– А почему ты с бородой? – спросил у радимича Раймон. – Ведь ротарии бороды не носят.
Положим, борода у Драгутина была так себе, ибо годы его были небольшие, но среди бритых мечников из Русалании он действительно выделялся.
– Я не ротарий, а боготур. Велесов ближник.
– Колдун? – вырвалось у Гарольда.
– Ведун, – поправил его Драгутин.
– Значит, и в магии смыслишь?
– Кое-что разумею, – скромно отозвался радимич. – Девку, например, могу присушить или, скажем, порчу напустить на врага.
– Шутит он, – пояснил заскучавшим франкам Лихарь. – Его удел – мечом махать во славу Чернобога, а для тайных дел у Велеса есть иные, куда более мудрые ближники.
Франки вежливо промолчали. Очень может быть, что они поверили Драгутину, а не Лихарю. Между прочим, у Гарольда и Раймона были основания для сомнений, ибо радимич был рыжеват и зеленоглаз. Именно среди рыжих и зеленоглазых колдунов куда более, чем среди всех прочих.
– А что вы в наших краях ищете? – спросил Раймон.
– Ничего не ищем, – усмехнулся Лихарь. – Хотим мир посмотреть да себя показать. В Арконе мы рассчитывали встретить старого знакомца, но, по слухам, он сейчас в Бирке.
– И как зовут вашего знакомого?
– Воислав Рерик.
Франки переглянулись.
– Так и мы его ждем. Он нам дальним родовичем доводится.
– Вы что, тоже Рерики? – удивился Лихарь.
– Можно сказать и так, – усмехнулся Раймон. – Только на родной земле нас называют Рюэргами. У вас большая дружина?
– Сотня отборных мечников, – похвастался Драгутин. – Они готовы биться хоть конными, хоть пешими. Коней у нас, правда, нет, но это дело наживное. Зато мечи и броня у нас справные.
– Это я вижу, – кивнул Раймон. – Вы в Париже когда-нибудь бывали?
– Не привелось, – пожал плечами Лихарь. – А Париж далеко находится от Севильи?
– А зачем вам Севилья? – удивился Гарольд.
– Хочется посмотреть, как арабы живут.
– Далековато будет, – покачал головой Раймон. – А вот до Парижа отсюда рукой подать. И король Карл хорошие деньги за службу платит. По пять тысяч денариев в год вас устроит?
Теперь уже переглянулись Лихарь с Драгутином. Пять тысяч серебром – деньги немалые. Но ведь не затем они так далеко шли, чтобы хомут на шею надевать и за чужого дядю ратиться.
– И добыча, взятая в бою, тоже будет ваша, – продолжал настаивать прилипчивый франк.
– Не знаю, – засомневался Лихарь. – Любопытно, конечно, на твой Париж посмотреть, но ведь мы в Севилью шли. Нас Воислав Рерик приглашал. Коли его уговорите, тогда быть по-вашему.
Воислав Рерик прибыл в Аркону через два дня. Старых знакомых он нашел сам и немало подивился их бравому виду. За шесть минувших лет и Лихарь, и Драгутин возмужали и раздались в плечах, в их осанке появилась уверенность мужей бывалых и много чего повидавших на своем пока еще коротком веку. Впрочем, у ротариев и боготуров этот век редко бывает длинным, а уж о викингах и говорить нечего.
Расторопный Сивар тут же выставил на стол кувшин с отличным вином, пустил по кругу большую братину. И Рерикам, и Лихарю с Драгутином было что вспомнить и кого помянуть.
– Бабка Всемила велела передать тебе при встрече, что день твой близок. А что это за день и почему он близок, не сказала.
Воислав нахмурился, но ничего не ответил Лихарю. Сказать, что старший Рерик сильно изменился за эти годы, ротарий не рискнул бы. За столом перед ним сидел все тот же Воислав, сдержанный в отношениях даже со своими людьми, не говоря уже о чужих. Разве что проступившая седина на висках говорила о том, что пути-дороги Рериков в эти годы не были намазаны медом. Да и не молод был уже Воислав, аккурат на средине четвертого десятка. Что и говорить – муж в силе и славе. Побед он в своей жизни одержал немало, но своего дома так и не обрел. Или, может, не искал. А что касается Сивара и Трувара, то на них прожитые годы никак не отразились. Сивар был по-прежнему разговорчив, а Трувар – молчалив. Впрочем, и тот и другой встрече со старыми знакомыми были рады, хотя радость эту выражали по-разному. Сивар без церемоний похлопал Лихаря и Драгутина по широким спинам, а Трувар лишь улыбнулся и приветственно махнул им рукой.
