Перспектива совместного завтрака с бандой правонарушителей не восхитила меня. Представляю себе, что это за завтрак: шеренги затянутых в черную кожу надзирателей, стоящих над головами понурых, забитых оливеров твистов и поигрывающих кнутами…
— Это наша традиция, — без всякой причины пояснил директор, когда мы подходили к лифту, — совместный завтрак, такая вот традиция. Обед и ужин раздельно, но завтрак — вместе. Делинквенты необычайно чувствительны…
Второй этаж в отличие от спартанской обстановки первого бил в глаза вызывающей роскошью. Большой холл, во весь пол ковер с длинным ворсом, стены под резной дуб, в углу цветной телевизор, одна из последних моделей, настенный двухметровик. Если в такой холл запустить десяток нормальных подростков без отклонений, то через неделю, ну через месяц они превратят этот салон в бак для мусора. А тут не просто подростки. Так что же — в самом деле затянутые в кожу и с кнутами?
Директор глянул на часы.
— Все уже в столовой.
Мы пересекли холл и вошли в столовую.
Хрустальных подвесок, правде, не было, но стекла и никеля хватало вполне. Подростки сидели за длинными столами и чинно брали с ленты транспортера подносы с тарелками. Воспитатели и охранники сидели рядом и брали подносы с другой ленты. На нас никто не обратил внимания. Директор подвел меня к столу воспитателей, взяв два подноса, один придвинул ко мне.
С едой все в порядке — масло свежее, джема порядочно, чай крепкий и печенье в меру рассыпчато. Искоса я наблюдал за подростками. Четыре группы по десять — двенадцать человек, группы собраны по возрасту, за крайним столом взрослые парни, а ближе к нам — почти дети. Странно, обычно комплектуют по степени…
После завтрака директор повел меня по этажу. В классах никого не было.
— Рано еще, — пояснил директор, — а вот, кстати, библиотека…
Классы были чистые, мебель целая, библиотека большая. Я вспомнил свою бесплатную районную среднеобразовательную руину, которой муниципальные подачки помогали, как самоубийце страховка, вспомнил грязь, ободранные столы и заляпанные стены…
На обратном пути я заглянул в спортзал и опешил: четыре подростка в присутствии воспитателя, поощряемые его азартными криками, избивали друг друга палками. Заметив, что удары не достигают цели или ловко парируются, я спросил директора:
— Вы уверены, что палочная драка пойдет им на пользу?
— Несомненно! Сублимация агрессивных влечений. Кроме того, они проходят курс каратэ. Появляется уверенность в себе, стадный инстинкт при этом подавляется. Понимаете, исчезает желание объединяться в группы. Разумеется, все под контролем, у нас опытные преподаватели.
Я покачал головой, но ничего не сказал. Сублимация так сублимация. Ну а если взбунтуются, как в Гаранском интернате?
Мастерские были оборудованы великолепно. Станки, верстаки и все такое… В этом я слабо разбираюсь, но, судя по внешнему виду, у них не утиль и не бросовый товар.
Несколько подростков собирали большое устройство с толстой трубой. Присмотревшись, я с удивлением обнаружил, что вырисовывается полевое безоткатное орудие.
— Это что, — ткнул я в ствол, — тоже сублимация?
Директор мягко взял меня за локоть и вывел в коридор. Он втолковывал мне о врожденной агрессивности, об избытке энергии, все о той же сублимации, а я вспоминал, как еще до школы выклянчил у старшего брата, тогда еще живого, подержать тяжеленный люгер и как мы с дворовой мелюзгой ползали по мосту и подбирали автоматные гильзы после стычки двух банд, а пределом мечтаний у всех был «глостер» с удлиненным стволом. Может, не так уж и глупо с этой пушкой, подумал я, дай нам тогда кто-нибудь вволю набабахать из орудия, впечатлений хватило бы надолго и не сразу начали бы лить кастеты и точить напильники.
— Надеюсь, — перебил я директора, — пушку будут испытывать в достаточно отдаленном месте? Жертвы среди мирного населения для сублимации, я полагаю, не обязательны.
