Его организм был столь же вынослив, как и мой, острый ум позволял быстро развиваться и схватывать на лету, но в один из дней я заметил в нем совершенно несвойственную Оша агрессивность и упрямство, низменное пристрастие, безосновательное и бездумное. Ему нравилось сшибать палкой листья и ветки, и… разорять гнезда, лакомясь яйцами птиц. Острое зрение и чутье Оша, как и ловкость, увы, в этом ему способствовало.
Я упорно втолковывал ему законы мироустройства, пытался привить уважение к планете, но он слушал как Эва — внимательно, и в тоже время, находясь мысленно, где угодно. И запоминал ровно столько, сколько мог принять, как и мать — по сути пшик.
Воображение, передавшееся от матери, увлекало его в немыслимые небесные дали и не давало принять очевидное на земле.
Я не сдавался и все же не преуспевал.
Второй у нас родилась Эви-йна. Девочка на удивление была похожа больше на меня и казалась истинной Оша. Именно она впитывала знания, понимала больше чем ее брат и мать, и первым научилась общению с миром, энергиями, а не с нами. Ее интеллект и энергетика были на уровне отца, но организм и психика был материнским, хрупким. Она часто болела, но никогда не жаловалась и проявляла уникальные терпение и терпимость.
Эви-йна была немногословна, как и я. Эверли очень беспокоилась за нее из-за этого, обвиняла меня в совершенно непонятном — ненормальности дочери.
Мне действительно было не понятно на чем базируется столь странный вывод женщины.
— Если кто и ненормален из нас, так это ты, — сказал ей честно, не сдержав себя. Мне было больно за девочку, более организованную и развитую чем мы все.
Эва позеленела от ярости и отвесила мне пощечину, принялась бросаться словами, как предметами, обвинять, придумывая еще большие нелепости, чем уже выдала.
Меня не задевала устроенная женщиной буря, но я видел, как ссора больно ранит девочку. И взял ребенка на руки, ушел в лес, чтобы вернуть ей душевное равновесие.
Несколько дней мы провели вдали от дома и не вспоминали о той, что ждала нас. И не вернулись бы, но есть такое слово — ответственность, и я не в праве был его забывать.
К счастью, к нашему возвращению Эва поняла свою неправоту и больше не устраивала столь громких демонстраций. Но попытку «вразумления» — то ли меня, то ли себя, то ли Эви-йны, не оставила.
У нас уже родился третий ребенок — сын Тха, а девочка все не разговаривала. Эва не понимала, что ей не нужны слова, как впрочем, и мне — мы с ней понимали друг друга без слов. Но Эверли не удосужилась разобраться и упорно пыталась разговорить малышку, а та бежала ко мне за спасением, и невольно вновь и вновь сталкивала меня с Эверли.
Я знал диспуты, но не знал ссор. Я знал неприязнь, но не ведал обид.
Однако Эверли ознакомила меня и с тем и с тем. Обиды так и остались для меня недосягаемыми, но я познал их вкус и отвратный удушающий запах.
Они и дочь окончательно нас разделили. Впрочем, соединялись ли мы в принципе?
Нет, скорее терпели друг друга, и просто жили вместе не мешая, не близкие, не далекие.
И жили в общем-то спокойно, быстро обустроили быт. Кай-йин в матерью плели корзины, помогая собирать плоды. Я и Эви-йна нашли способ селекционировать известные мне растения, пригодные в пищу и полезные, и вскоре засеяли два небольших поля, одно пшеницей, другое — подсолнухом. Девочка увлеклась селикционированием и с увлечением принялась выводить одну культуру за другой, правда не всегда удачно. Но главное было не в результате, а в поисках его. Эва этого не понимала и возненавидела огород, что мы с дочерью разбили недалеко от дома. Ей казалось, что именно это занятие ослабляет дочь, отвращает от нее и привязывает ко мне, и я узнал еще одно качество своей невольной жены — ревность. Оно было не более переносимо, чем беспочвенные обиды и эта неприятная мне глухота и замкнутость с ее стороны.
Я перестал «стучаться», обратив все свое внимание на ту, которой оно было нужно, на ту, которая не терпела, как Эва, а желала — на свою дочь. И сколько я не объяснял, что занятие, как и умение управлять своей и окружающей энергией, как раз отвлекают и укрепляют девочку, женщина упорно не слышала меня и не принимала доводы.
