Потому и страдал я, выкладываясь до изнеможения, день-деньской из себя умника изображая, вечером на «фуршетах» отпускаясь, а утром реанимацию медикаментозную проходя. В сплошной кошмар для меня эта круговерть дикая превратилась.
Однако рано или поздно всему конец наступает. К счастью для меня, первым не моё терпение лопнуло, а избирательная кампания на финишную прямую вышла. Суббота наступила, когда ни слова ни о ком из кандидатов говорить в средствах массовой информации не положено.
Как всегда заваливают ко мне с утра пораньше Сашок с лечилой, а я, хоть и с бодуна «фуршетного» после вчерашней встречи с избирателями, но уже на кровати что на иголках сижу и вместо приветствия им фигу кручу.
— Вот вам, а не реанимация! — говорю злорадно и для большей убедительности кроме фиги руку свою по локоть отмеряю.
— Спрячь шприц, — советую лечиле. — С сегодняшнего дня как все люди жить будем. Водкой по утрам опохмеляться, а не наркотиками пичкаться. Кстати, и вы оба тоже.
Лечила, тот понятно, рад такому повороту несказанно, даже руки в предвкушении потирает. Выпить не дурак, да и для благоверной «отмазка» клёвая есть — шеф заставил. Сашок же морщится, но слова поперёк не молвит, хоть и не любит этого дела, особенно с утра. Однако куда денешься — избирательная кампания закончилась, попробуй шефа не уважь!
Веду я их в гостиную, где Пупсик уже стол соответствующий накрыл. Малец у меня — чистое золото. Именно так стол обставлен, как мне неделю регулярно снился. Тут и Алиска к нам присоединяется — в последнее время она постоянно Пупсику готовить помогает. Никак ревнует, поскольку сердцем чувствует, что я ему больше внимания, чем ей, уделяю. Во, баба изменилась! Раньше, насколько знаю, воду в чайнике вскипятить не умела.
— Доброе утро, родной! — воркует задушевно, в щёку меня чмокает, рядком за стол садится и к плечу преданно прижимается. Ни дать ни взять — голубка сизокрылая.
— А пацан где? — спрашиваю.
— Видик пошёл смотреть, — дует она губы. — Можно хоть раз за столом без него посидеть?
— Ладно, — благодушествую. Действительно, лучше ему перед Сашком и лечилой лишний раз не светиться.
Наливаю рукой нетвёрдой каждому из графина запотевшего и тост провозглашаю:
— За депутата Думы российской Пескаря Бориса Макаровича!
Бальзамом благотворным влага божественная в организм хлынула и во все капилляры, что в губку сухую, в момент всосалась. И такая благодать наступила, что словами не опишешь, только самому прочувствовать надо. От всех болезней нет лекарства лучше.
Лечила выпил, аж крякнул, а вот Сашок пригубил только, поморщился и фужер на стол поставил.
— Что, — спрашиваю его с издевкой, — не веришь, что депутатом стану?
Пожимает он плечами, глаза в сторону отводит.
— Не-ет! Ты давай правду, как на духу, режь, — продолжаю подзуживать. — Как доверенное лицо кандидата, всю его предвыборную кампанию сварганившее.
— Честно? — спокойно спрашивает Сашок и взгляд на меня странный, вроде ироничный, бросает.
— Честно.
— Не верю.
— Ну почему… — встревает в разговор лечила, пытаясь резкость ответа Сашка смягчить. — Может, во втором туре…
— А я верю, — безапелляционно заявляет Алиска. — Боренька сразу в первом туре больше всех голосов наберёт.
— Этого мало, — наперекор своё гнёт Сашок, будто ему с утра вожжа под хвост попала. — Для победы необходимо больше половины.
— Значит, будет больше половины, — простодушно поправляется Алиска.
— Моя ты умница, — целую жену. — Так и будет. Ровно пятьдесят пять процентов голосов наберу.
— Это откуда же такая точность? — хмыкает Сашок.
— А мне это число просто нравится, — чистосердечно признаюсь. — Я в школе лишь с «тройки» на «двойку» перебивался, и «пятёрка» для меня всегда мечтой несбыточной была. А здесь этих цифр магических сразу две.