— О да! — улыбнулся директор. — У нас под боком ущелье, рядом с бывшим полигоном. На полигон когда-то и химию сбрасывали, туда мы не забираемся, а ущелье — глубокое и глухое. Снаряды холостые, но грохот порядочный, а мирному, как вы говорите, населению ни к чему знать о наших забавах. Не так поймут…
— А ваши…
— Ребята в восторге! Масса впечатлений! Вторая группа уже месяц живет в ожидании испытаний. Ни одного нарушения, за три замечания лишаем права присутствовать…
Может, они и перегибают палку со своими методами, но если это действительно помогает держать их в узде, то и черт с ней, с пушкой. К тому же вполне в духе старых славных традиций. Для чего им безоткатка, как не для воспитания? Не собираются же они в самом деле штурмовать Долину?
Миссия моя с формальной стороны была выполнена. Перебрать бумаги, просмотреть на выбор пару досье — и можно смело писать в отчете, что в школе для подростков-делинквентов N_85 все в порядке. Идеальном.
Оставалась одна неувязка, и необходимо было ее увязать. Директору я сказал почти правду, по крайней мере ни на букву не отойдя от текста сопроводительного листа. Действительно, я инспектор, но только не федеральный, а федерального бюро, а это несколько иное, не муниципальное, ведомство. К тому же инспектором я был не по несовершеннолетним, а по расследованию… как там в Уложении: «Преступной или могущей стать преступной деятельности».
Не мог же я сразу после завтрака заявить директору, что у них в школе неладно, и небрежно спросить, почему за последние двенадцать лет ни один из выпускников не был затребован родителями? Причем это еще половина апельсина, как сказал старина Бидо, когда на очередном допросе я пообещал упечь его за бродяжничество, поскольку ни в чем серьезном уличить не мог. Так вот, родителей у многих не было, а наличествующие чаще всего были под надзором либо уже изолированы. Хуже другое — ни один из выпускников не был обнаружение только на территории графства, но и по всей конфедерации. Если, выходя из школы, они меняли фамилии и жили по чужим документам, то это попахивало если и не заговором, то чем-то очень похожим на заговор.
Рассортированные бумаги лежали аккуратными стопками. Директор широким жестом указал на свое кресло и, пообещав зайти через час, вышел. Я рассеянно полистал платежные ведомости, не глядя переложил слева направо стопки учетных карточек, наконец добрался до списка учащихся. Так-так, сорок шесть человек: Цезар Коржо, Хач Мангал, Стив Орнитц, Пит Джеджер…
Пит Джеджер… Тогда он сидел перед нами на жесткой скамье в отделении, вцепившись трясущимися руками в барьер и, весь перекошенный, с идиотским смехом исходил слюной. Его подобрала патрульная машина в Веселом квартале у дверей какого-то притона. Придя в себя, он назвался, а когда дежурный составил акт и заполнил форму на принудительное лечение, то компьютер, в который ввели данные Пита, неожиданно блокировал выход.
Дежурный запросил отдел информации и вызвал следователя. Следователь и распечатка на Пита пришли одновременно. Судя по бумаге, сейчас он должен был находиться в спецшколе, за триста миль отсюда и под надежной охраной.
Я засиделся в конторе и заехал с патрульными в отделение выпить кофе и перекусить — третий час ночи, а утром, в субботу, я собирался вылететь на Побережье, решить, наконец, с женой, в каких отношениях мы с ней находимся и долго ли эта неопределенность будет длиться. В буфете я взял несколько бутербродов, кофе не было, запивал минералкой. Когда я пошел к выходу, меня чуть не сшиб дюжий сержант, выскочивший в коридор с криком; «Где док?»
За ним из комнаты несся дикий вой, сопровождаемый глухими ударами.
Дежурный выкручивал руки долговязому подростку, а тот вырывался и бился головой о барьер.
— Позвольте, — сказали за моей спиной. Полицейский доктор отпихнул меня от барьера, выхватил шприц и ловко вкатил в руку буйствующего несколько кубиков чего-то желтого.
Подросток обмяк и привалился к барьеру. Дежурный вытер со лба пот, кинул фуражку на стол и уставился на меня. Я показал ему свою карточку.
— Что с ним?
