Сергей Стрелецкий ПЕСОК И КАМЕНЬ
Обычная история
Солдаты!.. Я хочу, что вы послушали, что я сейчас буду вам говорить. Послушали и поняли. Прах! Вы знаете, что я не мастер болтать, и я это знаю, поэтому стойте тихо и не вздумайте трепаться в строю. Ясно? Вольно. Парни! Я провел вас через многие передряги, и вы всегда знали, что можно ждать от старого пердуна. Ничего хорошего, правда? И я, как и вы, знал те, кто отдают приказы мне, тоже не желают старому пердуну ничего хорошего. Поэтому когда они меня на этот раз вызвали, я заранее сообразил, что радости от нового задания ни мне, ни вам не будет. В общем, так и получилось. "Бери своих ребят," — сказали они, — "иди и построй город". Клянусь, я ушам своим не поверил. Всю жизнь мы с вами разрушали города, и кто угодно на небе, на земле и под землей подтвердит, что мы научились делать это на славу. Но они отдали приказ, ребята, это был приказ, а приказы не обсуждают, верно? Они отдали приказ, посадили в мой обоз десять болванов, которые не умеют ходить в строю, но знают, как строить города, и отправили старого пердуна и вас вместе с ним сюда, на край света. Мы шли сюда долго, и у меня было время подумать обо всем этом. Я сейчас скажу, что я надумал, и вы можете смеяться надо мной, можете говорить, что старый пердун окончательно спятил, но я все равно скажу. А там хоть в отставку. Солдаты! Многие города мы с вами превратили в песок и камень. И по дороге я видел до хренища песка и камней, и вы их тоже видели, правда? Каждый день вы жрали этот песок на обед и ужин, и грели задницы на раскаленных камнях. И я подумал — вдруг все это, весь этот песок, все эти камни — все это когда-то было городами? Сначала их кто-то строил, потом кто-то в них жил, а потом они стали песком и камнем. Может, была война, или просто пришло их время. Оно превращает города в песок и камень не хуже, чем война, верно? Хотя, откуда вам, ублюдкам, это знать… Но уж поверьте старому пердуну, так оно и есть. До сих пор мы были на стороне времени, помогали ему делать из городов щебенку. На этот раз будет по-другому. Мы теперь против времени. Оно будет разрушать — а мы будем строить, и строить быстрее, чем оно сможет все это разрушить. Мы должны взять песок и камень и снова превратить их в город, большущий город, богатый и сильный, город, на который ни одна сволочь не посмеет напасть. Мы будем грызть этот камень и жрать этот песок до тех пор, пока там, где мы стоим, не вырастут большие прочные дома. Мы пророем каналы, выдолбим колодцы, мы посадим здесь деревья, и тогда ни одна тварь не откажется поселиться в городе, который мы построим. Прах, да я сам уже хочу в нем жить! Эти умники, которые знают, как строить города, могут долго трындеть, где тут будет улица, а где площадь, и как все это будет круто, а я вам скажу просто — мы построим такой город, что всем говнюкам тошно станет! Теперь вот что. Вы все слышали, что было вчера вечером. Я не знаю, откуда взялся этот псих и кто его к нам заслал. Он говорил — дескать, все, что вы сотворите, обернется напрасной тратой времени и сил. Он говорил — храм превратится в руины, а камни превратятся в прах. Знаете, почему я приказал убить его? Потому что он говорил правду. И подох он для того, чтобы вы крепче запомнили его слова. Он подох, и все мы подохнем! Зарубите себе на носу, ежели кто этого до сих пор не знал. Но до тех пор мы успеем перерезать еще по дюжине глоток нашим врагам, отыметь по дюжине баб и построить хотя бы по одному дому, понятно? Я посчитал — чтобы выполнить приказ, каждый, включая меня и повара, должен будет построить по одному дому. Нехилая работка. Но каждый из вас за свою жизнь развалил столько домов, что это будет только справедливо. И можете изойти на говно, думая, что все это нафиг никому не нужно, что через тысячу лет здесь снова будут только песок и камень. Мне плевать. Мне нужен этот город, и вы мне его построите. А чтобы вам лучше работалось, я вот что скажу. Города еще нет, но имя ему уже придумали. В приказе, который мне прочитали, оно было, и старый пердун, назло всем, его не забыл. Я сейчас скажу это имя, и я знаю, что благодаря вам, уродам, это имя скоро перестанет быть пустым звуком… Этот город будет называться… Эй, там! Я хочу, чтобы вы заткнулись и даже пердеть перестали, ясно?.. Вот так. Этот город, который вы построите, будет называться Карфаген. Запомнили, ублюдки? А теперь разбирайте лопаты — для начала вы должны сгрести весь этот песок отсюда нахер!