— Нормального «отличника» Дума получит, — не удерживается от иронии Сашок. — Впрочем, там таких «отличников» и без тебя пруд пруди.
46
В общем, поёрничал Сашок надо мной всласть, но когда в воскресенье под вечер результаты выборов объявили, и мои 55 процентов высветились, запил по-чёрному.
В понедельник утром начался по телефонам сплошной трезвон — поздравления со всех сторон посыпались. А у ворот «фазенды» кавалькада машин корреспондентов разных и телевизионщиков всяких выстроилась. Но я никого к себе не допустил. Накрыл стол праздничный для «винтиков» своих, но вместе с ними отмечать не стал. Как расселись они все, вошёл я в зал, сказал слово тёплое: «Празднуйте. Это и ваша победа», — и быстренько ретировался.
К Сашку заглянул, а он совсем невменяемый. В транс полный впал — на мои вопросы не отвечает, сиднем каменным за столом сидит и бутылку начатую взглядом гипнотизирует. Или она его. Соревнуются, кто кого с ног свалит. По четырём посудинам пустым, на полу валяющимся, и дураку ясно, что пока Сашок верх берёт. Однако на подоконнике ещё пяток нераспечатанных пузырей стоит. Как понимаю, «гляделки» эти всё равно не в пользу Сашка закончатся. Не умением, так числом водка победу одержит.
А я, что поразительно, в этот день ни капли спиртного не принял. Чувство какое-то странное в душе угнездилось, словно я это не я, а с сегодняшнего дня другой человек. И даже более того — существо иное, высшего порядка. Вчера ещё каким-то Борькой Пескарём был, а сегодня — ого-го! — депутат Борис Макарович! И будто бы даже аура неземная нимбом святости вокруг головы моей светиться начала.
Плюнул я тогда на всё и на «заимку» Бонзы у лесного озера укатил. Вместе с Алиской, как семьянин примерный да человек теперь уже общества высшего. На лодочке, что парочка влюблённая, с ней там покатались, по лесу побродили. Алиска как в детство впала — бегает по лесу, цветочки собирает, собачонкой преданной вокруг меня вертится, щебечет счастливо, а я на неё словно с высот горних гляжу снисходительно и благодушествую. Свершилось нечто такое, о чём ещё год назад не то, что мечтать, помыслить не смел. Даже в пьяную голову подобное прийти не могло.
Вот в этаком настроении райском, от земных дел отрешённом, поужинали мы при свечах на «заимке», вместо водки воду родниковую вкушая, и баиньки отправились. И что ва-аще непостижимо — ни мне, ни ей сексом заниматься и в голову не стукнуло. Голыми в обнимку уснули, что два праведника святых. Может, что Пупсик с нами в тот день знаменательный нахимичил?
К счастью, на следующий день «святость» с меня что шкура змеиная слиняла. Зато появилось чувство крутое собственной значимости и превосходства над обыкновенными смертными. Даже Алиска это почувствовала — дистанцию сдержанно-уважительную стала блюсти. А как иначе — теперь на людях придётся часто бывать, и надо реноме четы великосветской поддерживать.
С утра «связался» я с Пупсиком и указание дал, чтобы он Сашка на ноги поставил и в божий вид привёл. И когда я к полудню на «фазенду» с «заимки» прикатил, Сашок, что копейка новая, меня в кабинете встретил. Ни следа загула на лице и в глазах светлых не осталось. Куда там реанимации медикаментозной до магии Пупсика! Хотя сам лично ни то, ни другое не уважаю. По мне, лучше народного средства — капли воды на стакан водки — нет и быть не может.
Поздоровались мы с Сашком, сели, тут и девица моя длинноногая без напоминания особого в момент нарисовалась, кофе, коньяк на стол выставила. Я Сашка в этот раз и не спрашиваю, коньячок разливаю. А он и не возражает, не кочевряжится, словно «ауру» мою депутатскую над головой видит. Что значит «в люди» выбиться, статус народного депутата заполучить!
— За ваше избрание! — поднимает Сашок рюмку и к моей тянется, чтобы чокнуться.
