и брюки, видневшиеся из-под халата, выглядели несвежими, а на заметной через дверной проем старенькой оттоманке наблюдался беспорядок. Из всего вышеперечисленного любой бы сделал вывод, что юноша перед моим приходом спал, а, следовательно, никак девиц демонстрировать был не в состоянии, если только не страдает лунатизмом (о чем его соседи не упоминали, а ведь будь с ним такая беда – неприминули бы). Однако же служба полисмена предполагает тщательное и всестороннее исследование поступающих нам заявлений, отчего и отринуть слова мисс Бурпл, посчитать их блажью выжившей из ума старушенции, я никак не мог.
— Мистер Доналл О`Хара? — поинтересовался я у юноши, и, дождавшись кивка с его стороны, представился сам. — Констебль Вильк. На вас от соседей поступила жалоба, сэр, что вы демонстрируете в окно обнаженных девиц.
— Но здесь нет никаких девиц, — воскликнул художник, моментально просыпаясь. — Я совершенно один!
— Прошу меня извинить, мистер, но я обязан проверить это утверждение, — сурово ответил я. — Прошу вас впустить меня в помещение.
— Да ради всего святого, извольте, — он всплеснул руками и посторонился, давая мне пройти. — Как можете видеть, комната тут одна, и кроме нас здесь никого нет!
— Хм, — я сдвинул свой шлем чуть на затылок, и огляделся, уперев руки в бока.
Что ж, как и обиталища многих студентов, виденные мною за полтора года службы неоднократно (увы, не всех соседи характеризовали столь положительно, как этого), эта мансарда была скудно обставлена, содержа лишь самый минимум необходимого: оттоманку, стол с изрезанной столешницей, на котором лежали несколько холстов, потертый платяной шкап, три видавших еще прошлое царствование стула из разных гарнитуров, да мольберт близ окна. В углу, за занавесью, угадывался умывальник и ведро для нечистот. Там же должна была быть и плита, если судить по проходящему по стене дымоходу.
— Попрошу вас открыть занавесь и шкап, мистер О`Хара. Я должен убедиться, что там никто не скрывается.
— Убежден, что мне-то скрывать как раз и нечего, констебль, — вспыхнул художник, порывисто отдернул занавеску, и не менее резким движением распахнул шкаф.
Разумеется, никого там не было и быть не могло, но порядок есть порядок.
— Хм…
Я подошел к окну мансарды, однако и на стекле никаких признаков обнаженной девицы не обнаружил. А вот прямо напротив окна, на мольберте – обнаружил.
— Вот, — указал я юному дарованию на холст, где явно проглядывались, пока еще только в наброске, очертания женской фигуры. — Вероятно, имелось в виду это.
— Возмутительно, — воскликнул художник. — Это будет картина с греческой богиней Афиной, и она будет в одежде!
— Но сейчас этой одежды на ней не наблюдается, — отметил я. — Посему, я вынужден вынести вам предупреждение, и попросить впредь закрывать эту мистрис Афину чем-то, когда не будете рисовать ее портрет. И поступать вас так прошу впредь до тех пор, пока одежда не будет нарисована, поскольку отсутствие оной одежды может оскорблять чувства добрососедства. Вы согласны со мной, мистер О`Хара?
— Это ханжество, констебль, но я сделаю так, как вы сказали, — кивнул молодой человек, внимательно рассматривая меня. — Я, однако, тоже хочу попросить вас о услуге. Видите ли, на этом полотне также должен быть изображен и второй греческий бог, Арес, и, как мне кажется, вы бы гляделись в его роли весьма выигрышно для полотна. Не уделите ли вы мне несколько минут? Я только сделаю карандашный набросок.
— Хм… В роли иностранца, сэр? Не уверен что мне это позволено правилами, при всем моем уважении к людям искусства. К тому же я вроде как при исполнении, — просьба художника ввергла меня в некоторый ступор.
— Иностранного бога военного ведомства! Уверен, в этом нет никаких нарушений, — горячо принялся убеждать меня тот. — И это займет не более чем пять минут! Не погубите, где еще я найду такой типаж?
— Хм… Военного, значит? Ну, хорошо, — решился я. — Но прошу вас никому о том не распространятся.
Заняло это упражнение в рисовании, правда, чуть более, чем обещалось, однако результатом я мог быть вполне доволен: вышло на меня очень похоже, и уж точно лучше чем у нашего штатного мазилки. Из-под карандаша того рисунки арестованных такие выходят, что опознать по ним кого-то можно лишь будучи очень пьяным.
По окончании же, распрощавшись с юношей, я спустился на улицу, где, у самого крыльца, меня уже поджидали и соседи художника, и мисс Бурпл с парой кумушек.
— И что же вы скажете, констебль, — трагическим голосом вопросила бывшая актриса. — Наш сосед и впрямь преступил закон?
