– Прощаетесь, Атос? – раздалось за его спиной.
Михаил Сидоров стремительно обернулся. Он уже знал, кто это – узнал по голосу, – да и кто ещё мог обратиться к нему по прозвищу, кроме старых друзей (которых здесь не было) и Рудольфа Сикорски, начальника экспедиции и (что гораздо более важно) главы Комитета Галактической безопасности, созданного десять лет назад. И он не ошибся – рядом с ним действительно стоял Экселенц, подошедший бесшумно, словно хищник на мягких лапах (была у него такая манера).
Сколько ему лет, Михаил не знал, но с момента их первой встречи (и по словам тех, кто знал Сикорски ещё тридцать лет назад) Экселенц ничуть не изменился. Он оставался всё таким же – сутуловатым, долговязым, жилистым, лысым и внешне неуклюжим. Именно внешне – молодые, но уже опытные Десантники, прошедшие Яйлу и Пандору (были такие ребята в составе экспедиции), внимательно следили за тем, что выделывает их начальник экспедиции в спортивном зале орбитальной базы, и мало кому из них удавалось выстоять против него в спарринге. Да, медицина Земли двадцать второго века раздвинула рамки «эффективного функционирования человеческого организма», однако «феномен Сикорски», как называли его в КОМКОНе, далеко выходил за эти рамки. Сидоров и Сикорски работали вместе три года – исследования Саракша начались ещё в сорок восьмом, сразу же после открытия планеты Августом Бадером, – но за все эти годы Михаил (далеко уже не мальчик) так и не излечился от чувства робости, охватывавшего его всякий раз при общении с Рудольфом. Правильно говорят в Галбезе: «Экселенц – это не прозвище, это титул».
– Да, Рудольф, прощаюсь. Скажу вам честно, жалко мне расставаться с этой планетой – привык я к ней, прикипел.
– Понимаю ваши чувства. Но вы своё дело сделали, и сделали на совесть. А теперь, – в лице Сикорски что-то еле уловимо дрогнуло, – пришла пора других исследований. Ничего, вернётесь на Пандору, к тамошним амазонкам, – он осклабился, – они вас наверняка помнят.
– Я бы предпочёл местных амазонок, – пошутил Сидоров, кивнув на диск Саракша, – здесь они тоже водятся. И по предварительным данным, пандейки настроены по отношению к мужчинам гораздо менее агрессивно, чем Славные Подруги пандорских джунглей. Нет, на Пандоре мне делать нечего – пройденный этап.
– На ваш век новых планет хватит. И на какой-нибудь из них вы непременно отыщете свою амазонку, какие ваши годы, – Экселенц улыбнулся, но улыбка его получилась похожей на волчий оскал, и он поспешил её стереть. – Ну что ж, прощайтесь, Михаил, не буду вам мешать. Только не опоздайте на «призрак» – до отлёта осталось меньше трёх часов.
Он повернулся и пошёл к трапу, ведущему в нижние помещения, а Сидоров смотрел ему вслед. Другие исследования, думал он. Да, на Саракше будут работать прогрессоры – эту больную планету надо спасать, пока не наступил летальный исход. И здесь им придётся куда труднее, чем на Сауле или в Арканаре с их классическим средневековьем. На Саракше была война – ядерная, со всеми её последствиями (удивительно, что саракшианская цивилизация вообще не сгорела в этой войне), – плюс ещё эти загадочные пси-машины. И система власти в Стране Неизвестных Отцов какая-то бандитско-фашистская – специалисты из Института Экспериментальной истории долго ломали головы, пытаясь втиснуть её в рамки базисной теории развития социума. А есть ещё и Островная Империя, где сам чёрт ногу сломит… Но Сикорски – Сикорски справится, на то он и Экселенц. Земляне никогда не бросают в беде «младших братьев по разуму» – не было ещё такого случая.