— Взбесился, молокосос, — обиженно сказал дежурный. — Его притащили сюда, ну, в стельку, привели в чувство, а тут выяснилось, что ему в спецшколе полагается быть. Только спросил про школу, а с ним истерика. Следователя укусил, сейчас руку перевязывает. Этот, как его. Пит Джеджер, беглец, по всей видимости…
Юнец несколько пришел в себя.
— Послушай, парень, — мягко сказал я, — тебя никто не тронет и плохого не сделает. Тебя что, обижали в школе?
Он вдруг вскочил и уставился совершенно круглыми глазами так, словно за моей спиной увидел привидение, и не одно к тому же. Когда я невольно оглянулся, он с криком «сволочи!» боднул меня в живот и перескочил через барьер. В дверях его остановил кулак сержанта.
— Зря ты его так, — сказал я.
— Виноват, — равнодушно ответил сержант и пошевелил носком ботинка голову лежащего на полу Джеджера. — Минут через пять очнется, а если водой окатить, то сразу.
И вот Пит Джеджер косо сидел перед нами и трясся, лепетал что-то, закатывая мутные глаза, а пока дежурный выяснял по телефону, куда его сунуть до утра, я прикидывал, успею ли взять билет на ночной рейс, чтобы не тратить времени днем.
Раскисшего подростка отволокли в камеру, а я с попутным патрулем уехал в аэропорт.
Жену я не застал, придавленная тяжелой китайской вазой записка гласила, что у нее репетиция, она извиняется, но всю волокиту придется отложить на месяц, до премьеры, и что надо поговорить с сыном — плохо ходит в школу. Сына тоже не было дома. В его комнате все как обычно: стены оклеены фотоблоками, в углу неизменный хаос. Травкой не пахло, упаковок из-под таблеток тоже не было видно, это уже славно, а что не посещает занятия так еще неизвестно, поможет ли ему образование выбиться на местечко потеплее. Мне лично оно только мешало. Этого ему, конечно, говорить не надо; пару слов об упорстве, настойчивости, ну там общеизвестные примеры…
Зачем ей понадобилось это перед премьерой, думал я, возвращаясь с Побережья. Только при посадке сообразил, что все просто — она и из этого хотела извлечь выгоду — бесплатная реклама, успех фильма обеспечен!
Утром меня вызвал Шеф и попросил ознакомиться с новым делом. Судя по его вежливому тону, он опять поссорился с секретаршей и искал, на ком сорвать зло.
Я взял папку и тихо вышел. Минут через пять он вызвал меня по селектору.
— Ты забыл отчитаться по делу Ванмеена, — сказал он.
— Дело закрыто и передано в суд.
— Вот и славно! Тогда приступай. Ознакомься и приступай.
— Слушаюсь! — рявкнул я и щелкнул каблуками.
Выходя, я услышал его довольное хмыканье. Такая вот жизнь: приходится маневрировать, ловчить и при этом блюсти собственное достоинство, а когда это невозможно, то не терять хотя бы чувство юмора. В кабинете я взялся за папку. По делу проходил недавний знакомец. Пит Джеджер. В памяти была свежа его истерика в отделении, я вначале даже не понял, почему на него завели дело. И чем больше вчитывался, тем меньше понимал.
К делу прилагались показания Пита, из кармашка торчала кассета — копия допроса. Протокол в основном состоял из отдельных слов, многоточий и ремарок типа «допрашиваемый молчит», «допрашиваемый истерично хохочет» и т. п. На все вопросы о причинах побега он отмалчивался или плакал, а когда ему сказали, что позвонят в школу, — потерял сознание. Прослушав кассету, я ничего нового не выяснил. Между всхлипыванием, плачем и надсадным кашлем он, как заведенный, повторял, что в школе ему будет крышка, что там нечисто и что Хенки, Колин и Етрос все расскажут, если вырвутся. Медэкспертиза: типичный случай запущенного невроза параноидального типа, возможно употребление психотомиметиков.
Запросив материалы по школе перед тем как трясти Пита, я копнул глубже… и пошло-поехало!