— Не совсем, мэм, — честно ответил ей я. — На его полотне и впрямь отсутствует изображение одежды на леди. Но и то, что должно бы быть под ней, оно отсутствует тоже. Я попросил мистера О`Хара закрывать холст до тех пор, покуда одежда не будет нарисована.
Поскольку добрые соседи из двух доходных домов явно собирались сцепиться в споре, участвовать в котором я не имел никакого желания, мне не оставалось ничего иного, как побыстрее откланяться, сославшись на службу.
От обиталища мистера О`Хара я направился именно туда, куда и намеревался перед этим – к мистеру Сабурами, ибо голод, как известно, не тетка, а такого крупного мужчину как я надобно кормить регулярно, чтобы не случился упадок сил, препятствующий исполнению служебных обязанностей. Но стоило мне лишь ступить на крыльцо кафетерия, как с соседней улицы раздался громкий сигнал полицейского свистка, на который моя нагрудная бляха отозвалась мелодичным перезвоном.
Ну, все понятно – свисток по форме два, означает что подкрепление полисмену не требуется, но помощь отнюдь не помешает.
Вздохнув о несостоявшемся обеде, я развернулся, и быстрым шагом направился в ту сторону, откуда слышался сигнал.
Буквально в сотне ярдов, за поворотом, моему взору предстал констебль Стойкасл, удерживающий за шкирку красномордого господина в помятом распахнутом светло-сером макинтоше поверх бежевого костюма в мелкую клетку, и без шляпы. Судя по качеству и потертости (вернее – не потертости) ткани пиджака, удерживаемый джентльмен, который нынче, отчаянно пыхтя что-то нечленораздельное, но явно – возмущенное, пытался вырваться из крепкой руки констебля, относился он к жителям среднего достатку.
— А, Айвен, — обрадовался Стойкасл, словно ожидал увидать на моем участке кого-то иного. — Гляди-ка какую пьянь я на твоем участке задержал. Еще и темнеть не начало, а он лыка не вяжет!
Собственно, он был прав – участок мой кончается только на следующем перекрестке, у дома с мезонинами. Однако же готов побиться об заклад, что шел он к мистеру Сабурами, когда этого пьянчужку приметил.
— В общем, волоки его в участок, дружище, пусть там проспится.
— М-м-ня-мыму-мымур сам, — подал голос задержанный.
— Вот, видишь – совсем никакой, — осклабился Стойкасл. — Даже имя свое произнести не может. Мистер, как тебя звать-то?
Он встряхнул пьяницу за шкирку, отчего у того начала болтаться голова.
— Мнэумнэээ ффесстокл о-о-о адвокат, — попытался ответить тот.
— Будет, будет тебе, любезный,
адвокат. И адвокат, и обвинитель, и жюри присяжных, — хохотнул мой коллега. — Ну, чего глядишь, констебль Вильк? Забирай клиента, а я пошел. Меня пончики у Сабурами заждались!
Вот же гад! Пока я задержанного до участка доведу, покуда оформлю, ведь время обеда давно пройдет. Нет вот чтобы самому сволочь в кутузку…
Мы поставили друг-другу отметки о встрече в наших журналах дежурства, я принял (под роспись, разумеется, все строго по инструкции) задержанного, и потащил упирающегося и норовящего при этом упасть джентльмена в участок.
Боюсь, что по прибытии в него я был весьма далек от такой христианской добродетели, как любовь к ближнему. Обшарив карманы злосчастного пьяницы, лишившего меня обеда, а мистера Сабурами – клиента, и сдав все найденное, по описи, дежурному констеблю на хранение, я запихал задержанного в камеру к бродягам и цыганам.[1] Вот будет ему стыдобище, негоднику, когда проспится! Особенно, если подхватит вшей от соседей – уж тогда не только совесть грызть его станет.
Глава II
В которой констебль Вильк продолжает исполнять свои прямые обязанности, стойко перенося тяготы и лишения службы, доктор Уоткинс оказывает пострадавшим первую медицинскую помощь и обращает внимание следствия на странности дела, а инспектор О`Ларри не только успешно вербует штатского специалиста, но и обнаруживает источник зловредного токсина.
Наскоро перекусив пирожками миссис Хобонен, которые она продавала в обед дежурным констеблям в участке (старушка проживает неподалеку, готовит воистину ужасно, но в летнее время это единственная возможность достать что-то себе на обед, поскольку погреб с ледником в участке не предусмотрен, и принесенная с собой пища непременно протухла бы), я поспешил вернуться на свой участок.
От жареных на прогорклом масле, начиненных квашеной капустой пирожков у меня началась натуральнейшая изжога, а привкус во рту стоял премерзопакостный – хорошо хоть икота, как в прошлый раз, когда я отведал стряпню миссис Хобонен, не приключилась, — однако эти неудобства никак нельзя было счесть достаточным основанием для того, чтобы отлынивать от несения службы.
