В тени между стоек водопада что-то двигалось. Движение было быстрым, еле заметным, но различимым. Пожиратели. Он остановился взглянуть получше, но не смог различить подробностей. Те дни прошли. Он стал другим. Что-то вроде сожаления коснулось Росса. Прошлое связано с настоящим, и все попытки разделить их — бессмысленны. Даже сейчас. Даже здесь.
Почему к нему прислали Нест Фримарк?
На мгновение он ощутил властную потребность уйти. Просто собрать вещи, забрать Стефани и сесть на первый попавшийся автобус из города. Он стоял лицом к парку, и ему казалось, будто копошащиеся тени достигают его. Он почувствовал себя в ловушке из-за принятого решения, ощущая, как теряет контроль над вещами.
Потом этот момент отчаяния прошел. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. И все встало на свои места. Он смотрел на тени и ничего не видел. Почувствовал себя довольно глупо. Видимо, он все еще не сумел освободиться от ощущения своего провала в Сан-Собеле. Вот, наверное, в чем дело.
Именно это он повторял себе, когда шел по дорожке. Нет, он освободился от службы!
Но глубоко внутри, на уровне инстинкта, он сомневался: а так ли это?
Глава 15
После исчезновения Двух Медведей Нест Фримарк уселась на скамейку, где они сидели вдвоем, и начала смотреть на залив. Мысли возвращались к событиям пятилетней давности, когда она впервые повстречала индейца. Девушка пыталась сопоставить то, что помнила с тех времен, с теперешними высказываниями своего собеседника, дабы сложить из двух частей одно целое.
«Я воевал во Вьетнаме. Играл со смертью и даже спал с ней. Знал ее, словно любовник. Тогда я был молод, но потом стал очень стар. Я много раз умирал во Вьетнаме. Потерял счет смертям. Но и сам убил немало».
Он сказал это сразу после того, как назвал свое имя. Сказал, что был убийцей. Но ничего не рассказывал о войне, чтобы подтвердить свои слова. В нем не было ни капли насилия и жестокости. Он появился на пути, чтобы рассеять ее сомнения.
«Я чужак, большой человек, боевой ветеран, говорящий ужасные вещи.
Ты могла бы испугаться. Но мы — друзья, Нест. Наша дружба скреплена нашим рукопожатием. Я не причиню тебе вреда».
Но он может причинить вред Джону Россу. Должно быть, может, потому что для этого его и прислали. Она размышляла над этой проблемой, думая, что теперь они поменялись местами. Джон Росс сейчас подвергается испытанию, а Два Медведя стал его палачом. Росс очутился на ее месте, а Два Медведя — на его.
А на чьем месте она сама?
Спустя мгновение Нест почувствовала, что за ней наблюдают, и осторожно обернулась. Оборванные коренные американцы с печальными глазами, которых Два Медведя прогнал со скамьи, смотрели на нее. Они уселись, скрестив ноги, на траве, накинув на плечи пальто, сгорбившись и опустив головы. Интересно, о чем они думают? Может быть, о ней. Может, о Двух Медведях. Может, просто хотят вернуться на свою скамейку.
«Я боюсь», — сказала она Двум Медведям пять лет назад. А он ответил: «Страх — это огонь, в котором закаляется отвага и решимость. Воспользуйся этим».
И снова она боится, и снова не знает, сможет ли использовать страх и чему он ее научит.
«Назови мое имя еще раз, — велел он, и она произнесла: — О'олиш Аманех». — «Да, — ответил он. — Повторяй это почаще, когда я уйду, и я не буду забыт».
«Назови мое имя», — снова попросил он несколько минут назад. Как будто, повторяя его, она поможет ему оставаться в живых.
Последний в своем роде, среди синиссипи, появляющийся и исчезающий, подобно призраку. И его связь с ней, она начала понимать это отчетливо, была нерушимой и прочной, как гранит. Они соединены цепью, над которой не властны время и расстояние, и она ощущала, что их родство незыблемо вовеки веков. Интересно, что это значит? Теперь ей известно, что он служит Слову, как и Джон Росс. Значит, их объединяет знание о войне с Пустотой, и они оба обладают магией, знают о демонах и пожирателях и пересекают границу между мирами, недоступную для других.