И вот я за столом директора перебираю большие коленкоровые папки с личными делами, Так, досье Джеджера: родился в Остоне, Норт-Энд, семья среднеблагополучная, учился в бесплатной государственной, связался с компанией «пиратов». Интеллект — 94. Агрессивность — 115. Автобиография. Родился, учился. Школьный рапорт. Не окончил, направлен в распределитель за избиение учителя. Плюс к этому мелкие кражи, взлом киоска, поджог мусоропровода. Акт о направлении в спецшколу, акт о приеме, запись врача медкарта прилагается, ежемесячный контроль… Вот оно! Отметка за этот месяц — он, что же, сейчас мирно занимается в библиотеке или там в мастерских, а не сидит в следственном карантине? И вообще он не в бегах, а тихо дерется на палках или сублимирует агрессивность в нечто дальнобойное? Судя по документу так оно и есть, и подпись рядом. Ладно, допустим, любой проходимец на допросе мог себя выдать за Джеджера. Только вот с пальчиками плохо, отпечатки все-таки его. Пита, и находиться ему здесь нельзя. Так что отметка о контроле липовая.
С этого и начнем, аккуратно, без нажима. И не сейчас, а после обеда. Я снова взялся за список: вот и Хенк Боргес, а вот Колин Кригльштайнер, еще Колин, только Ливере. Зато Етрос у них один.
Листая инвентарную книгу, я обнаружил в спортивном снаряжении два надувных спасательных плота. Насколько мне известно, самый крупный водоем поблизости — это бассейн в муниципальном парке Долины.
Не дождавшись директора, я ушел к себе в комнату. Войдя, я остановился на пороге: вещи лежали не так. Портфель ближе к краю стола, а стул вдвинут под стол до упора. Что же они искали? Все свое я ношу с собой, особенно в чужих владениях.
Я сел на кровать, достал зажигалку и прошелся по всем «кнопкам», которые распихал на втором этаже, под директорские речи о сублимации. Чувствительность на пределе, но везде пусто! Только один микрофон брал странные звуки, что-то вроде мелодичного похрюкивания.
Сунув приемник в карман, я встал. И замер. Из-под кровати мне послышался слабый шорох.
— Ну, вылезай! — спокойно сказал я и присел.
Под кроватью никого не было.
После обеда я шел по первому этажу. Везде пусто, у выхода на стене появился большой плакат с сочной мулаткой «Посетите Гавайи!».
«Непременно посетим», — пробормотал я и вышел во двор.
Школа находилась на склоне горы, сверху нависали огромные замшелые валуны. Парк шел вниз, дорога, по которой я вчера добирался, усыпана листьями. Вокруг дома аллея, скамейки.
Ночью шел дождь, спортплощадка за школой раскисла, лужи маскировались опавшей листвой. Площадка была врезана в склон, двери за ней вели, очевидно, в раздевалку и душевые.
Так, волейбол, баскетбол, регби… а это что? Я остановился перед массивным сооружением из стальных труб, автопокрышек, цепей и досок. От несильного ветра все это угрожающе раскачивалось и скрипело, цепи звенели, мокрые доски медленно поворачивались… Похоже на кинетическую скульптуру. Вдруг я физически ощутил, как чей-то взгляд жжет мой затылок. Не оборачиваясь, я полез в карман, вынул платок и уронил его.
Ни на площадке, ни у дома никого не было. Окна в ставнях даже днем! Если кто-то и смотрел на меня, то только из школы.
Начинала раздражать неестественность происходящего. Если здесь в самом деле нечисто, то почему никто не трется возле меня, пытаясь сбить с толку, запугать или просто купить? Или у них и намыленный муравей в щель не влезет, как говаривал старина Бидо, или это блеф.
Даже самого заурядного инспектора надо ублажать, от его доклада зависит размер куска, отхватываемого из кармане налогоплательщика в школьную казну.
Туча, цеплявшаяся за вершину, сползла вниз. Закапал мелкий дождь. Не знаю, как намыленному муравью, а мне пора вползать в дело и переходить от впечатлений к фактам.
— Что ж, — сказал я директору, — все в порядке. Теперь для отчета надо побеседовать… — Я рассеянно поводил пальцем и ткнул наугад. — Скажем, вот этот. Селин Гузик.
— Селин? Минутку!
Директор перебрал дела, сунул мне досье Гузика и со словами «Сейчас приведу» вышел. Глядя вслед, я соображал, что же здесь неладно? Потом дошло — директор идет за воспитанником как последний охранник. А селектор на что? Странные тут правила…