Она была права. Бертольд Гольц, фюрер, присутствовал здесь сегодня.
Этот человек появлялся и исчезал каким-то странным, совершенно непонятным образом — никогда нельзя было предугадать заранее, где и когда он может в любую минуту внезапно объявиться.
Наверное, Гольц располагает возможностями, которые предоставляет использование принципа фон Лессинджера. Возможностью путешествовать во времени.
Это может дать Гольцу — так размышлял Нат — определенное преимущество перед всеми другими харизматическими лидерами прошлого, которое заключалось в том, что с помощью перемещения во времени он мог бы сделаться более или менее вечным, непроходящим. Его нельзя было бы убрать с политической сцены каким-либо тривиальным способом. Кстати, этим, вероятно, объясняется и тот факт, что так и не удается раздавить это движение. Его уже давно очень интересовало, почему это Никель терпит такое. А терпит она, вероятнее всего, только потому, что вынуждена терпеть.
Гольца, конечно, можно было бы убить, но тогда в будущее просто отправился бы Гольц более раннего образца и заменил убитого; Гольц будет продолжать жить, не старея и не меняясь внешне неопределенно долгое время, и это, в конечном счете, принесет движению ни с чем не сравнимую пользу, потому что у него будет руководитель, который не пойдет по стопам Адольфа Гитлера, у него не разовьется сифилис мозга или другое ведущее к деградации личности заболевание.
Джим Планк, весь поглощенный разворачивавшимся перед его взором зрелищем, пробормотал:
— Весьма представителен этот сукин сын, а?
На него, похоже, Гольц тоже произвел глубокое впечатление. Человек этот мог бы запросто сделать карьеру в кино или на телевидении, подумалось Нату. А еще больше ему подошла роль эстрадного конферансье, она в большей степени соответствовала его натуре, чем та, которую он взялся исполнять в политической жизни. У Гольца, несомненно, был шик. Высокий, всегда задумчивый, с оттенками некоторой грусти на лице… Гольцу на вид было лет сорок пять, стройность, мускулистая подтянутость юноши были ему уже не свойственны. Маршируя, он обильно потел. Какими чисто физическими качествами обладал этот человек? В нем ничего не было таинственного и неземного, да и печатью особой духовности не было отмечено его волевое, мясистое лицо.
Демонстранты перегруппировались, окружили такси со всех сторон.
Машина остановилась.
— Он научился повелевать даже машинами, — язвительно заметила Молли.
— По крайней мере, местными.
Она рассмеялась, но смех ее был отрывистым, даже как м-то встревоженным.
— Нам бы лучше освободить дорогу, — сказал Джим Планк, — не то они просто промаршируют через нас, как колонны марсианских муравьев.
Он потянулся к органам управления роботакси.
— Черт бы побрал эту развалюху; она не подает никаких признаков жизни.
— Убита ужасом, — съязвила Молли.
В первом ряду демонстрантов, в самом центре, шагал Гольц, держа в руках многоцветное, развевающееся по ветру, матерчатое знамя. Завидев их, Гольц что-то кричал. Нату не удалось разобрать, что именно.
— Он говорит нам — убирайтесь прочь с дороги, — сказала Молли. — Нам, может быть, все-таки лучше позабыть о записи музыки Конгросяна, выйти из такси и присоединиться к нему? Записаться в его движение. Что вы там бормочете, Нат? Вот ваш шанс. Вы сможете совершенно справедливо заявить, что были вынуждены это сделать.
Она отворила дверцу кабины и легко спрыгнули и легко спрыгнула на тротуар.
— Я не намерена рисковать своей жизнью из-за того, что произошло короткое замыкание в одной из цепей автомата, устаревшего лет на двадцать.
— Хайль, могущественный вождь, — коротко произнес Джим Планк и, также, выпрыгнув, присоединился на тротуаре к Молли, не мешая двигаться демонстрантам, которые теперь, как единое целое, что-то гневно и оживленно жестикулировали.
— Я остаюсь здесь, — сказал Нат и не вышел из такси, окруженный со всех сторон звукозаписывающей аппаратурой.
Рука его машинально легла на драгоценнейший «Ампек Ф-A2», он не намерен был бросить его на произвол судьбы даже перед лицом самого Бертольда Гольца.