Но было еще кое-что. Каким-то странным образом Нест знала, что они нужны друг другу. Это было трудно объяснить, но это было так. Она черпала в индейце силу, а он что-то получал от нее. Нечто. Она нахмурилась. Нечто…
Нест поднялась и подошла к поручням. Взглянула через залив на горы, белеющие на горизонте. Так что же он получал от нее? Надежду? Комфорт? Товарищество? Нечто. Это присутствовало где-то в глубине сознания, но она не могла подобрать точного названия.
День все еще длился. Солнце уже начало двигаться к горизонту, его закрывали облака, окрашенные во всевозможные оттенки розового и пурпурного. Скоро стемнеет. Нест посмотрела на часы. Четыре пятнадцать. И что ей делать дальше? Она уже решила, что встретится с Джоном Россом за обедом и расскажет ему про свой разговор с О'олишем Аманехом, про его попытку убедить, что Джон в опасности. Но сейчас еще слишком рано возвращаться в отель и звонить ему.
Она вышла из парка и прошла мимо рынка, легко двигаясь между лотками с фруктами и овощами, рыбой и мясом, а также сувенирами, то и дело останавливаясь посмотреть и послушать странствующих музыкантов и поболтать с торговцами. Все были настроены дружелюбно, желая уделить хоть пару минут внимания гостье города. Она купила баночку меда и булавку в форме рыбы, отведала яблочного сидра и кусок свежей дыни. Добралась до медной свиньи, где рынок заканчивался, развернулась и пошла обратно.
Завершив экскурсию, Нест снова вышла в парк и огляделась. Парк был почти пуст; фонари отбрасывали легкие тени. Даже индейцы куда-то исчезли, кроме одного, уснувшего на траве, завернувшись с ног до головы в старое зеленое одеяло, лишь длинные черные волосы свешивались наружу.
Она предполагала, что Ариэль того и гляди появится, но пока от бродяжки сигналов не поступало. Девушка снова взглянула на часы. Ровно пять. Может быть, уже пора позвонить Россу? У нее был номер «Фреш Старта», записанный на клочке бумаги в кармане. Наверняка она застанет его там. Она оглянулась в поисках телефона и не увидела ни одного. Но поблизости было несколько ресторанчиков, а уж там-то должны быть телефоны.
Потом она услышала свое имя, произнесенное возбужденным шепотом:
— Нест! Пошли, быстро!
Ариэль возникла перед ней, дрожа в слабом неверном свете.
— Где ты была? — потребовала у нее ответа Нест.
Бродяжка подплыла поближе; от нее исходило ощущение спешки.
— Осматривалась вокруг. Везде в мире живут лесовики, иногда они могут кое-что подсказать. Я отправилась на поиски здешних лесовиков. В городе их трое, они живут в парках. Один — на востоке, — в Арборетуме, один — на севере, в Дискавери, и один — на западе — в Линкольн-парке. — Она сделала паузу, а потом на одном дыхании выпалила. — Тот, что живет в Линкольн-парке, видел демона!
— Несколько ребят устроили пожар и подожгли бездомного под виадуком прошлой ночью, — объявил Саймон Лоуренс, глядя на свой хрустальный бокал с тоником. — Облили его бензином и подожгли. А потом просто сидели вокруг и смотрели, как он горит. Когда их схватила полиция, они так увлеклись зрелищем, что даже не догадались убежать. — Он нахмурился. — Стоит подумать о том, насколько безумен наш мир — люди из кожи вон лезут, доказывая, что ты не прав.
Эндрю Рэн потягивал скотч с водой и поддакивал.
— Я думал, подобные вещи происходят только в Нью-Йорке. Думал, Сиэтл более цивилизованный город.
Они сидели друг против друга на верхнем этаже лобби-бара в «Вестине». Журналист взглянул на часы — уже пять. Вокруг сновали люди. Участники нескольких конференций, организованных в отеле, стекались отовсюду; на груди у них были пластиковые бэджи с названиями компаний, напечатанных большими буквами. Дневные встречи и семинары завершились, впереди ждали коктейли, обеды и вечерние развлечения, так что посетители готовы были стоять на ушах. Но уголок бара, где сидели Саймон с Эндрю, оставался островком спокойствия.
