Поднимаюсь я со стула, за спинку на всякий случай придерживаюсь и со вздохом тяжким, на публику играя, будто только обстоятельства критические заставляют решение радикальное принимать, говорю:
— Что ж… Они сами выбрали свою судьбу. Пуск!
— Ключ на старт! — рычит генерал.
— Ключ на старт! — эхом вторит оператор.
И здесь словно завеса чёрная мне на глаза падает. Ничего не вижу, ничего не слышу, потому осторожненько на стул опускаюсь. Да что это со мной? Чувствую, что вроде я и в аппаратной нахожусь, но в то же время вроде и в каком-то другом месте, где пол подо мной дрожит, а тело вибрирует.
А затем тело моё и одновременно тело громадной баллистической ракеты начинает подниматься вверх, выныривает из шахты над бескрайним заснеженным полем и в небеса устремляется. Аж дух захватывает от зрелища такого! Во, дела! Точно Пупсик в ракету сознанием влез и теперь мне всё транслирует. Ай да пацан! Ай да удружил! Надо же какое «телевидение» для меня устроил! Теперь я единственный из людей, кто атаку ядерную от начала до конца увидит!
Небо быстро темнеть начинает, звёзды на нём высыпают, и мы в космос из атмосферы выходим. Тут ракета заваливается набок, на курс ложится, и лишь тогда до меня доходит, что не для моего удовольствия Пупсик в ракету «влез». Я — это так, эффект побочный, а пацан хочет ракету подальше в космос увести и на Солнце сбросить, чтобы взрыв ядерный его спокойствие психическое не всколыхнул. Только ни фига у него не получается, не хватает собственных силёнок. Вот если бы я пожелал, в момент ракета бы на Солнце очутилась. Лишь теперь, напрямую с пацаном сознанием соединившись, просекаю, что мои желания силу его потустороннюю умножают безмерно, а так он — уродец рахитичный, способный разве что у торговки пирожки лямзить.
«Не сметь!» — ору про себя, и Пупсик ничего сделать не может. Лишь стонет, мечется в коме да пытается силёнками своими малыми что-то в управлении ракеты исправить, чтобы она сама курс изменила. «Не сметь!» — ору опять, однако здесь я уже пацану не указ. Не действует мой запрет на то, на что хватает ему собственных силёнок. Но, само собой, в управлении ракеты он не разбирается, а «проконсультироваться» у кого знающего времени нет. Дёргает он без разбора за проводки разные, но ни фига у него не получается. Ракета в очередной раз заваливаться начинает, нос на Землю нацеливая.
И тогда в отчаянии полном Пупсик что-то там во внутренностях ракеты делает…
…И ярчайший свет тысячи солнц меня назад в аппаратную вышвыривает.
— …полёт нормальный, — слышу, как монотонно бубнит оператор, и вдруг он осекается и вопит: — По всем каналам информации ноль!
— Что?! — с рыком медвежьим вскакивает с места генерал. — Неужели америкашки сбили?!
— Не похоже… — замечает оператор, глазами по дисплеям бегая. — По данным телеметрии, сбой в системе наведения с последующей автоматической командой на самоуничтожение…
— Чё-орт! — скрежещет зубами генерал. — Говорил же, что технику переоснащать надо! Десять лет эта ракета на боевом дежурстве, а другие по возрасту ещё старше… Где взрыв был?
— Где-то над Белоруссией… — продолжает оператор информацию с дисплеев считывать. — В районе Слуцка…
И посреди этой неразберихи дверь в аппаратную распахивается и вбегает порученец. Бледный, запыхавшийся, словно с места происшествия, то бишь взрыва ядерного, бежал, чтобы о неудаче нашей весть прискорбную быстрее донести.
— Борис Макарович!.. Борис Макарович… — полушёпотом-полукриком ко мне обращается.
Выхожу я из ступора после «спектакля» Пупсика, глаза ослепшие пальцами тру. В голове неразбериха полная. Что же это ты, пацан, со мной такое утворил? Какую дату знаменательную в моей биографии испоганил…
— Ну? Что ещё? — вопрошаю голосом убитым.
— Усадьба… ваша… Борис Макарович… горит… — судорожно выдыхает порученец.
