону тахты Женечке, поскольку с Сашка сейчас спрос невелик. Стоит он, что сомнамбула, в мысли свои спутанные погрузившись, и сексуальный разгул вокруг нисколечки его не задевает.
А Женечке такая работа явно по вкусу. Урчит он утробно, подходит к тахте и в два счёта построденовскую группу, что вандал неумытый, разрушает. Лишь Алисочка в раскоряченной позе на тахте остаётся.
Что удивительно, мужики абсолютно не в претензии и тут же к другим группам присосеживаются. Во дела! Ну и нравы у этих звёзд эстрадных…
Алисочка привстаёт на тахте, на локоток опирается, взглядом недоумённым зал обводит и меня замечает.
— А ты чего здесь? — вопрошает сварливо. — Я тебе, муженёк, клятву верности не давала!
Вижу, при слове «муженёк» Сашка передёргивает основательно, будто он стакан воды от жажды великой залпом опростал, а там не вода оказывается, а спирт чистый.
Ладно, потерпи маленько, завтра-послезавтра «вылечим», жалею его про себя, а сам думаю, что мне только свары семейной именно здесь и именно сейчас, когда Бонзу грохнули, и не хватает. Молча делаю шаг к Алисочке и ка-ак вмажу по сусалам! С таким расчётом, чтобы выключить надолго, поскольку ежели она ответит ручкой своей нежной да веслообразной, в теннисе натренированной, то меня, быть может, и не откачают.
Но всё у меня получается — Валентин даже крякает одобрительно. Перевожу дух, набрасываю на Алискино тело бесчувственное простыню и командую Женечке:
— Тащи её в машину.
Без разговоров лишних берёт Женечка Алиску в охапку, поднатужившись, грузит кулём на плечо и к двери направляется. Однако идёт грузно, пошатывает его от ноши неслабой.
«Интересно, — думаю отстранёно, — а как они все себе в мозгах, Пупсиком запудренных, нашу свадьбу представляют? Нёс ли я Алиску из ЗАГСа на руках? Ежели так — во картинка!»
Линяем мы из номера, но, похоже, никто этого, как и прихода нашего, не замечает. Будто такие дела здесь в порядке вещей. Зато когда мы процессией кунаков, невесту из родительского дома умыкнувших, мимо столика дежурной в вестибюле чапаем, у неё глаза на лоб вылезают и челюсть так отпадает, что чуть столешницы не касается. Будь это день-два назад, сотню баксов ей непременно бы бросить пришлось — так сказать, «за беспокойство». Но сейчас — фигушки! Положение моё с сегодняшнего вечера иное — мне эти шавки теперича, что мусор под ногами. И так пилюлю проглотит, не подавится.
Выходим на улицу, и тут мне тисками ледяными виски сдавливает. Что ж это я, как подонок последний, всё о себе пекусь, о положении своём да имидже? А мой пацан тем временем в кошмаре загибается…
— Везите её на «фазенду», — командую, — заприте в комнате и никого до моего появления к ней не подпускайте.
А сам отбираю ключи у Валентина, сажусь в «вольву» и газую с места так, что чуть покрышки на асфальте не оставляю.
28
Метусь я по улице на скорости дикой — благо, что ночь: ни машин, ни ментов, ни пешеходов, — и предчувствие нехорошее меня одолевает. Неспроста холодом ледяным виски у гостиницы ломило. Ох, неспроста…
Вдруг на перекрёстке, квартала за два от моего дома, вижу ментовку с мигалкой включённой, и гибэдэдэшник рядом стоит, палочкой мне машет. Да что же это такое, ёли-пали, и ночью от них покоя нет!
— А пошёл ты!.. — чертыхаюсь вслух, закладываю крутой вираж и, не снижая скорости, с трудом вписываюсь в переулок. Ещё пару лихих поворотов под визг резины по асфальту, и я влетаю во двор своего дома.
Батюшки-светы, а тут что творится?! Полный двор народу, ментовки, пожарные машины, а из окна квартиры второго этажа пламя, что из печи мартеновской, бушует.
Резко торможу и из машины выскакиваю. Да это же моя квартира горит! — ёкает сердце. Не обмануло-таки предчувствие…
Начинаю сквозь толпу пробираться, меня узнают, пропускают. Однако метрах в двадцати от подъезда кордон ментов, цепью у дома выстроившихся, монолитом непоколебимым стоит — ни прорвёшься, ни протиснешься. Там, у дома, только пожарники мечутся, из брандспойтов окно заливают, но ни хрена вода огонь не берёт. Другие пожарники по приставленной к крыше лестнице жильцов потихоньку сводят. Видать, на верхних этажах пекло ещё то, если народ на крышу выбрался.