Гляжу я ему прямо в глаза и своим взглядом новым, «просветлённым», вижу в них вроде как лёгкое замешательство по поводу моей победы и скрытое отстранение — надо же, Борька-лох одним махом в депутаты пролез, а мне, с моим интеллектом, всю жизнь на роду написано на побегушках быть.
— Э, нет, — руку его отвожу. — Во-первых, мы с тобой давно на «ты». А во-вторых, так одной верёвочкой повязаны, что её только по живому разрубить можно. Посему другой тост предлагаю — за НАШЕ депутатство, так как на должность помощника депутата я кроме тебя никого не вижу.
Вот тут я чокаюсь с ним и выпиваю. Сашок же чуть пригубливает, однако рюмку на стол не ставит, в руке вертит, коньяк согревает. Никогда, похоже, от замашек своих аристократических не избавится. Но по позе расслабленной просекаю, что ледок в его душе относительно наших дальнейших отношений подтаивать начал.
— Вчера телеграмма на твоё имя пришла, — докладывает новости свежие. — Спикер Думы тебя с избранием поздравляет и просит прибыть на очередное заседание.
— Просит, значит, прибудем, — киваю степенно, имидж уравновешенного политика вырабатывая. — Ты уже варианты прокручивал, где мы в столице обоснуемся?
— А что прокручивать? — двигает бровями Сашок. — Конечно, можно снять или купить какой-нибудь особняк поближе к Думе, но зачем? Бонза заранее обо всём побеспокоился — правда, для себя место готовил. Купил в подмосковном лесу десяток гектаров и строил там усадьбу. Естественно, что после его смерти строительство законсервировали, но я сегодня распорядился его продолжить.
— И ты предлагаешь мне в «недострое» жить? — ухмыляюсь нехорошо. — Великолепный репортаж обо мне в столичной прессе будет — только что испечённый депутат словно бомж на стройке ютится!
— Зачем утрировать, — спокойно парирует Сашок и снова рюмку пригубливает. — Особняк и с десяток домиков уже под ключ сданы, можно заселяться. Остались небольшие отделочные работы — на неделю, не больше.
— Тогда ладушки, — меняю гнев на милость. — Займись персоналом и готовь самолёт на вечер.
— Уже, — и не думает сдвигаться с места Сашок, коньячок прихлёбывая. О таком помощнике только мечтать можно. Раньше меня ситуацию просекает и, пока я только рот думаю разевать, всё уже сделанным оказывается.
— Спасибо, — встаю из-за стола, руку ему с теплотой искренней пожимаю. — Отдыхай пока, а я собираться пойду. Завтра с утра мне на «работу», — губы иронично кривлю.
Слукавил я перед Сашком. Какие ещё там «сборы на работу?» Это обыкновенный смертный чемоданчик пакует, в командировку отправляясь. Зубную щётку там укладывает, полотенце, презервативы… Я же, при своих нынешних финансовых возможностях, могу спокойно не то, что этот мотлох, всю «фазенду» с её начинкой миллиардной на произвол судьбы бросить и в подмосковную усадьбу голышом перебраться. Авось там фиговый листок и корочка хлеба найдутся… Впрочем, одного здесь ни в жисть не оставлю. Пупсика, мой талисман, мою путеводную звезду.
Иду к себе в домик и не знаю, как ему новость о переезде нашем преподнести. Не любит пацан смены обстановки, помню, как он о квартире моей жалел, на «фазенде» очутившись. Что-то вроде кошачьего инстинкта у него — с трудом и боязнью обжитое место покидает. Вот и сейчас, наверное, сидит пригорюнившись, прознав о переезде.
С сумятицей в душе захожу к нему в комнату и застываю ошарашено. Чёрта с два пацан «горюнится». Смехом до икотки заливается, своих любимых Тома и Джерри по видику смотря. По фиг ему проблемы мои и переживания. Даже обидно стало.
Однако наступил я своей обиде на горло и не стал видик сразу выключать. Подождал, пока очередная серия закончится, и только тогда воспроизведение остановил.