…А Сикорски, спускаясь в ангарный отсек спутника, чтобы лично проконтролировать отлёт научников и отправку на Землю собранных материалов, думал совсем не о спасении изувеченной планеты Саракш – вернее, такие мысли его тоже посещали, но Экселенц не относил их к мыслям первостепенной важности. Комитет Галактической безопасности был создан для противостояния Странникам, и поэтому вся прогрессорская (или любая другая) деятельность землян на планетах, на которых обнаруживались хотя бы предположительные следы этой таинственной сверхцивилизации, жёстко контролировалась Галбезом.
Экселенц думал о психотронных генераторах. Создание подобных машин явно не соответствовало техническому уровню развития саракшианской цивилизации, и поэтому было высказано предположение, что пси-генераторы – дело рук Странников. Выдвигались и другие гипотезы – на Земле были учёные-подвижники, далеко опередившие своё время, и их труды тоже казались «несоответствующими уровню развития производительных сил», – но для Рудольфа Сикорски было неважным, кто именно создал эти машины. Он сразу понял, что психотронные излучатели – это «технология двойного назначения», а попросту говоря – оружие, и оружие очень мощное: именно то оружие, которого не хватало землянам, чтобы отбить возможное вторжение превосходящей инопланетной цивилизации.
Вся работа на Саракше будет проводиться под эгидой Галбеза, думал Экселенц, и в первую очередь она будет проводиться в интересах Земли. Да, я не против помощи жертвам постъядера – наш земной гуманизм мне не чужд, – но в первую очередь меня заботит судьба моей собственной планеты: Земли. Я не собираюсь ни с кем делиться своими мыслями – не хочу я слышать упрёков в цинизме, я их в своё время уже наслушался, – но делать я буду то, что считаю нужным: не для себя – для моей родной планеты. Безразмерная любовь ко всем без исключения «младшим братьям по разуму» – дело благое, но мне почему-то кажется, что Странники подобной любовью отнюдь не пылают. Ими движет расчёт, холодный расчёт, и я буду сражаться с ними их же оружием.
Однако это стратегия, а что касается тактики – моей первоочередной задачей будет внедриться, причём не так, как это делали наши наблюдатели в Арканаре, довольствующиеся маской благородного дона-бездельника без определённых занятий. Меня не устроит статус мелкого чиновника или армейского офицера – я должен попасть на самый верх, во властные структуры, к рычагам управления государством и… к пульту управления пси-машинами. И всё это я должен сделать лично – я не останусь на борту орбитальной станции принимать донесения и давать ценные указания. На здоровье я не жалуюсь, а запретить мне участвовать в операции некому – миссией на Саракше руководит Галбез, а я руковожу Галбезом.
* * *
…Ступеньки лестницы под ногами стёрты сотнями и тысячами ног. За долгие годы в расстрельный подвал спустились многие, и ни один из них не поднялся обратно. То есть охранники-то и исполнители возвращались, добросовестно и без эмоций сделав свою работу, а вот обречённые… Помилований здесь не бывало: дорога в подвал была дорогой в один конец, и все приговорённые к высшей мере об этом знали. Карающая машина работала безотказно, без поломок и сбоев, равнодушно перемалывая всех попавших в её жернова.
Полковник шёл спокойно, конвоирам даже не приходилось его подталкивать (хотя некоторых, бывало, волокли в подвал на руках, безвольных и обмякших, словно мешки с ватой). Полковник был готов к тому, что рано или поздно это с ним случится – он отправил в этот подвал немало людей, а теперь пришёл его черёд. Как и любой человек, полковник не хотел умирать, но и выказывать свою слабость ему тоже не хотелось.
Полковник знал правила кровавой игры – он выучил их, ещё будучи лейтенантом. На суде – на том подобии суда, через которое он прошёл, – он не слушал, в чём его обвиняют. Всё было и так ясно – злой умысел против существующего строя, участие в заговоре против первых лиц государства и шпионаж в пользу чуть ли не всех держав, которые только можно найти на географической карте. И сейчас он не смотрел на застывшие лица конвойных, скрытые тенями от козырьков низко надвинутых фуражек, – ему было достаточно запаха их давно не мытых тел и сиплого прокуренного дыхания. Он не испытывал ненависти к этим людям, выполнявшим чужую волю: бессмысленно ненавидеть топор палача – топор ведь сам по себе ни в чём не виноват.