— Мальчонку, мальчонку лет восьми, уродца горбатенького, не видели?! — ору поверх кордона ментовского пожарникам, но им не до меня.
Я тогда к ментам, к толпе обращаюсь, но все либо плечами пожимают, либо глаза сочувственно в сторону отводят.
И вдруг какая-то баба в нижнем белье вцепляется мне в куртку и орёт благим матом:
— Вот он, изверг! Крова нас последнего лишил!!! Бейте его, гада!
К счастью, менты наши доблестные её от меня отрывают и в сторону мегеру оттаскивают. А она вырывается, слюной брызжет и заходится в истерике. Тронулась, бедолага. Лишь с трудом в отблесках пламени я по морде, от ненависти перекошенной, в ней супружницу лечилы опознал.
Тут же, как по мановению волшебной палочки, сержантик ментовский рядом нарисовывается и спрашивает меня строго, в соответствии с буквой закона:
— Вы владелец горящей квартиры?
Как понимаю, виновных ищет, а ему, за поимку злоумышленника, благодарность от руководства с занесением в личное дело полагается.
— Я! — ору ему в морду. — У меня там пацан больной один остался. Не видел, спасли его?!
Но сержантик мгновенно испаряется, будто волшебной палочкой второй раз махнули. Вот ежели б руки мне как злостному поджигателю сейчас заламывать нужно было — это завсегда пожалуйста! А помочь — ищи-свищи ветра в поле. Те ещё у нас «плюстители» порядка.
— Спасли его, — слышу вдруг за спиной.
Оборачиваюсь резко и вижу супруга бабы тронувшейся — лечилу. В одних трусах стоит, с лицом скорбным и отрешённым. Понимаю я тут соседа и его благоверную. В наше время погорельцем оказаться — врагу не пожелаешь. Государство и копейки ломаной в помощь не даст, проще в петлю сразу лезть. Но это понимание у меня лишь вторым планом в голове мелькает. Другое меня интересует.
— Где он?! — ору.
— «Скорая» увезла.
— Куда?!!
— Больниц много… — пустым голосом отвечает лечила и неопределённо пожимает плечами. И до меня доходит, что судьба Пупсика для него тем же отстранённым вторым планом в сознании проходит, как для меня его горе.
Хватаю я его и тащу к своей «вольве».
— Машину водить умеешь? — на ходу спрашиваю.
— Ну умею… — не врубается лечила.
— Вот тебе баксы, — начинаю карманы выворачивать и «капусту» ему в руки совать, — разыщи мальца во что бы то ни стало. Где хочешь и как хочешь ищи, но найди. Любую сумму плати, но пацана забери из больницы и на дачу к моему тестю доставь. Знаешь, где это?
— Знаю… — бормочет лечила. Понятно, что и ему в обязательном порядке Пупсик на мой счёт мозги прочистил.
Открываю дверцу машины, за руль лечилу запихиваю и тут соображаю, что мужику в одних трусах никто больного пацана не выдаст. Ни за какие «бабки». Вот в психушку упечь могут.
Оглядываюсь вокруг, вижу, зевака в спортивном костюме из соседнего дома «на огонёк» моей квартиры чапает. Ловлю его за куртку и предлагаю напрямую:
— Держи триста баксов, а костюм и кроссовки свои отдай погорельцу.
Шизеет вначале зевака дико, но мгновенно ориентируется в ситуации и с превеликим удовольствием раздевается. Костюмчик-то изрядно поношенный, да и кроссовкам на свалку давно пора.
— Одевайся, — швыряю я обноски лечиле и начинаю золотые горы сулить: — Привезёшь пацана, личным врачом у него будешь. Всем тебя обеспечу: и квартирой, и машиной, и бабки крутые платить буду. Только найди и привези!
Слышу, дверца противоположная в машине отворяется, и вижу, в салон супружница лечилы забирается. Что удивительно, морда её уже благообразный вид приобрела, будто менты её по скоростному методу от помешательства вылечили.
— Уж мы постараемся, Борис Макарович, — лебезит, словно не она только что заходилась в истерике, меня линчевать требуя. Переводит она взгляд на мужа, и здесь уж зверь в ней просыпается: — Чего ты копаешься?! Давай быстрее!
Ну и баба! Её в тыл к злейшим врагам забрасывать надо — за день там всех изничтожит своим норовом паскудным почище нейтронной бомбы. Ну а уж нюх у неё на баксы, что у свиньи на трюфели, под землёй растущие.
Провожаю я взглядом машину и вздыхаю тяжко. Самому надо бы с ними поехать, но чёрт его знает, что там, на «фазенде», без меня творится. Пока Пупсика нет, надеяться нужно только на свои собственные силы.