— А, здравствуйте, Борис Макарович! — наконец замечает меня Пупсик, всё ещё смехом давясь и слёзы утирая. — Извините, я немного увлёкся…
— Здравствуй, — киваю сдержанно и журю отечески: — Значит, так ты меня бережёшь? Ни сном, ни духом не ведаешь, где я и что со мной…
— Что вы, Борис Макарович, — мгновенно серьёзнеет Пупсик. — Если бы вам что угрожало, я мгновенно бы почувствовал и вмешался.
Смотрю в глаза его преданные и понимаю, что так и было бы. И хоть обида на него в груди ещё теплится, давлю её безжалостно, что змеюку подколодную. Негоже, чтобы пацан её почувствовал и сердцем принял — других забот у него по горло, а эта лишней обузой будет.
— Новость знаешь? — спрашиваю.
— Какую?
Молчу я, взгляд в сторону отвожу и чувствую, как в голове словно букашки какие по извилинам начинают быстренько так, щекотно бегать.
— Понятно… — убитым голосом шепчет Пупсик. — Надолго мы туда переезжаем?
— Не знаю. Наверное, да.
— Жаль… — тянет Пупсик и вдруг тоненько, жалостливо предлагает: — А может, назад, в вашу квартиру вернёмся? Она уже в полном порядке… — И совсем неслышно заканчивает: — Хорошо как нам там вдвоём было…
— Боюсь, что это уже невозможно, — вздыхаю.
— Почему? — наивно интересуется Пупсик.
Открываю я рот, чтобы ответить, но неожиданно понимаю, что сказать-то нечего. Вопрос простенький, но с подковыркой оказывается. Действительно, несмотря на все перипетии, жить тогда было лучше. Не то чтоб спокойнее, но проще.
— Потому, — наконец нахожусь, — что жизнь такая хитрая штука, по которой только в одну сторону можно идти, и обратного пути нет.
Сидит Пупсик на диване, глазами на меня круглыми смотрит, моргает непонимающе. А я ему ничего больше ни сказать, ни объяснить не могу. Не силён в эмпиреях высоких, знаю одно: так было, так есть, так будет. Никому не удавалось время вспять повернуть, а ежели кто и сподобился дважды жизнь свою прожить, тот либо помалкивает, либо в дурдоме сидит — настолько у нас фантазиям подобным не верят.
— Когда едем? — совсем упавшим голосом спрашивает Пупсик.
— Я сегодня улетаю, а ты — чуть попозже, когда там строительство закончат. А на это время у меня просьба к тебе: почисть усадьбу подмосковную от «клопов» электронных, как в своё время «фазенду» почистил. Думаю, пока её при жизни Бонзы строили, столичные «крутяки» электронными штучками все стены в достаточной мере напичкали. Ну и заодно мозги новому персоналу и строителям в отношении меня вправь.
— Сделаю… — еле слышно шепчет Пупсик.
Тут дверь распахивается, и Алиска, вся из себя сияющая, просто-таки лучезарная, на пороге появляется.
— Боренька! — щебечет восхищённо. — Я слышала, что мы сегодня в Москву летим. Вот счастье-то какое!
— Не мы, а я, — обрезаю раздражённо.
— Но Боренька…
— Зась! — не выдерживаю. — Я в доме хозяин, как сказал, так и будет. Никуда от тебя столица не денется. Вот обоснуюсь там, все дела утрясу и через неделю вызову. А ты, пока меня здесь не будет, родней матери пацану должна стать. Понятно?
Гляжу на неё глазами строгими, и действует мой взгляд, возражений не допускающий, что плётка в руках дрессировщика зверей хищных.
— Хорошо, Боренька, — лепечет послушно Алиска.
«А ты, — наставляю про себя Пупсика, — не вздумай свои шашни магические с ней возобновлять. Не дай бог, кто о твоих способностях узнает, лиха крутого оба нахлебаемся».
Кивает мне Пупсик, и я дух облегчённо перевожу. Кажется, все «вещи» в «командировку» уложил.
— А если всё понятно, — говорю голосом повеселевшим, — тогда можно и за стол праздничный втроём сесть. Или другие предложения будут?