Раскаяния полковник тоже не испытывал. Как ни странно, но за двадцать лет работы в службе безопасности его ни разу не посетили сомнения – он боролся с врагами, а врагов положено уничтожать, даже если они сдаются. Полковник был предан своему делу и уверен в своей правоте, а то, что сейчас его самого поставят к стенке – что ж, значит, в этом есть высшая справедливость, недоступная его пониманию. Победить можно только тогда, когда ни в чём не сомневаешься – он давно усвоил эту истину и всегда ей следовал. Страна со всех сторон окружена врагами, денно и нощно плетущих свои козни, а лес рубят – щепки летят.
В подвале было сыро, там пахло старой кровью и пороховой копотью, впитавшейся в стены, под потолком горели зарешёченные светильники. В их тусклом свете лица конвоиров казались размытыми жёлтыми пятнами с чёрными провалами глаз – что таится в глубине этих провалов, полковник не видел, да и стремился разглядеть. Его слегка толкнули в спину, и он, сделав несколько шагов, остановился у кирпичной стены, исклёванной пулями, – одна из выбоин, глубока и неровная, пришлась как раз на уровне его глаз.
По хребту снизу вверх прокатилась ледяная волна. Полковник отчётливо понял, что жить ему осталось совсем недолго, и что через несколько секунд для него всё кончится – и солнечный свет, и голубое небо, и свежий воздух, от которого кружится голова, и женский смех, и мерное тиканье старых ходиков на стене его квартиры – они будут тикать и тикать, а его уже не будет: никогда. Полковнику вдруг захотелось закричать от ужаса перед чёрным небытием, в которое ему предстояло окунуться, но он сумел сдержаться, хотя для этого ему пришлось напрячь всю свою волю.
…Удара в затылок он не почувствовал. Из всех углов подвала на него вдруг кинулась голодная тьма, подхватила, завертела, и понесла куда-то далеко: туда, откуда нет возврата. Он не ощущал своего тела, не видел ничего вокруг, и только в ушах его стоял тонкий звон, похожий на комариный. И ещё было недоумение: я сохранил способность думать, но как же я могу думать, если мозги мне вышибли к чёртовой матери револьверным выстрелом? Я уже умер или ещё нет, и если я жив, то где я, и что со мной происходит?
…Рудольф Сикорски проснулся как от толчка и долго лежал с открытыми глазами, пытаясь привести в порядок потревоженные мысли. Какой странный сон, думал он, – сон, очень похожий на явь, сон, реальный до мельчайших деталей. Это всё – и подвал, и выстрел в спину, – произошло со мной, я помню всё, помню до мельчайших деталей и до оттенков ощущений. Сон? Таких снов не бывает. Или это вещий сон, и всё это не
* * *
– Что это за человек, и откуда он взялся?
– Точных сведений нет, – прошелестел референт. – Можно сказать с уверенностью, что он не хонтиец и не пандеец – говорит на имперском без малейшего акцента, – и уж тем более не айкр: не та внешность. Есть основания полагать, что он из Безымянных Стражей Трона.
Референт напоминал лисицу, скрещенную с ящерицей. Другие здесь не выживали (или жили, но очень недолго). Верховная власть над страной была густо замешана на крови, и одна только близость к мрачному синклиту Неизвестных Отцов была смертельно опасной. Был человек – и нет его, обычное дело (и никто даже не вспомнит – не посмеет вспомнить, – что такой-то вообще существовал). При таком раскладе «людей второго ряда» могла спасти (и то не всегда) только звериная хитрость и готовность потерять хвост, чтобы сохранить голову. И тем не менее, число этих людей не уменьшалось – власть гипнотизировала, и вкусившие её были готовы на всё, лишь бы и дальше продолжать пить дурманящий головы ядовитый напиток, именуемый властью.