Лишь рождение третьего ребенка отвлекло ее на время от «забот» о здоровье девочки. Тха родился слабым и требовал особого внимания.
Каждый раз при рождении ребенка, природа напоминала мне о том проступке, и словно накладывала клеймо на каждого рожденного, устраивая буйство стихий в день рождения. А затем выказывала дитя во всей красе смешанной крови.
Я надеялся, что все закончится, как только я восстановлю баланс — как только у нас будет четверо детей.
Наверное, я был неплохим отцом, потому что много времени уделял детям, обучал их всему, что умею. Рассказывал, все, что знаю. Учил тому, чем владел.
Наверное, я был неплохим мужем Эве, потому что старался понимать ее и заботиться, не смотря ни на что.
Но не понимал главного — мало быть неплохим, потому что это равноценно быть — никаким — не быть вовсе. А еще не понимал насколько они все важны для меня, насколько сильно мы связаны. Меня занимало лишь одно — восстановить гармонию и тем спасти свою дочь и сыновей от уплаты долга планете, что приютила их родителей. Они не должны были платить по моим счетам, и все же, платили.
Природа забирала Кай-йна, звала, определяя ему место погибших тигов.
С утра до ночи он пропадал в лесу. Он охотился, старательно вытачивая нож, когда я не отдал свой, и стойко не принимал вегетарианства. Кровь Оша требовала крови и мяса, что я приносил слишком мало, раз заметив, как сын впился в горло косули, которую я убил. Он не ждал, когда мясо прожарят — он хотел сырого, он хотел крови, силы энергии убитого пока она еще жива, и она звала его, инстинкт охотника вел, а скудные знания, что он не столько принимал, сколько отвергал, превращали его в дикого хищника. Именно Кай-йн убил старого хищника, что жил неподалеку у ручья и не мешал нам, как мы не мешали ему. И открыл свой счет, когда мой еще не был погашен.
Он принес шкуру тига и гордо с ужаснувшей меня улыбкой, оглядел нас. Он был рад, он был счастлив. Тха прыгал на ней, смеясь, Эва улыбаясь, потрепала добытчика по вихрам, чуть попеняв за отсутствие и только. А меня свершившееся, как и увиденное одобрение женщины и сына совершенно раздавило.
Я смотрел на знакомую шкуру с огненной окраской и черными полосами, и понимал, что это начало конца. Мне не в чем было винить сына, разве только в том, что совершив один проступок и убив ту пару, я совершил второй — создал другую пару в иллюзии восстановить сломанное. И тем принес в этот мир еще одного бездумного убийцу. А возможно, двух.
Ведь мы не были гармоничной парой и не могли ею быть, а дисгармония в состоянии родить лишь дисгармонию.
Я смотрел на Тха и видел плод своих иллюзий. Видел, что он пойдет по стопам брата, что тот стал его кумиром, и ни мать, ни отец для него больше не авторитет. Не ум и знания, но сила и ловкость станут его идолами.
На моем лице, как и во взгляде как всегда ничего не отразилось, и никто кроме Эви-йны ничего не понял. Девочка прижалась ко мне, глядя с сочувствием и пониманием, и побежала за мной, когда я пошел прочь.
Пять дней мы с ней провели в горах, у заветной пещеры. Сидели и смотрели на пейзаж внизу и думали о будущем. Тогда же дочь увидела впервые мои рисунки и поняла о чем они. Она старательно обошла пещеру, оглядывая каждую картинку, трогая ее пальцами и… принялась готовить краску, чтобы дорисовать, как ей казалось, недостающие.
Я обнял ее за плечи бездумно, я смотрел на вышедший из-под ее заточенной палочки рисунок и видел особое искусство, не чета моему, и видел особый дар и особую остроту ума, опять же, не чета моему. И только это примиряло меня и с собой, со своей нечаянной семьей и той не лучшей ролью, что определила мне судьба, давая пусть призрачное, но оправдание всей истории, в истоках которой я встал, но финал которой не увижу.