Рэн заметил, что и Оз бросает взгляд на часы. Он казался отсутствующим. Как будто захвачен другими проблемами, а здесь просто проводит время, пока не сможет перейти к насущным делам. Они договорились выпить вместе после того, как Саймон задержался на переговорах с мэром и не смог прийти на их дневную встречу. Прямо отсюда Оз отправится давать интервью на ТВ. Может быть, он думает о том, что станет рассказывать? Плохо спится тем, у кого рыльце в пушку, подумал Рэн. Впрочем, тут же пожалел о своих мыслях. Он ведь пока ничего плохого на Саймона Лоуренса не раскопал. Никаких скелетов в шкафу. Никаких страшных тайн. Анонимные звонки не в счет. Инстинкт, похоже, подвел его. Рэн снова сделал глоток.
— Я благодарен вам за эту встречу, Эндрю, — заговорил Саймон, улыбаясь. Он был одет в темную рубашку, слаксы и спортивное пальто и выглядел чертовски элегантным. Эндрю же в своем несвежем журналистском наряде походил на драного кота. — Я знаю, что не могу уделить вам достаточно времени, но хотелось бы пожелать вам успеха в работе с нашими записями.
Рэн отмахнулся.
— Мне не на что жаловаться. Все готовы к сотрудничеству. И вы были правы. Я не нашел расхождения даже в одной цифре после запятой.
Улыбка Саймона стала шире.
— Вы, похоже, немного разочарованы. Значит ли это, что вам придется написать о нас хорошее?
Рэн сдвинул очки на кончик носа.
— Похоже на то. Я разочарован, что расследование заканчивается таким образом. Будь вы репортером, вы бы любили это занятие, особенно, когда есть что расследовать. Но невозможно всегда выигрывать.
— Похоже на правду. — Саймон рассмеялся.
— Но не для вас, держу пари. Вы всегда выигрываете. И вскоре снова окажетесь победителем.
Оз взглянул на репортера неожиданно скептически.
— Приют? О да, это победа. Дело того стоит. Но порой я задумываюсь, а что я выиграл? Как генерал, я постоянно думаю о победах, но проигрываю войну.
— На войне за один раз можно выиграть только одну битву, — Рэн пожал плечами.
Саймон Лоуренс подался вперед, его темные глаза блестели.
— Иногда это так. Но некоторые войны просто невозможно выиграть. Никогда. А вдруг моя война с бездомностью — из таких? — Взгляд собеседника ушел в себя.
— Вы и сами в это не верите.
— Вы правы, — согласился Оз. — Не верю. Но некоторые так считают, и у них есть неоспоримые аргументы в пользу своей позиции. Ученый-политик по имени Бэнфилд в начале семидесятых утверждал, будто бедняков можно разделить на две группы. Одни оказались в таком положении просто из-за нехватки денег. Дайте им стартовый капитал — и ценности среднего класса и рабочая этика помогут им вернуться в класс имущих. Но второй группе это не удастся. И неважно, сколько денег им дашь, потому что у них исключительно сиюминутный взгляд на жизнь, при котором работа, самопожертвование, чувство собственного достоинства и служение не имеют ценности. Если это так, если Бэнфилд прав, тогда все усилия напрасны. Проблема бездомных просто не может быть решена.
— Но вы работаете с женщинами и детьми, — возразил Рэн, — которые лишились имущества в результате обстоятельств, созданных не ими, а другими людьми. Это ведь не одно и то же, верно?
— Эту проблему не так уж легко разделить на составляющие, Эндрю. Не существует специфических условий бездомности, чтобы разделить бродяг на отдельные группы, к которым можно бы применять разные пути разрешения их проблем. Все взаимосвязано. Домашнее насилие, разрушенные браки, подростковая беременность, бедность, недостаток образования — все это лишь части единого целого. Каждая часть способствует развитию другой, и решать проблемы надо в комплексе. Мы выигрываем местные битвы на разных фронтах, но сама война безгранична. Она расползлась на весь мир.
Он снова откинулся назад.
— Мы побеждаем бездомность шаг за шагом, пытаясь помочь обездоленным встать на ноги, начать жизнь заново. Вы бы удивились, узнав, как много хорошего мы делаем. Мы поддерживаем людей в беде, и это хорошо. Но многое ли из того, что мы делаем, по-настоящему решает проблему?