– Южный военный округ, – продолжал референт, – специальная служба безопасности восьмого ударного корпуса. Никаких документов об этом соединении не сохранилось – вы же понимаете.
Папа молча кивнул. Он понимал – отлично понимал, – о чём идёт речь.
Восьмой ударный, думал он. Как же, как же, Павшие-но-Незабвенные… В самом начале войны восьмой корпус вместе с двумя другими элитными корпусами Империи протаранил оборону Альянса на всю глубину, вырвался на оперативный простор и понёсся прямиком на вражескую столицу, вминая в пыль отступающие части южан и колонны беженцев, – танки восьмого корпуса были забрызганы кровью по самые башни, а мясо и кишки соскребали с гусениц ножами. А за бронёй боевых порядков корпуса шли спецотряды Стражей Трона – они делали свою работу, и хорошо делали: свидетелей не оставалось. Офицеров этой секретной службы, совмещавшей в себе функции контрразведки, подразделения особого назначения и службы безопасности, называли Безымянными: вступая в ряды, они отрекались от своего прошлого и становились никем – у них не было ни имён, ни фамилий, ни родных, ни знакомых. Верные псы Отца-Императора, дававшие клятву умереть за него…
Казалось, война будет вот-вот выиграна, однако правителей Альянса такой поворот событий не устраивал. И южане пустили в ход атомные бомбы. Восьмой ударный сгорел полностью – там тогда было то ли одиннадцать, то ли тринадцать взрывов. Империя ответила тем же, и начался ядерный кошмар, оставивший на месте центральных держав сплошную радиоактивную пустыню, а заодно и сломавший хребет старой Империи. Стражи Трона тоже погибли – все, хотя кое-кто из них мог и выжить – Безымянные славились своей нечеловеческой живучестью и умением выбираться из самых безнадёжных ситуаций. Значит, этот человек из Стражей – что ж, вполне может быть…
– Но может статься, – вкрадчиво добавил референт, – что он из контрразведки одной из центральных держав. Сведений об этом, естественно, тоже никаких.
А вот это уже неважно, подумал Папа. Из бывших врагов иногда получаются самые лучшие друзья. Война давно закончилась, и уровень радиации (там, где не рвались «грязные» бомбы) снизился до безопасного. И Отец-Император давно упал в объятья Мирового Света, да будет ему там тепло, и о том, что в центральной части континента существовал когда-то воинственный Альянс, сегодня мало кто знает и мало кто вспоминает. Вечных врагов, как и вечных друзей, не бывает – бывают только вечные интересы.
– Как ты на него вышел?
– Случайно. Я встретил его в Клубе Атомных Ветеранов, и мне показалось, что этот человек будет вам интересен.
– Почему ты считаешь, что он имел отношения к службам безопасности?
– Это, как бы сказать, заметно. Вы и сами увидите, если соизволите…
– Соизволю, – отрывисто бросил Папа. – Доставь его ко мне: посмотрим, что это за «контрразведчик».
…Увидев «безымянного», в первую секунду Папа испытал разочарование. Он ожидал увидеть седовласого подтянутого имперского офицера со шрамами на суровом лице, а перед ним появился нескладный долговязый человек – лысый, с оттопыренными ушами и без намёка на строевую выправку. Что за клоун, подумал Папа, но уже в следующую секунду его мнение изменилось – после того, как Неизвестный Отец встретился с ним взглядом.
Зеленые глаза незнакомца буквально источали силу – силу, которой этот человек сам по себе являлся, и которая за ним стояла. Папа не мог разобраться в природе этой силы, но он сразу же почувствовал: да, сила за этим невзрачным человеком есть, и сила огромная. Эту силу можно уничтожить, пока она не стала опасной, но можно и поставить себе на службу – в сложнейшем змеином клубке интриг, опутавшем властную верхушку страны, любая карта может стать козырем, тем более