В последующий час я успел шугнуть с набережной стайку мальчишек из фабричных кварталов – нечего им делать там, где гуляют джентльмены и леди, стибрят ещё чего, а коли так уж хотят на корабли поглазеть, то пускай бегут к докам, как и я в детстве бегал, — и рассудить спор между кэбменом и приезжим деревенщиной. Молодой, лет семнадцати, провинциал прибыл вторым классом из Рёкьявида, главного (и чуть не единственного) города Туманного Эрина, в Дубровлин, и, уже усевшись в кэб, отказался платить названную цену за проезд, сочтя ее чрезмерно высокой. Пришлось объяснить, что таковы правила имперской столицы, установленные городским магистратом: сел, так плати. И если молодой джентльмен не желает оказаться в участке…
Он не желал.
Хотя цену, конечно, кэбмэн задрал несусветную. Видано ли – два гроута за пятиминутную поездку! Осталось лишь утешить себя тем, что не я принимаю законы, а лишь тщательно слежу за их выполнением.
Еще чуть позже я попросил слегка подгулявшего в пабе "Русалка и Тритон" джентльмена покинуть набережную, тот поведал мне о своей боязни плаваний и том, что он уже спешит на ждущий его корабль, отказался от сопровождения, и слегка нетвердой (но все еще остающейся в рамках приличия) походкой поспешил к причалам. Я внимательно проследил за ним – не раз такие вот гуляки рассказывали мне подобные истории, оказываясь при том лжецами, — но этот господин и впрямь поднялся по сходням на палубу бригантины "Бранвен", и со спокойной душой я вернулся к обходу.
Проходя мимо заведения мистера Сабурами я с печалью вспомнил пирожки миссис Хобонен, которые все никак не желали улечься у меня в животе, и, дабы не расстраиваться, отвернулся в противоположную сторону. Взор мой при этом уперся во вход Института Благородных Девиц, к которому я сегодня провожал сестру Епифанию.
Стоило мне лишь глянуть в ту сторону, как высокая арочная дверь института распахнулась, а на пороге его появилась донельзя растерянная монахиня. Увидав меня эта невысокая, весьма пожилая и сухонькая сестра всплеснула руками, сложила их в молитвенном жесте, на миг возведя очи горе, истово перекрестилась, и засеменила в моем направлении.
Я, признаться, не привык к таким проявлениям чувств при виде полисмена, и поспешил ей навстречу, подразумевая неладное. О, как я оказался прав!
— Констебль, ох, констебль, как хорошо что вы здесь, — громким шепотом зачастила монахиня, вцепившись в мой рукав. — Скорее, пойдемте же скорее, пока этого не увидели воспитанницы и остальные сестры! Это же такой ужас, это же страх Господень, я сама-то думала, что мое старое сердечко не вынесет такого зрелища!
— Да что случилось, сестра, — удивился я, давая увлечь себя в направлении входа в институт. — Опять на кухне сидит здоровенный пасюк?
Был с полмесяца назад случай, не в мою, правда, смену. Здоровенная крыса неизвестно как пробралась в это женское царство, — с корабля пришла, не иначе, — и нахально расположилась с уворованным куском вареного мяса прямо на разделочном столе, до полусмерти напугав повариху. На женские визги рыжая тварь никоим образом не реагировала, и монашкам, дабы справиться с сим наглым захватчиком, пришлось звать на помощь полицию. После того случая, в институте завели кота, быстро ставшего всеобщим любимцем. Видал я его несколько раз в окне: здоровенная раскормленная скотина с наглой мордой. И тоже, кстати, рыжий. В общем, настоящий ирландец – одобряю.
— О, боюсь все гораздо и гораздо хуже, — престарелая Христова невеста продолжала тянуть меня за рукав, увлекая по коридору института. — У нас в саду… Ох, я вымолвить не решаюсь, вам самому на это надо глянуть, констебль.
Пара встреченных нами девиц проводили нашу пару удивленными взглядами.
— Они же сначала разговаривали в беседке, смеялись, я сама слыхала, — тараторила монахиня, открывая двери на нашем пути. — А потом уселись пить чай, и через некоторое время, я пошла спросить, не надо ли чего…
За дверьми оказался внутренний двор с садом в колониальном стиле. Бассейн в центре, имитирующий озерцо с каменистыми берегами, на его кромке беседка и небольшие домик в ниппонском стиле, с окошками под самым скатом крыши, вечнозелёные кустарники, бамбук, сосны, кипарисы по всему двору, равно как и заросшие мхом валуны, между которыми петляют тропинки, выложенные из булыжников разных форм и размеров. Прямо и не знаю, что за удовольствие ходить по таким, когда можно сделать тропы из нормальной брусчатки?
— Я подошла, — монахиня всхлипнула, продолжая тянуть меня за рукав с настойчивостью локомотива, — глянула, да и сердце у меня обмерло. А внутри, внутри-то тишина мертвая, будто и нет никого, а они ж все там!
Мы стремительно приближались к строениям в глубине сада.
— А я и войти боюсь, и бежать боюсь, страх