Виктор Туваев ЗОЛОТО
— Золото, настоящее золото! — Гаррисон стоял возле небольшой расщелины в скале, из которой вытекал поток расплавленного золота. — Откуда оно, да еще жидкое?! — Стенли наклонился к струе. — Какая тебе разница? — Гаррисон вернулся к вездеходу и сел в кабину. Главное, это золото! Тонны золота! Машина подъехала к потоку, опустила в него термоустойчивый контейнер, который почти моментально наполнился до краев. — Подгони второй вездеход! — Гаррисон, ловко орудуя рычагами, опустил резервуар с застывающим золотом в кузов. Стенли рысцой побежал к темнеющей невдалеке ракете. За время его отсутствия были наполнены еще восемь баков. Когда прибыл Стенли, Гаррисон, развернув машину и вернувшись к космолету, выгрузил из контейнеров уже застывшие слитки. Через три часа работы свободная часть склада была заполнена. Но Стенли и Гаррисон не успокоились: стали занимать места, откуда были выкинуты разные вещи. Каждый день уничтожалась примерно тонна разнообразных предметов. Еще через пять дней заррезанным на мелкие кубики золотом стали заполнять коридары и каюты. Лишь когда ходить можно было только согнувшись, так уменьшилась высота помещений, космолет стартовал и взял курс к ближайшей планете. Поэтому люди не видели, что золотой поток сначала обмелел, а потом и вовсе исчез. В подземных мастерских Иллара завершился очередной сброс шлака.
Константин Федоров СПАНИЕЛЬ
Костя гулял со своим щенком, спаниелем мраморного окраса. Мальчик уже хотел домой, а его собака — гулять. Костя сказал упирающемуся щенку: — Видишь, тетя с сумкой пошла — значит надо домой идти. Спаниель поднял грустные глаза и спросил: — А если б она была без сумки? — Без сумки? — тогда тем более — домой. Что?.. Это ты сказал? Собака молчала. Говорят, Костя до сих пор пытается заговорить с ней.
Игорь Халымбаджа ОПЕРАЦИЯ «ЯНУС»
— Сидорук! Сюда! Ромыч осторожно выглянул из лаборатории, испуганно моргая. — Тут я… — У нас СПЕЦЗАКАЗ! От органов. Я и название уже придумал: "Операция «Янус». Полдела, так сказать, за тебя сделал. — Шеф, — робко попытался возразить Сидорук. — Чиновники ведь… От них добра не жди… Вляпаемся… — Не дрожи, Ромыч. И не егози! Задачка из тех, что ты любишь. Сотворить метаморфин, лучше газообразный, чтобы наши наблюдатели и прочие секретные сотрудники могли надежно и правдоподобно маскироваться. — Задачка, действительно, любопытная, — согласился Роман. — А как насчет ассигнований? — Будут тебе ассигнования, не боись… — Лады, — согласился Ромыч. — Займемся. И занялся довольно плотно. Уже через несколько недель Ивонючкин в секретный глазок наблюдал, как Петрович и Роман опробуют опытные образцы метаморфина. Петрович, оборотившись волком, гонялся по лаборатории за зайцем-Сидоруком, пока тот, утомившись, не вырастал в слона. И тогда гремела битая посуда. Когда удалось добиться, чтобы препарат держал форму почти два часа, Ивонючкин решил провести демонстрацию достижений, в надежде вырвать дополнительные денежки. За ними прибыла машина, и все трое загрузились в нее. Сидорук держал большой синеватый стеклянный флакон полученного продукта с вделанным в пробку дозатором. Ивонючкина, Сидорука и Петровича провели на небольшую сцену, усадили на стулья. Зал