— Я люблю тебя, — тихо сказала девочка, и я вздрогнул, внутренне похолодев. Мой взгляд устремленный на малышку стал совсем другим — в нем не было ни холода, ни равнодушия — пытливость и осознание.
Моя дочь превзошла меня.
Она безошибочно почувствовала чего мне остро не хватает в этот момент и щедро отдала.
Это маленькое, хрупкое существо, дитя двух разных рас и иного мира, пошла дальше отца и матери и стала истинной дочерью этой планеты, познав глубинный смысл Х-7 и моей эйши.
Я обнял девочку и зажмурился от невольно обуявшего меня тепла и радости, сметающей без следа ту грусть, что стала почти второй моей натурой, и опротивела до омерзения.
Любовь стала моим лекарством и встряхнула, вернув и суть и смысл моего существования, сняв всякую вину и очистив от скверны ее подруг — печалей и тяжких дум.
Любовь. Именно любовь была истиной сутью моей эйши. А я глупый, никчемный Оша все блуждал в поисках очевидного ответа.
И только сейчас, услышав столь незатейливое признание из уст ребенка, понял, зачем все это было.
Любовь — редкий дар, но выше него ничего нет, и воистину блажен, кто его познал, кто хоть краем прикоснулся к нему.
Любовь — высшее искусство, и велик тот, кто им наделен.
И мне довелось коснуться, быть окрыленным и согретым любовью.
Только вот, поздно. Если б я испытал любовь раньше, осознал, гордыня не толкнула бы меня на проступок, и не запустилась бы цепь плачевных событий.
Моя эйша оказалась особой и дала мне больше, чем могла — она принесла мне не только этот мир, но массу миров, в частности тот, что я держал в своих объятьях, и слышал как бьется маленькое солнце — сердце. Как энергия тепла — кровь, кружит по венам, омывая своим светом органы и даря тепло окружающим. И этот мир я готов был сохранить ценой своей жизни — без раздумий. И этот мир был прощением мне и высшим даром для любого другого.
Он был бесценен.
— Твой отец уникально глуп, — прошептал я. Эви-йна покачала головой.
— Адан. Я слышала, как мама называла тебя Адан.
Я улыбнулся, впервые улыбнулся губами, и ими же коснулся теплой щеки дочери. И мне было приятно ощущать энергию дочери и отдавать ей свою.
— Я буду звать тебя Ефа — первая и особая.
Девочка засмеялась, задорно, как могут смеяться лишь дети, но взгляд был мудр, как у старика.
— Ты скоро уйдешь, — посерьезнела она.
Да. Скорей всего. Если я правильно понял — эйша закончена, значит, я пришел к финалу.
Но какое это имеет значение? Я познал то, ради чего стоило и рождаться и умирать.
— Ты останешься, — погладил ее по щеке, впитывая тепло и нежность кожи, тот безумный в своей открытости фон, ту уникальную энергию, что готова была укутать и окутать, питать и отдавать, ничего не прося в замен кроме одного — будь, просто будь.
Мне было жаль лишь одного — я не смогу взять ее с собой, не смогу быть рядом и уберечь от бед и ошибок. Одно грело — она была сильной и умной, более прозорливой чем отец, и более чувствующей чем мать. И видела, слышала, знала много больше нас обоих.
Эви-йна обвила мою шею руками, обняв сильнее. Крепче, прижалась щекой к моей щеке: "я буду помнить тебя и все что ты мне говорил. И мои дети. И дети моих детей, и внуки детей — все будут помнить тебя".
"Главное, не забудьте себя", — подумал я.
Мне было грустно. Я впервые сталкивался именно с грустью. Глубокой и безбрежной, неутолимой, как жажда знаний.
Я четко понимал, что на этот раз прав на счет сути эйши. И не странно ли, что сколько не гадал, сколько ответов не искал, а нашел не сам — нашла малышка, маленькая девочка, рожденная на огромной планете, столь же случайно, сколько она приняла нас. И обе были капканами, и обе имели дар любить безоглядно.
В тот момент я понял, что планета простила меня и я свободен. Но тогда я еще не осознавал насколько глубоко и сильно то чувство, что обозначила Эви-йна, тот подарок эйши и Х-7 мне.