— Как?! — вскакиваю со стула, сразу обстановку уяснив. Только этого мне не хватало! Сколько же пацан, паршивец этакий, энергии на ракету потратил, чтобы усадьба, по последнему слову противопожарной техники оборудованная, загорелась?!
— Как? — переспрашивает ошарашено порученец и глаза выпучивает. — Сильно…
Застываю я столбом соляным, с Пупсиком связаться мысленно пытаюсь. Никакого ответа! Оглядываюсь я тогда на Сашка и командую:
— На усадьбу. Быстро!
Куда только имидж государственного секретаря с Сашка линяет. Будто «шестёрка» на побегушках срывается с места и за дверью исчезает. Нет, всё-таки добротно пацан преданность ко мне в мозги ему впаял, а то я в последнее время уж и сомневаться в Сашке начал.
— Меня подожди! — ору вслед.
Навязчивые кошмары, если их не лечить, рано или поздно вызревают в притягательную идею фикс. Приблизительно то же самое произошло в сознании Пупсика. Выполняя желания Пескаря, он столь часто погружался в ледяную пучину Бездны, что её ужас стал неотъемлемой частью его жизни. Причём настолько, что порой казалось, будто Бездна и есть его настоящая среда обитания, а реальный мир — лишь эфемерный пресный сон. И ещё в одном утвердился Пупсик — встреча со звёздным драконом неизбежна. Точно так человек с неустойчивой психикой постепенно, капля за каплей, собирает в сознании всё больше и больше аргументов в пользу абсолютной никчемности своего существования и приходит к самоубийству.
Любая деятельность, будь то физический труд портового грузчика или умственные потуги литератора (скажем, по написанию этого романа), требует вознаграждения. Либо, для грузчика, материального — в виде зарплаты, либо, для автора, морального — публикации романа (рассчитывать на материальное вознаграждение автору в наше время просто смешно). Пупсик же за свою «работу» не получал практически ничего. Да, сейчас многие считают, что быть сытым, одетым, иметь крышу над головой — уже счастье. Но речь здесь идёт не о минимальных условиях человеческого существования, а о соразмерной компенсации затраченных сил и энергии. Жизнь ради еды и тепла достаточна лишь для животного…
А Пупсику была крайне необходима духовно-энергетическая поддержка, причём настолько большая, что никто на Земле её дать не мог. Благодарность же Пескаря, энергетика его радости по поводу свершения его желаний оказались всего лишь мизерными крохами того тепла, которое могло согреть Пупсика в ледяной пустыне Бездны. Даже огненное дыхание звёздного дракона, опалявшее сознание в минуты экстремального пика комы, давали ему тепла больше, чем благодарность Пескаря. Поэтому всё чаще и чаще Пупсику приходила на ум страшная мысль — не таиться в Бездне, а открыться дракону, чтобы, сгорев в пламени его дыхания, наконец-то согреть выстуженную ледяным холодом душу.
И всё же он до последнего цеплялся за безразличный к нему, неблагодарный реальный мир, из последних сил пытаясь отодвинуть неизбежную встречу с чудовищем Бездны. Предвидение последствий близкой спонтанной ядерной реакции всколыхнули память, и Пупсик вспомнил, что было с ним до того, как он появился в этом мире. Тогда он спасся от преследования дракона благодаря аварии в ядерной лаборатории. Каким-то чудом он успел вовремя проскользнуть в межпространственную щель, на мгновение образовавшуюся между Бездной и трёхмерным миром, и очутился в относительной безопасности на Земле в строении номер семь. Воспоминания об этом событии были смутными, нечёткими, как ложная память, ибо никому не дано знать, кем мы были до того, как пришли в этот мир, и что с нами будет, когда его покинем. Скорее всего, и представление Пупсика о Бездне было игрой больного воображения, но именно ложная память утвердила его в мысли, что при близком ядерном взрыве образуется уже не щель между мирами, а огромный пролом, сквозь который дракон его легко обнаружит.
Поэтому Пупсик как мог, насколько у него хватало сил, пытался увести ракету подальше от цели. И не надо приписывать ему высокие нравственные мотивы, якобы подтолкнувшие спасти миллионы человеческих жизней. Не владел Пупсик моральными категориями — некому было их в нём воспитать. Спасал он себя, и только себя. Но когда понял, что не в его силах изменить курс ракеты, он, страшась неизбежной встречи, но ещё больше боясь ожидания её, сам рванулся навстречу дракону и взорвал ядерные боеголовки.