— Может быть, лучше оставить какую-то часть еще кому-нибудь? — спросил репортер.
— Кому? Правительству? — рассмеялся Рэн. — Церкви? Основной массе населения? Разве вы замечали, чтобы кто-либо из вышеперечисленных уделял особое внимание проблемам бездомных, домашней жестокости, распадающихся браков или подростковой беременности? Делаются попытки давать людям образование, но корень проблемы лежит глубже. Он — в нашем способе жизни, в наших ценностях и этике. Именно об этом писал Бэнфилд несколько десятилетий назад, когда предупреждал, что нищета — это явление, которому мы, по большей части, ничем помочь не можем.
Они внимательно рассматривали друг друга. Разговоры вокруг на мгновение стихли, тишина заполнила пространство, словно вода — стакан. Репортер вдруг поразился их сходной увлеченности и преданности работе. Занимаются они совсем разными делами, но сила их обязательства и веры в свое дело одинакова.
— Я снова выражаюсь негативно, — произнес Оз, обреченно взмахнув рукой. — Вам бы лучше не обращать внимания, когда я так увлекаюсь. Представляйте себе, будто это говорит кто-то другой.
Рэн допил остатки из бокала.
— Расскажите мне что-нибудь о себе, Саймон, — попросил он.
— Что? — Саймона словно застали врасплох.
— Расскажите мне что-нибудь о себе. Я пришел сюда за историей, и история должна быть о вас. Так и расскажите же мне о себе — чего вы никому прежде не рассказывали. Позвольте мне написать что-нибудь интересное, — он сделал паузу. — Поведайте о своем детстве.
— Вам следовало бы знать, Эндрю. Я никогда не рассказываю о себе, кроме тою, что связано с моей работой, — признался Оз. — Моя личная жизнь не представляет собой ничего особенного.
— Разумеется, представляет, — рассмеялся репортер. — Не станете же вы уверять меня, будто то, как и где вы выросли, не повлияло на ваше сегодняшнее положение. Все в жизни связано, Саймон. Вы только что сами об этом сказали. Бездомность связана с домашним насилием, подростковой беременностью и так далее. То же самое касается событий вашей жизни. Так расскажите же мне о них. Давайте. Вы меня уже разочаровали. Но у вас есть шанс исправить положение.
Саймон Лоуренс, казалось, задумался на минуту, глядя на журналиста. Глаза его потемнели и тревожно блеснули, и он развел руками.
— У меня есть друг, — медленно заговорил он, тщательно подбирая слова, — главный администратор в крупной компании, довольно серьезной компании, работающей с обездоленными. Он занимается сбором денег на благотворительность, как и я, обращается к тем же самым людям. И они постоянно просят его рассказать о своем прошлом. Хотят знать о нем все, чтобы унести с собой нечто личное, унести кусочек его самого. Но он не дает им ничего. Все, что они могут получить, говорил он мне, это часть информации, непосредственно связанной с его настоящей работой, здесь и сейчас, с которой он непосредственно связан.
Однажды я тоже задал ему вопрос. И не ожидал услышать ничего сверх того, что он говорил когда-либо. Но вдруг он выдал мне все.
Оз потянулся к своему опустевшему стакану, потом поставил его. Официантка двинулась было в его сторону, но Саймон сделал отрицательный жест.
— Он вырос в очень бедной семье в окрестностях Сен-Луиса. У него были младшие брат и сестра. Родители были бедными и малообразованными. Но у них был свой дом. Отец работал на фабрике, а мать была домохозяйкой. Они имели пищу, одежду и чувство, что обладают некоторой собственностью.
Потом, когда ему исполнилось лет семь-восемь, наступил спад в экономике. Отец потерял работу и не смог найти новую. Они барахтались, сколько могли. Потом продали дом и переселились в Чикаго, чтобы поискать работу там. За считанные месяцы все пошло прахом. Работы не нашлось. Их сбережения подошли к концу. Отец начал пить и порой отсутствовал целыми днями. Они скитались с места на место, иногда жили в приютах. Начали получать пособие, перебиваясь на эти деньги и на доход от разовых работ отца. Время от времени помощь им оказывала церковь.