Спустившись с гор, мы вернулись домой и застали двух мужчин. Я с трудом узнал в одном из них Стива Сандерса. Другой был молод, подросток, и совершенно неизвестен мне. Эва кормила их, изможденных, обросших, худых, как жерди, и плакала.
— Ты был не прав — они выжили, — укорила меня.
Я сел за стол и обнял дочь, что тут же прилипла ко мне, ища защиты от незнакомой и тем пугающей ее энергии чужаков.
— Не бойся, это Стив, мой напарник, — успокоил я ее.
Мужчина оттер губы от каши и исподлобья уставился на меня. Во взгляде жила дичинка, что он приобрел за годы скитаний на незнакомой планете, и она вытеснила ту надменность, самоуверенность и насмешливость, что всегда присутствовала в Стиве.
— Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, — тихо и с трудом выговорил он.
Я бы мог сказать в ответ — я тоже рад видеть тебя, рад, что жив.
Но это было бы неправдой. Я не был не рад, ни печален встречей, я просто знал, что появление человека из далекого прошлого всего лишь знак того, что моя эйша действительно закончена и мне пора. Расставание занимало меня больше, чем встреча.
— Выжил?
Стив горько усмехнулся.
— Только не спрашивай как и зачем. Это Герт, — кивнул на друга. И тот кивнул уже мне в ответ, одарив дичливым, почти в точности как у Стива взглядом.
— Его тоже не спрашивать?
Стив улыбнулся и качнул головой то ли насмехаясь над собой, то ли надо мной, то ли умиляясь встрече вообще, как и моим вопросам.
— Ты не изменился.
— Могу поспорить.
— Не надо. Я… В общем, извини меня за тот случай.
Я не помнил и не понимал о чем он, нахмурился.
— Я тогда наехал на тебя, ты порезался, — напомнил.
— Ты помнишь об этой ерунде? — не скрыл я удивления. Стив смущенно улыбнулся:
— Все эти годы мне только и оставалась память… И она оказалась неприятной. Мне было в чем каяться. Я всегда думал, что силен, умен, что карьера главное в жизни и я достоин ее высот. А обернулось вон как. Оказалось, что я не знаю элементарного, а что знаю, мне не поможет. Оказалось, что шел к пустым и тупым целям, к обманке, и обманывался себя, обманывался, как многие и многие… В общем, извини, старик.
Я не хотел его извинений, как и покаяний — глупо и не к чему. Его вина была его выдумкой.
— Как ты нашел нас?
— Никак. Это Герт нашел меня. Я был плох. Совсем. Обожжен, переломан. А он мальчишка совсем. Выходил. Их двое было. Заблудились, второй так и не нашелся.
И не найдется, — смекнул я о ком речь, но промолчал.
— Короче, выжили. Как-то жили. Что-то ели, где-то спали. В пещере жили, потом нас выгнали звери. Повадились и мы убрались. Силы неравны. Скитались. Наткнулись на скелет в пещере — голубая форма. Тоже кто-то из наших, но не различить кто, сгрызли его… Паршиво было… Потом дымок увидели и глазам не поверили. Вышли на вас. А вы хорошо устроились.
— Неплохо.
— Мы… можем остаться? — высказал главное, к чему шел разговором. Я кивнул — это было ясно при первом взгляде на гостей. Они останутся.
Со временем Стив заменит Эве меня и у них все сложиться лучше, чем у нас. Они одного покроя, и то непонимание, что всегда стояло как стена меж мной и женщиной, рухнет.
Герт… Его взгляд на Эви-йну, искоса, робкий, но заинтересованный, сказал мне, кто будет парой моей дочери.
Только одно мне было неясно, потому что в этом я был бессилен — как я уйду.
Вернусь ли в клан или уведет хана — частности. Это будет, потому что эйша закончилась, но как случиться — мне трудно было рассчитать.
На следующий день родился Ави-йн. И не было не ливня, ни урагана, только далеко в небе полыхала молния, да эхом докатывался гром, напоминая, но не грозя.
Мы построили еще один дом для Стива и Герта. И все чаще я замечал с каким трепетом Стив относится к Эве, с какой улыбкой она смотрит на него. Никогда она не смотрела так на меня, разве только на детей. В ее глазах поселилась любовь, та самая, что сияла в глазах и улыбке моей дочери и грела меня, питала как вода ростки пшеницы.