Взрыв в клочья разорвал межпространственную перегородку… И случилось неожиданное.
Не было в этот раз медленного проникновения в бездонную пустоту с её холодом абсолютного нуля. И не было мрака. И не было ужаса. А был свет, было тепло и был дракон, блистающий чешуёй. И был он прекрасен.
— Я нашёл тебя, Поводырь! Иди ко мне! — победным гласом возвестил дракон. Однако не диссонансный, режущий слух вой труб Судного Дня звучал в голосе дракона, а стройный серебряный звон литавр Великого Торжества.
Неодолимая сила увлекла Пупсика к дракону, но не к его огнедышащим пастям, а туда, где раздвинулись его шеи, и Пупсик увидел своё МЕСТО. Без тени страха Пупсик уселся между двух голов чудовища и почувствовал, как его плоть начинает срастаться с плотью дракона. И когда Пупсик и дракон соединились, возникло новое существо, и оно ликующе засмеялось. Ибо наконец-то объединились творческая потенция и животворная сила, воплотив в себе вершину стремлений любого Разума. Трёхглавый дракон распростёр свои сверкающие звёздами крылья, и трудно было сказать, новое ли это существо или старая Вселенная…
Именно такими увидел последние мгновения своей обособленной жизни Пупсик. Насколько же это соответствует действительности, никто не может сказать. Никто ведь не верит сумасшедшему, возомнившему себя Бонапартом — здесь есть чёткие критерии оценки. Ну а если сумасшедший воображает себя инопланетянином, а то и вообще каким-то верховным существом, исходя из каких критериев мы должны верить или не верить ему? Физиологически Пупсик практически ничем не отличался от человека. Уродство? Помилуй бог, матушка-природа порой такие «творения» из детей рода человеческого лепит, что Пупсик по сравнению с ними Аполлон. Видение Пупсиком мрака, Бездны, звёздного дракона? А почему мы их должны принимать за реальность, а не за параноический бред? Паранормальные способности? Но позвольте, можно подумать, что нам не известны люди, двигающие лишь усилием воли предметы, гнущие, не прикасаясь, вилки, ключи, читающие чужие мысли, гипнотически навязывающие свою волю… И то, что возможности Пупсика несоизмеримо выше известных примеров, к сожалению, тоже не показатель. Никто не может быть уверен, что аксиоматический факт отсутствия таких способностей не внедрён в наши мозги теми, кто именно этими способностями и обладает. Сумели же нынешние власти убедить народ целой страны, будто для России нет иного пути, как в пещерный капитализм. И, между прочим, без всякого гипноза и анестезии. Поэтому убеждать человечество в отсутствии того, во что и поверить трудно, может, и вообще не надо.
Всё это относится и к предсмертному видению Пупсика. Никто не знает, что видит человек в тот самый момент, когда последняя искра жизни покидает тело. Дорогу в рай, врата ада или абсолютную пустоту. Тех, кто мог бы рассказать, увы, как раз и нет. Таковы условия игры под названием «жизнь». Но если они всё же видят рай либо ад, тогда почему многие праведники умирают с гримасой страха на лице, а некоторые отпетые грешники — с улыбкой на устах? И в то же время большинство умирает спокойно… Может, точно так же и последнее видение Пупсика, сгоревшего в высокотемпературной плазме исполнения своего желания, стало отображением его заветной мечты о том мире, который даст ему, наконец, тепло и счастье взамен холода и беспросветного мрака земного существования.
А может, видение было и правдой. Кто знает…
73
Дорогу развезло. После первого снегопада нагрянула оттепель, и снег на трассе превратился в грязное мокрое месиво, веером летевшее из-под колёс. Это только российская интеллигенция не знает, что за оттепелью следуют либо крепкие морозы, либо пора непролазной грязи. В политике и то и другое, что хрен и редька — друг друга не слаще. Шофёр правительственного «мерседеса» не знал политической трактовки природных явлений, зато досконально изучил состояние российских дорог в зависимости от погодных условий и поэтому гнал машину на запредельной скорости.