На франков, Раймона и Гарольда, Рерики посматривали с интересом и к столу позвали. Воислав уже успел повидаться и с каганом, и с ротарием Родегастом, но решения еще не принял. Выбор, что ни говори, был непростым. Младший сын умершего императора Людовика был юн и слаб, чего не скажешь о его брате Лотаре, человеке жестоком и решительном, к тому же имевшем огромный опыт в борьбе за власть. В свое время он попортил немало крови своему отцу Людовику Благочестивому. Однажды Лотарь и Людовик Тевтон, опираясь на недовольных вассалов, отстранили императора от власти, и тому лишь ценой большого унижения удалось удержать корону на голове. В сегодняшнем раскладе многое зависело от Людовика Тевтона, сильно обиженного отцом и затаившего злобу на обоих братьев. Впрочем, с семнадцатилетнего Карла спрос был невелик. Зато у Людовика были большие претензии к его матери Юдифи и деду, графу Вельпону, которые настраивали императора против среднего сына. Если удастся стравить Людовика с Лотарем, то у Карла появится шанс удержать если и не все земли, завещанные отцом, то хотя бы значительную их часть.
– Карл готов заплатить тебе, ярл Воислав, пятьсот тысяч денариев за поддержку, – негромко произнес Раймон.
Сивар присвистнул, Воислав бросил в его сторону недовольный взгляд, но одергивать брата не стал. Сумма была предложена солидная, но и Раймон, и Воислав понимали, что деньги сейчас не главное. Решалась судьба не только империи, созданной Карлом Великим, но и окружающих ее зависимых и полузависимых земель. Решалась судьба Европы, и если не все, то многое сейчас зависело от того, куда повернет свои ладьи внук князя Витцана Ободритского.
– Для Меровингов это шанс укоротить Пипинидов, – поддержал старшего брата Гарольд. – А для русов – вернуть былое влияние как на западе, так и на юге.
Соблазн был велик. То же самое говорили Воиславу Славомир и Родегаст. Тем не менее каган не рискнул выступить против императора Лотаря открыто, а предпочел разжигать пожар в доме у соседей чужими руками. Похоже, он вовсе не был уверен в успехе затеянного предприятия. Впрочем, каган Славомир был стар, в его годы уже поздно пускаться в авантюры, рискуя и собственной жизнью, и благополучием всего славянского мира. Зато Воислав Рерик был молод и не связан никакими обязательствами. Его поражение станет только его бедой.
– Что тебе сказал князь ободритов?
– Князь Сидраг сделает все от него зависящее, чтобы склонить Людовика Тевтона к союзу с младшим братом. Но это только в том случае, если ты, ярл Воислав, выступишь в союзе с королем Карлом.
Сидраг, как всегда, осторожен. Когда-то все они были изгоями, и общность судьбы сближала их. Но потом дороги разошлись. И ныне Воислав для Сидрага если и не лютый враг, то, во всяком случае, серьезная угроза. Пять лет назад, по возвращении из Русалании сын Годлава сказал сыну Драговита, что не станет оспаривать у него ободритский стол. Но князь Сидраг не поверил, и, возможно, он был в чем-то прав. Не в привычках русов уступать власть, пусть даже ближним родовичам. Одного только не взял в расчет Сидраг, того, что для повидавшего мир Воислава ободритская земля стала слишком тесной.
– Передашь Сидрагу, что я принимаю предложение короля Карла, а от него жду помощи, – повернулся Воислав к Сивару. – Пусть сговорится с князем Свентиславом. Если на стороне Тевтона выступят ободриты и лютичи, то вряд ли Лотарь осмелится бросить ему вызов.
Раймон Рюэрг вздохнул с облегчением. Судя по всему, франк до последнего момента не был уверен в том, что миссия, доверенная ему графом Вельпоном, будет столь успешно завершена. Единственным человеком, которого разочаровало решение Воислава, был боготур Драгутин.