медленно, словно нехотя, заполнялся. Ноконец, седоватый энергичный человек, встретивший их у входа, кивнул: начинайте. Сидорук встал, подняв флакон, но прежде, чем он успел открыть рот, на него петушком налетел Ивонючкин и попытался вырвать сосуд. — Куда прешь, кретин! — шипел он. И тут же звонко затараторил: Господа! Под моим чутким руководством, наш творческий коллектив… Флакон он вырвал, но удержать оказавшийся неожиданно тяжелым сосуд не сумел. Брызнули осколки, и в зал поползла волна хвойного запаха… Сидорук остолбенел на мгновение. Никто же не готов, не обучен! Сейчас начнут проявляться СУЩНОСТИ! Ему стало по-настоящему страшно, и он рванулся к двери. Но добежать не успел. Его костюм, раздираемый по швам трансформирующимся телом, затрещал. Тявканье, блеяние, рык заполнили маленький зальчик. В испуге шарахнулись заглянувшие на странные звуки охранники: опрокидывая стулья и кресла по залу носились бараны, шакалы, быки, волки, гиены. Многие пытались цапнуть мечущегося в панике шелудивого пса. С трудом удалось рассортировать зверье. Пока решали, отправлять ли рогатый скот на ферму, а диких зверей — в зоосад, возникла новая проблема: потребовалась одежда, чтобы прикрыть наготу принимающих свой обычный облик членов приемной комиссии. Не хватало Ивонючкина. Кто-то вспомнил, что шелудивому псу удалось удрать. Впрочем, как вскоре выяснилось, недалеко. Его отловили на помойке собачники. Вряд ли добротные унты или шапку можно было бы смастерить из шкуры лысоватого и мелковатого Ивонючкина. Что он пережил, когда вновь стал человеком, в клетке с бродячими голодными псами, может наверное представить только гладиатор, вышвырнутый на арену римского цирка с ножом против голодного льва… А ведь у Ивонючкина даже ножа не было. Комиссия признала разработку успешной, но опасной. Материалы засекретили на 99 лет. Ивонючкина с товарищами на это заседание приглашать не стали. И никто, конечно, не обратил внимания на двух мух, крутившихся в комнате, пока шло заседание. А мухи, вылетев в форточку, направились к даче Ивонючкина, тихо жужжа, что, мол, жили без спецзаказов и проживем без них…
Андрей Щербак-Жуков СКАЗКА ПРО ЛЮБОВЬ, НАВСЕГДА ВОШЕДШУЮ В ИСТОРИЮ
Посвящается моему другу Александру «Арлекину» Аринушкину
Эта Любовь вошла в историю. О ней писали в песнях, в романах и в энциклопедиях. О ней будут помнить вечно. Даже когда забудут о делах Дафниса и Хлои, Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты… Все, что было между Ланселотом и Гиневер, — пустяки перед этой Любовью. А терзания леди Макбет и Анны Карениной — так просто блажь и детские игрушки. Люди никогда не забудут ее, и даже через многие тысячи лет будут вспоминать с чувством щемящей нежности как что-то вечное, но безвозвратно ушедшее. Эту Любовь будут помнить даже тогда, когда забудут, кто собственно был влюблен и в кого, забудут была ли эта Любовь взаимной, забудут была ли она счастливой или была несчастной… Потому что теперь это все не важно. Потому что именно эта Любовь вошла в историю, и, какой она была, теперь уже все равно. Потому что любовь эта была Последней. Такой она и вошла в историю — Самой Последней В Мире Любовью. С тех пор в мире любви больше не было.