Пескарь даже обрадовался, что Сашок взял первую попавшуюся машину, а не его лимузин. Сейчас бы ехали со скоростью похоронной процессии, да ещё эскорт охраны в целях безопасности сдерживал бы. Впрочем, на первом же блокпосте их пытались остановить, но Сашок что-то буркнул в рацию, и на дальнейший путь им обеспечили «зелёную улицу».
Зарево пожара они увидели издали. Оно вспухало над лесом багровой полусферой, отсвечиваясь в низких облаках. Что удивительно, но дыма почти не было.
Ещё минут десять шофёр на бешеной скорости гнал «мерседес» по трассе, пока, наконец, не свернул на лесное шоссе. Его миновали быстро, и машина выскочила на обширную поляну перед усадьбой. Здесь шофёр резко затормозил, и «мерседес» впервые за время пути занесло, развернув боком к усадьбе.
Панорама пожара поражала своими масштабами. Сквозь настежь открытые ворота во всей красе огненной стихии виднелся особняк. Он не пылал, нет, со страшным рёвом он извергал из всех окон как минимум десятиметровые столбы бездымного огня, и это не было похоже на пожар. Словно кто-то установил в каждом окне по ракетному соплу и запустил двигатели на полную мощность. От этого особняк был похож на кошмарный инопланетный корабль, породить который могло только больное воображение кинорежиссёра, ибо такие монстры могут летать только в кино, в реальной жизни они просто разваливаются, выгорая дотла.
Метрах в пятнадцати у ворот лицом к пожару стояла цепочка людей, очевидно, из внешней охраны — вряд ли кто из особняка смог спастись. Звука подъехавшей машины никто не услышал, потому никто и не обернулся — всё заглушал рёв огня.
Пескарь выпрыгнул из «мерседеса» побежал к воротам, но, даже не достигнув цепочки людей, остановился. От ворот веяло таким жаром, что снег вокруг давно растаял, а оголившаяся земля исходила паром.
«Восемнадцать миллионов долларов коню под хвост…» — обескураживающим итогом пронеслось в голове Пескаря. Почему-то ни судьба жены, ни челяди, ни даже Пупсика в этот момент не затронула его. А вот денег, потраченных на особняк, было жалко.
Он ошарашено оглянулся. С таким пожаром бороться было бесполезно — на него можно только смотреть и ужасаться разгулу огня. Рядом стояли шофер и Сашок, а впереди, в хаотически сложившейся цепочке — спецназовцы из внешней охраны с автоматами за плечами. Правда, среди них затесался какой-то бомж в рваной телогрейке и шапке-ушанке без одного уха. Он стоял в странной позе: вытянув перед собой ладони и шевеля растопыренными пальцами. Складывалось жуткое впечатление, что он то ли руководит, как колдун, огненной стихией, то ли просто греет руки на чужом горе. Если бы Пескарь не знал истинных причин пожара, точно бы заподозрил его в поджоге. «Новые бомжи» спят и видят, как бы «новым русским» «красного петуха» во двор запустить.
Внезапно рёв огня изменил тональность, и тогда крыша особняка дрогнула и вдруг откинулась в сторону совсем как у игрушечного волшебного сундучка. Громадное пламя выхлестнуло из-под крыши, но не огненным столбом, а как-то странно, распластавшись над землёй, будто гигантская сказочная жар-птица раскинула на взлёте крылья. Затем последовал громовой удар, и пламя схлопнулось в ничто. Лишь дым да пар валили от остова особняка. А на пожарище пала ватная тишина.
Акустический удар пригнул всех, но больше всего досталось Пескарю. Когда огонь вырвался из-под крыши особняка, в сознании Пескаря вдруг возник яркий образ счастливо смеющегося Пупсика, а когда пламя схлопнулось, оно словно вырвало из Пескаря душу, оставив в образовавшейся пустоте лишь понимание непреложной истины, что Пупсика с этого мгновения больше нет.
Люди зашевелились, стали выходить из ступора зачарованности пожаром. Бомж, стоявший впереди Пескаря, опустил ладони и медленно повернулся.
«Это же мой писака», — рефлекторно отметило сознание Пескаря. Ему было абсолютно всё равно, что творится и кто находится вокруг. Ноги дрожали и подгибались.
— Ну что, Премудрый, — жёлчно осклабился писака, впервые с откровенной ненавистью глядя в глаза своему «работодателю». — Финита ля коммэдиа!