– А как же Севилья? – спросил он.
– Будет тебе Севилья, – засмеялся Сивар. – Дай нам только с Парижем разобраться.
Глава 3
Реймс
Ган Карочей изрядно поплутал по чужой земле в погоне за беспокойным императором франков. Похоронив отца в Страсбурге, тот рванул в Реймс, дабы возложить себе на голову вожделенную корону. Похоже, императору не терпелось, и надо признать, что основания для торопливости у него были. Ибо братья новоиспеченного императора тоже не дремали. Благодаря близости к монсеньору Николаю бек Карочей неожиданно для себя оказался в самом центре интриг, плетущихся по всей империи. Секретарь папской курии был достаточно откровенен с заезжим скифом, поскольку за время путешествия успел оценить его ум и искушенность в политических схватках. Да и с какой стати напускать на себя таинственность перед человеком посторонним, не претендующим на влияние в чужой стране, к тому же ссудившему императору Лотарю приличную сумму и уже хотя бы поэтому заинтересованному в успехе римской партии.
К счастью, никто не смог помешать архиепископу Эббону Реймскому возложить на голову старшего сына умершего императора каролингскую корону. И Лотарь наконец успокоился, во всяком случае, взял передышку, дав тем самым возможность отдышаться и хазарскому послу, и монсеньору Николаю, и преданному новоиспеченному императору финансисту Варнерию.
Карочей присутствовал на церемонии коронации и мог вволю налюбоваться и на императора Лотаря, и на его спесивых ближников. Внешностью Лотарь не поражал воображение. Это был человек среднего роста, довольно худой, возраст которого уже перевалил за сорок. Красавцем Карочей его не назвал бы, да и осанке Лотаря не хватало величественности. Примечательными были разве что глаза императора, быстрые и цепкие. Даже во время торжественной церемонии эти глаза скользили по лицам присутствующих, выискивая среди них врагов и недоброжелателей. Из своих наблюдений Карочей сделал вывод, что Лотарь – человек нетерпеливый, подозрительный и, скорее всего, вспыльчивый.
Последующие события подтвердили это первое впечатление хазарского бека. Сразу же после коронации Лотарь одним росчерком пера лишил Карла практически всех земель, завещанных тому отцом, оставив младшему брату лишь Аквитанию. Решение императора вызвало одобрение всех его ближников, но глубоко опечалило племянника Пипина, который уже и без того был обделен дедом, а теперь вот получил новый удар от родного дяди.
Этого молодого человека Карочей встретил в покоях монсеньора Николая и искренне ему посочувствовал. Мытарства Пипина чем-то напомнили ему собственную судьбу, когда он после смерти отца был едва ли не до нитки обобран собственными дядьями. Но, похоже, хазарский бек оказался единственным человеком в Реймсе, которого тронули несчастья этого круглолицего и круглоглазого юнца, чем-то похожего на совенка, неожиданно выброшенного из обжитого гнезда. Вся свита несчастного Пипина состояла из десятка старых мечников его отца, не пожелавших покинуть своего юного вождя в тяжкую минуту. Такая верность, по мнению Карочея, должна вознаграждаться, а потому он щедрой рукой отсыпал спутникам Пипина, которым нечем было расплатиться за ночлег, по десять денариев. Племянника императора благородный жест чужака растрогал едва ли не до слез, и он охотно принял приглашение Карочея на ужин.
Хазарскому послу, в отличие от Пипина и многих прочих благородных сеньоров, съехавшихся на коронацию, были выделены несколько комнат в двухъярусном доме богатого реймского купца. За это он должен был благодарить не столько императора, сколько монсеньора Николая, позаботившегося о своем товарище по трудному путешествию.
– Наслышан о твоих неприятностях, уважаемый герцог, – сочувственно вздохнул Карочей, подливая гостю в кубок отличного рейнского вина.
– Ты это называешь неприятностями, благородный бек? – обиженно скривил толстые губы Пипин.
– В твои годы, герцог, я не имел за душой ничего, кроме коня, меча и сотни преданных мне хазар. А сейчас я далеко не последний человек в каганате. Проигрывает тот, кто отчаивается, а у сильного духом всегда есть шанс поправить свои дела.