Интерпресскон-1999
А. Хорт ПУТЬ К ВЕНЕРЕ
Когда космический корабль «Гетероид-II» попал в катастрофу, самые большие повреждения получил его автопилот Мун, который с тех пор не мог выполнять никакие обязанности, включая супружеские. После этого Муна вышвырнули, словно использованный презерватив, а его жену, автопилотку Коку, перевели на межпланетник «Экстазоид-I», где старшим стюардом работал молоденький робот Дир. Новая сотрудница сразу понравилась Диру. Его возбуждали мощные груди из тугоплавкого каучука; пышные бeдра с нежным капроновым пушком; еe живот, который, несмотря на возраст, не потерял своей свежести, поскольку был изготовлен из нержавеющей стали. Сразу же после старта космического корабля к Венере Дир протелепатировал пышнотелой автопилотке приглашение на тайное свидание в будуарном отсеке. Кока явилась в точно указанное реле время. С металлическим лязгом Дир притянул еe к себе и почувствовал датчиками плотности, что под суперсовременным металлическим кожухом она была совершенно голой. Расслабив хомутиками шейные шарниры, он опустил голову и с похотливым скрежетом потeрся о живот Коки. Своими эрогенными клеммами она почувствовала скользящие по еe телу упругие антенны, шелковистые провода в полихлорвиниловой оплeтке, и еe колени от возбуждения от возбуждения силой 240 ампер бешено завибрировали. Упав навзничь, Кока в истоме закатила фотоэлементы… Однако тут случилась катастрофа. «Экстазоид-I» перешeл на вторую космическую скорость, и робот Дир с ужасом почувствовал, что его детородный болтик беспомощно повис в невесомости.
И. ДОРОХИН УСЛОВНЫЙ РЕФЛЕКС или ПРИТЧА О НЕУКРОТИМОЙ ПЛАНЕТЕ
Посмотри, встаeт цунами
Над скорлупками квартир.
Так, разделываясь с нами,
Красота спасает мир.
Евгений Лукин
Жизнь во Вселенной текла своим чередом. Гасли старые звeзды, взрывались новые, а иногда и сверхновые. Остальные звeзды просто светили: кто красным, кто оранжевым, кто голубым, а может, и ещe каким-то другим светом. У некоторых звeзд были планеты. Среди девяти, а может и десяти планет, вокруг небольшой жeлтой звeздочки вращалась крохотная планетка, на которой происходили любопытные события. В остывающих океанах зашевелились вдруг комочки органического вещества. Делясь и соединяясь, они постепенно выросли, некоторые вышли на сушу, а кое-кто попытался даже мыслить. Вначале планета не обратила на них никакого внимания, но когда маленькие лохматые существа, прыгавшие до этого по деревьям, спустились на землю, встали на задние лапы и схватились за дубины, она задумалась: "Зачем? Почему? — планета неторопливо размышляла: — А что дальше?.. Колесо?.. Паровой двигатель?.. Атомный реактор?.. — она забеспокоилась. — Но это же разум!!!" Догадка потрясла планету и землетерясениями прокатилась по еe поверхности. проснулись старые и вырвались из недр новые вулканы, испепелившие всe, что могло гореть, а потоки воды, после выпавших затем ливней, смыли оставшийся пепел обратно в океаны. Планета облегчeнно вздохнула и снова принялась наблюдать за комочками органического вещества, весело резвящимися в остывающих океанах. Жизнь во Вселенной текла своим чередом.