Быстро подойдя к машине, Гольц весь как-то сразу расплылся в улыбке.
Это была вполне дружелюбная улыбка, которая должна была свидетельствовать о том, что, несмотря на всю серьезность своих политических намерений, Гольц в своем сердце оставил еще место и для кое-кого сочувствия к ближнему.
— У тебя тоже неприятности? — обратился Гольц непосредственно к Нату.
Теперь первый ряд демонстрантов, — включая и самого вождя поравнялся со старым, обшарпанным роботакси. Шеренга разделилась на две части, которые неровной линией обогнули машину с обеих сторон. Гольц, однако, остановился. Он вынул из кармана мятый красный носовой платок и вытер им лоснившуюся от пота кожу затылка и лба.
— Извините за то, что оказался у вас на дороге, — буркнул Нат.
— Ерунда, — еще раз улыбнулся Гольц. — Я давно уже жду вас.
— Он поднял взор, в его темных умных глазах засветились тревожные огоньки.
— Нат Флайджер, заведующий отделом репертуара и исполнителей Электронно-Музыкальных Предприятий из Тихуаны. Забравшийся в эту глушь, изобилующую папертниками и лягушками для того, чтобы записывать Ричарда Конгросяна… потому что вам не посчастливилось своевременно узнать, что Конгросяна нет дома. Он в нейропсихиатрической клинике Франклина Эймса в Сан-Франциске.
— О Господи, — воскликнул Нат, отпрянув назад.
— Почему вместо Конгросяна не записать меня? — спросил Гольц весьма добродушным тоном.
— Сделать — что?
— О, я могу накричать или даже напеть несколько очень актуальных лозунгов для вас. Длительностью примерно в полчаса… этого хватит, чтобы заполнить пластинку малого формата. Может быть, сегодня или завтра она еще не будет хорошо продаваться, но когда-нибудь в обозримом будущем…
Тут Гольц подмигнул Нату.
— Благодарю покорно, — спокойно отверг его предложение Нат.
— Ваше существо с Ганимеда слишком непорочно, слишком целомудренно для того, что мне придется сказать?
Его улыбка начисто была лишена какого-либо тепла; она будто неподвижно приросла к определенным местам на его лице.
— Я еврей, мистер Гольц, — сказал Нат. — Поэтому мне трудно взирать с особым энтузиазмом на это неонацистское движение.
Гольц на какое-то время задумался.
— Я тоже еврей, мистер Флайджер. Или, правильнее сказать, израильтянин. Можете проверить. Это общеизвестный факт. Его может подтвердить справочная служба любой приличной газеты для информационного агентства.
Нат взглянул на него с удивлением.
— Наш общий противник, ваш и мой, — произнес Гольц, — это система Дор Альте. Вот кто подлинные наследники нацистского прошлого. Задумайтесь над этим. Правительство и стоящие за ним картели. Все эти «АГ Хемие», «Карп унд Зоннен Верке» и так далее. Вам разве это не известно? Где вы были, Флайджер? Вы, что, не слышите меня?
— Слышу, — ответил после некоторой паузы Нат. — Но что-то это не очень меня убеждает.
— Тогда я поведаю вам вот что, — произнес Гольц. — Наша муттер Николь и ее приспешники собираются воспользоваться принципом фон Лессинджера, согласно которому возможны путешествия во времени, для того, чтобы связаться с Третьим Рейхом, с Германом Герингом, если уж быть до конца точным. Разве это вас не удивляет?
— Я… кое-какие слухи до меня дошли, — признался, пожав плечами, Нат.
— Вы не Гост, Флайджер, — сказал Гольц. — Как и я, как и все мои люди. Мы всегда в стороне. Нам не положено слышать даже слухи. Утечки информации не должно было быть ни малейшей. Ведь не для наших ушей, не для испов предназначены эти слухи — вы согласны со мною? Но переправить жирного Германа из прошлого в нашу эпоху — это уж, пожалуй, слишком, разве вы тоже не сказали бы так?
Он изучающе вглядывался в лицо Ната, ожидая, какою будет его реакция.
— Если это правда… — немного подумав, начал было Нат.