– Не называй меня герцогом, благородный бек. Император отнял у меня Аквитанию. И все, что у меня осталось, это три замка и захудалый городишко, подаренный мне когда-то отцом.
– У тебя есть имя, уважаемый Пипин, ты правнук великого императора Карла. Очень скоро твоего внимания будут искать богатые и влиятельные люди. Мой тебе совет – не продавайся дешево и не верь никому, ни ближним, ни дальним.
– Ты меня утешил, благородный бек. Но чтобы чего-то добиться в этой жизни, нужны деньги. Много денег. А у меня их нет. Мне не на что содержать дружину, а значит, и мое место за императорским столом будет последним.
– Я могу похлопотать за тебя перед своим знакомым единоверцем, рабби Симеоном. Десять тысяч денариев на первое время тебя устроят?
От неожиданности Пипин едва не захлебнулся вином. Похоже, он не рассчитывал, что ужин у заезжего бека закончится для него счастливым разрешением всех проблем. Однако дураком внук императора не был, а потому быстро сообразил, что просто так подобные предложения не делаются.
– А что ты потребуешь от меня взамен, благородный бек?
– Всего лишь лояльного отношения к моим единоверцам, уважаемый герцог.
– А зачем тебе и твоим единоверцам лояльное отношение бродяги без единого денария в мошне?
– Помилуй, уважаемый Пипин, у тебя в мошне десять тысяч, я сам их туда только что положил. И очень скоро у тебя появится шанс вернуть назад свою Аквитанию. Вот тогда и сочтемся, герцог.
Неугомонный император Лотарь готовился к походу. Заявления, тем более такие громогласные, следовало подтвердить действием. Вот тут и пригодился внуку Карла Великого скромный финансист Варнерий. Выложенные им перед императором денарии тут же были пущены в дело. Реймские обыватели глазом не успели моргнуть, как Лотарь уже оброс десятитысячным войском и огромным обозом. Сеньоры наперебой стремились выказать преданность новому императору и горели желанием ринуться в битву по первому же мановению его руки.
Карочей с интересом наблюдал за поднявшейся суетой и между делом знакомился с местной знатью, время от времени задавая пиры, до которых франки были большими охотниками. Ближе всех он сошелся с графом Робертом Турским и графом Эдом Орлеанским. Оба были родом из Нейстрии, оба получили свои уделы еще от Людовика Благочестивого и теперь лезли из кожи, чтобы заслужить любовь нового императора и сохранить за собой земли, вверенные им в управление. Главной сложностью в общении с благородными франскими сеньорами был язык, ибо не все они говорили по-славянски. Зато сам скиф за два с половиной месяца пребывания на чужой земле научился худо-бедно понимать их речь и теперь очень редко прибегал к услугам толмача.
– Но ведь Нейстрия по завещанию Людовика, кажется, досталась Карлу? – осторожно полюбопытствовал у графа Роберта бек Карочей.
Граф Роберт, занятый в этот момент костью кабана, убитого на охоте, бросил на скифа удивленный взгляд. Хазарский посол смотрелся человеком неглупым, тогда к чему задавать озабоченным людям нелепые вопросы.
Ответил граф не сразу, а только после того, как прожевал кусок мяса, запил его добрым глотком рейнского вина и вытер жирные пальцы о волосы подвернувшегося служки.
– В империи, бек, должен быть только один император, и чем дальше он находится от твоих владений, тем лучше.
Высказав эту разумную мысль, граф Роберт захохотал, и его смех тут же подхватил граф Эд Орлеанский. Граф Роберт и граф Эд не выглядели зелеными юнцами, обоим уже перевалило за тридцать. Внешне они сильно отличались друг от друга. Граф Роберт был коротконог, коренаст и, по слухам, наделен бычьей силой. Граф Эд, наоборот, по виду казался почти хрупким, но компенсировал недостаток силы ловкостью в движениях и отличался от своего приятеля-тугодума острым умом и проницательностью.
– Хотел бы я знать, кто дал мальчишке Пипину столько денег, – негромко произнес граф Эд, при этом пристально глядя на Карочея. – Сегодня на смотру он затмил всех сеньоров империи.