Юрий Гаврюченков ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА РОДИНУ
Гимли, сын Глоина, отложил секиру, перекатился под прикрытием кочки на спину и стал перематывать опорки на изрядно потрeпанных лаптях. Кряхтя и ругаясь, гном затянул полусгнившие ремешки и лeг обратно на брюхо. Он тяжело дышал. Непривычно жаркое солнце заставило взмокнуть боевую красную рубаху, от пыли давно ставшую коричневой. Штаны тоже побурели, но не от пота: захлебнувшаяся атака на позиции хорошо вооружeнного противника закончилась позорным отступлением, после которого в животе долго урчало и булькало. Не поднимая головы, Гимли разворошил землю корявыми толстыми пальцами, добыл оттуда сопревшего червя и жадно утолил голод. Он огляделся. Рассыпавшийся по степи хирд угрюмо ждал приказа. Лопахин тщательно прицелился и спустил курок. Приклад больно толкнул огромный синяк, расплывшийся на правом плече. — В бога душу так твою мать! — выругался он, заметив, что пуля впустую взбила фонтанчик степной пыли. Синеватое облачко порохового дыма нехотя расплывалось в неподвижном тяжeлом воздухе. Лопахин открыл затвор и надавил указательным пальцем на гильзу. Судя по тому, насколько утонул в магазине палец, патронов осталось всего две штуки. "Должно же быть три, — огорчился Лопахин, — я ведь считал!" Он раздосадовано дослал рукоятку затвора и вытер влажные ладони о гимнастeрку. Патроны кончались, ещe раньше закончилась вода. Рота, два часа назад с трудом отбившая очередную атаку, затаилась в окопах. Командиры выжидали. Связь со штабом прервалась позавчера, и без приказа было неясно, что делать: отступать либо стоять насмерть, не сдавая врагу ни пяди родной земли. Лопахин тоскливо обвeл взглядом утонувшую в знойном мареве степь, кое-где покрытую пятнами сгоревшего полынника и усеянную корявыми телами в красных рубахах. Ближайший к нему гном не добежал до стрелковой ячейки шагов двадцать. Отсюда было хорошо видно, как колышется на слабом ветру его тронутая молью борода. Лопахин сглотнул, в горле першило, будто его натeрли изнутри наждаком. К закату, когда тени увеличились, а внимание противника уменьшилось, раздалась команда наступать. Хирд вскочил и понeсся к вражьим позициям, чтобы внезапной атакой выбить обороняющихся из первой линии укреплений. Перегревшийся на солнце Лопахин с трудом различил шевелящиеся точки, которых вдруг стало очень много. — Опять гномы попeрли. в бога душу так их разэдак! — выругался он, протирая кулаком воспалeнные глаза. Лопахин поймал на мушку мчащегося прямо на него супостата и, памятуя про оставшиеся два патрона, плавно нажал на спуск. — Барук казад! — крикнул Гимли, когда над ухом у него что-то свистнуло. — Коммунисты, вперeд! — пронеслось над окопами. Лопахин выстрелил ещe раз, но гном словно не замечал летящих в него пуль и стремительно приближался, быстро перебирая короткими кривыми ножками. — Да он же пьяный, — догадался Лопахин и полез на бруствер, торопливо примкнув штык. Отовсюду слышались крики "ура!", которые перекрывал сиплый вопль старшины: "За Родину, сынки!", поднимающего роту в контратаку. Лопахин тоже заорал "ура!" — яростно и зло, и побежал, цепко сжимая винтовку грубыми мозолистыми руками. Вернер Хольт кубарем скатился по склону, по колено влетев в мутные воды Рейна. Из своего отделения остался жив он один, чудом уцелев в начавшейся, как всегда внезапно, бойне.
Увязая в илистом дне, Вернер выбрался на берег, прислушался и затравленно поозирался. Никого, но тишина бывает обманчива. Хольт одeрнул мундир, поправил за поясом гранату и подвернул сползший левый рукав, чтобы в бою затвор автомата не цеплял за одежду. Он не знал, куда теперь идти, но хотел спрятаться, чтобы его не достали беспощадные стрелы. Эльфы были превосходными лучниками. Умело используя укрытия, они всякий раз получали преимущество перед оснащенными самым современным оружием солдатами вермахта. Эльфийские ночные атаки наводили ужас на защитников фатерланда. Фронтовые сводки по радио также сообщали мало приятного. Они были посвящены бесчинствам оголтелых орд хоббитов на Британских островах и зверствам орков в Северной Африке. Положение дел ближайшего союзника Рейха — России — также не внушало оптимизма, и Хольт не был уверен, переломит ли ход войны создание новой сверхмощной бомбы, давно обещанной Геббельсом. Одно он знал твeрдо: магия друидов, открывшая проходы из таинственных миров, действительно существует.