— Это правда, Флайджер, — кивнул Гольц.
— Тогда это проливает несколько иной свет на ваше движение.
— Тогда переходите на мою сторону, — сказал Гольц. — Когда эта новость будет опубликована. Когда вы узнаете, что это правда. О'кэй?
Нат ничего не сказал. Он старался не встречаться с темными, очень подвижными глазами собеседника.
— До скорого, Флайджер, — сказал напоследок Гольц.
И, подхватив свое знамя, которым он все это время подпирал кузов такси, зашагал быстрым шагом по мостовой вдогонку за своими сторонниками.
Глава 7
Усевшись вместе в конторе «Авраама Линкольна» Дон Тишман и Патрик Дойль внимательно, изучали заявление, которое мистер Ян Дункан из триста четвертой квартиры только что составил с их помощью. Ян Дункан пожелал выступить на смотре талантов их дома, который устраивался каждые две недели, и при этом как раз тогда, когда на нем будет присутствовать разведчик талантов из Белого Дома.
Заявление, Тишман это прекрасно понимал, было чисто формальным документом. Единственное, что вызывало у них некоторое недоумение — это то, что Ян Дункан вызывался выступить в паре с другим исполнителем, который не проживал в «Аврааме Линкольне».
Размышляя над этим, Дойль произнес:
— Это его старый приятель по воинской службе. Он когда-то рассказывал мне о нем; они вдвоем уже выступали много лет тому назад. Музыка в стиле «Барокко» на двух кувшинах. Новинка.
— А в каком жилом доме проживает этот его приятель? — спросил Тишман.
Одобрительная виза на заявлении всецело зависела от того, каковы в настоящий момент взаимоотношения между «Авраамом Линкольном» и этим другим жилым домом.
— Ни в каком. Он торгует полуразвалившимися марсолетами у Луни Люка того самого, вы знаете, о ком идет речь. Этими дешевыми маленькими летательными аппаратами, на которых умудряются добираться до Марса. Он живет на стоянке, как я понимаю. Стоянка все время меняет свое местонахождение — существование поистине кочевое. Я уверен, что вы об этом слышали.
— Слышал, — согласился Тишман, — и именно поэтому об одобрении такого заявления не может быть и речи. Мы не можем разрешить подобное выступление на нашей сцене, не можем предоставить сцену человеку, который занимается столь предосудительным ремеслом. И я не усматриваю причин, которые не позволяют вашему Яну не играть на своем кувшине соло. Меня нисколько не удивит, если это его выступление окажется более, чем удовлетворительным.
Просто это не в наших традициях — допускать чужаков к участию в наших концертах; наша сцена предназначена исключительно для нашего люда, так было всегда и так всегда будет. Поэтому дальнейшее обсуждение этого вопроса не имеет никакого смысла.
Он решительно поглядел на капеллана.
— Верно, — согласился Дойль. — Но ведь нет же ничего предосудительного, если кто-нибудь из нас приглашает родственника поглядеть на смотр наших талантов… Так почему же тогда отказывать армейскому приятелю? Почему отказывать ему в возможности выступить? Это имеет очень большое значение для поднятия морального духа Яна. Насколько я его понял, ему кажется, что в последнее время все у него идет вкривь и вкось. Он не очень-то умный человек. В самом деле, ему, как мне кажется, лучше бы заниматься физическим трудом. Но, если у него есть артистические способности, взять например, эту его идею с кувшинами…
Проверяя свои документы, Тишман выяснил, что представление в «Аврааме Линкольне» посетит наивысшего ранга разведчик Белого Дома, мисс Джанет Раймер. Лучшие номера, подготовленные жильцами, будут, разумеется, оставлены именно на этот вечер… так что Дункану и Миллеру с их экзотическим оркестром на кувшинах придется добиваться привилегии выступить именно этим вечером в острой конкуренции, а ведь совсем немало будет номеров — так во всяком случае полагал Тишман — определенно более высокого качества. Ведь это, что там не говори, просто кувшины… и даже не электронные. Но с другой стороны…
— Ладно, — выразил он вслух свое решение. — Я согласен.
— Вы еще раз проявили себя человечным, — не преминул подчеркнуть Дойль, причем у него было такое умильное выражение лица, что вызвало у Тишмана отвращение. — Как я полагаю, мы все насладимся мелодиями Баха и Вивальди в исполнении Дункана и Миллера на их неподражаемых кувшинах.
Тишман, поморщившись, неохотно кивнул.
***
Это Джо Пард, самый старый жилец дома, уведомил Винса Страйкрока о том, что его жена — или, если уж быть более точным, его бывшая жена Жюли, живет на самом верхнем этаже у Чика. И находится там все это время.
У моего собственного брата, с горечью отметил Винс, все еще не в состоянии постичь услышанное.
Время было уже позднее, почти одиннадцать часов, близкое к комендантскому часу. Тем не менее, Винс тотчас же решительно направился к лифту и мгновеньем позже уже поднимался на самый верхний этаж «Авраама Линкольна».
Я убью его, твердо решил он. А еще лучше — убью их обоих.
И мне это, по всей вероятности, сойдет с рук, рассудил он, перед лицом суда присяжных, состав которых подбирался среди жильцов дома по жребию, потому что, в конце-то концов, я не кто иной, как паспортист, официальный учетчик удостоверений личности; все это понимают, и я пользуюсь всеобщим уважением. Мне люди доверяют. А какое положение занимает Чик, здесь, в нашем доме? И еще я работаю в, по настоящему, солидном картеле, «Карп унд Зоннен», в то время, как Чик работает в какой-то вшивой компании, находящейся на грани банкротства. И всем это тоже прекрасно известно. Факторы, подобные этим, очень важны. Их принимают в расчет. Независимо от того, нравится ли это кому-то или нет.
И был еще один, по сути, решающий фактор, совершенно неопровержимый факт, заключающийся в том, что Винс Страйкрок был гестом, а Чик даже не мог бы представить документов, гарантирующих уплату квартирной задолженности.
Возле двери в квартиру Чика он приостановился, стучаться сразу не стал, а просто какое-то время стоял в нерешительности в коридоре. Как это все-таки ужасно, признался он в душе. Ведь в действительности-то он очень любил своего старшего брата, который в свое время так помогшему стать на ноги. А может быть, Чик для него в самом деле значит куда больше, чем Жюли?
Подняв руку, он постучался.
Дверь отворилась. На пороге стоял Чик в синем рабочем халате с журналом в руке. Он выглядел чуть старше, чем обычно, каким-то более усталым, более угнетенным, чем обычно, он даже, кажется, еще сильнее облысел.
Теперь я понимаю, почему ты не заходил ко мне все эти дни и не пытался меня утешить, — сказал Винс. — В самом деле, как ты мог это сделать, если все это время Жюли жила здесь, у тебя?
— Проходи, — сказал Чик, держа дверь нараспашку.
Усталой походкой он прошел вместе с братом в небольшую гостиную.
— Как я полагаю, ты намерен хорошенько мне досадить, — проговорил он, обернувшись. — Только этого мне еще и не хватало. Моя чертова фирма вот-вот обанкротится…
— Кого это беспокоит? — произнес, отдуваясь Винс. — Это как раз то, чего вы заслуживаете.
— Он стал искать взглядом Жюли, но нигде не видел ни ее саму, ни каких-либо следов ее вещей. Неужели старик Джо Пард опростоволосился? Это исключено. Парду было известно доподлинно все, что происходит в доме.
Сплетни составляют суть его жизни. Здесь он был непререкаемым авторитетом.
— Я слышал кое-что интересное в сегодняшнем выпуске новостей, сказал Чик, усаживаясь на кушетку напротив своего младшего брата.
— Правительство решило сделать исключение в применении Акта Макферсона. В отношении психоаналитика по имени Эгон…
— Послушай, — перебил его Винс. — Где она?
— У меня неприятностей предостаточно и без твоих этих наскоков.
Чик поглядел в упор на своего младшего брата.
— А за нее я тебе сейчас влеплю пощечину.
Винс Страйкрок едва не задохнулся от ярости.
— Я пошутил, — промямлил Чик натянуто. — Прости, за то, что так сказал. Сам не пойму, как это у меня вырвалось. Она ушла куда-то за покупками. Содержать ее — дело недешевое, кому, как не тебе знать об этом?