Интересно, была ли вообще когда-нибудь Молли на севере? Орион и Северная Калифорния практически обезлюдели после катастрофы 1980 года. Они очень пострадали от управляемых ракет красных китайцев и, разумеется, от выпадения радиоактивных осадков в течении следующего десятилетия. По сути уровень радиации в этих местах до сих пор еще был весьма высоким, однако, как утверждали специалисты из НАСА, теперь он уже не представлял серьезной опасности.
Пышная тропическая растительность, буйство разнообразных форм, обусловленное радиоактивными осадками… Заросли лесов, которые теперь приобрели едва ли не тропические качества… И почти никогда не прекращающиеся дожди; частыми и обильными они были и до 1990 года, теперь же превратились в непрерывные ливни.
— Готовы, — сказал Джиму Планку Нат.
Не выпуская торчавшую между зубами незажженную сигару «Альта Камина», Планк произнес:
— Тогда поехали — мы и твой ручной глист. Записывать величайшего безрукого пианиста нашего столетия. Послушай, Нат, вот какая шутка пришла мне в голову. В один прекрасный день Ричард Конгросян попадает в аварию в общественном транспорте; он весь в переломах и ушибах в результате аварии, а когда через некоторое время с него снимают все бинты — его! А ведь у него отрасли руки! — Планк сдержанно рассмеялся. — И поэтому он уже больше не в состоянии играть.
Опустив книгу, Молли спросила подчеркнуто холодным тоном:
— Мы, что, подразвлечься собрались во время этого перелета?
Планк зарделся, пригнулся и стал копошиться в своей записывающей аппаратуре, проверяя ее работоспособность.
— Прошу прощения, мисс Дондольдо, — извинился он, хотя голос его звучал совсем не виновато; в нем сквозило едва сдерживаемое негодование.
— Вот и поднимайте в воздух свой вертолет, — предложила Молли и вернулась к своей книге.
Это была запрещенная книга социолога двадцатого столетия Райта Миллса. Молли Дондольдо, подумалось Нату, не в большей степени гест, чем он или Джим Планк, однако совершенно спокойно у них на глазах читает то, что запрещено читать лицам, принадлежавшим к их классу. Замечательная женщина, во многих отношениях, восхищенно отметил он про себя.
— Не будьте такой строгой, Молли, — улыбнулся он.
Не поднимая глаз, Молли заметила:
— Терпеть не могу остроумия испов.
Двигатель вертолета завелся с полуоборота; умело обращаясь с органами управления, Джим Планк быстро поднял его высоко в воздух, и они отправились к северу, пролетая над прибрежными шоссе и Имперской Долиной с ее густо переплетенной сетью каналов, простиравшихся до самого горизонта.
— Судя по всему, полет будет прекрасным, — сказал, обращаясь к Молли, Нат. — Я это чувствую.
Молли в ответ только пробурчала:
— Вы лучше бы побрызгали водичкой своего червяка или как там его еще называют. Откровенно говоря, то я предпочитаю, чтобы меня оставили в покое, если вы не возражаете.
— Что вам известно о трагедии в личной жизни Конгросяна? — продолжил однако беседу с ней Нат.
Некоторое время она молчала, затем пояснила:
— Она в какой-то мере связана с выпадением радиоактивных осадков в конце девяностых годов. Как мне кажется, речь идет об его сыне. Но никто не знает ничего определенного; я не располагаю какой-либо закрытой информацией, Нат. Хотя и ходят слухи, будто его сын — чудовище.
Нат еще раз ощутил холодок страха, который уже пришлось ему испытывал раньше при мысли о необходимости посещения Конгросяна.
— Пусть это вас не сильно расстраивает, — сказала Молли. — Ведь со времени осадков девяностых годов отмечено очень много особых случаев рождения. Неужели вы сами этого не замечаете? Я — так даже очень часто замечаю. Хотя, может быть, вы предпочитаете прятать глаза при виде таких детей.
Она закрыла книгу, обозначив место, где она читала, загнутым углом страницы.
— Это цена, которую мы платим за нашу во всех иных отношениях незапятнанную жизнь. Боже мой, — Нат, вдруг поморщилась она, неужели вам удалось свыкнуться с этой штуковиной, с этим рекордером «Ампек», от которого у меня холодок пробегает по коже, от всего этого мерцания и возбужденного состояния этого существа? — и затем продолжила. — Возможно, уродство сына обусловлено факторами, каким-то образом связанными с парапсихическими способностями его отца; может быть, сам Конгросян винит в этом себя, а не радиацию. Спросите у него, когда туда доберетесь.
— Спросить у него? — эхом повторил Нат, ужаснувшись от одной мысли об этом.
— Разумеется. А почему бы и нет?
— Совершенно безумная идея, — сказал Нат.
И, как это нередко у него бывало во взаимоотношениях с Молли, ему опять показалось что она была чересчур уж суровой и агрессивной: не женщина, а настоящий мужик, да и только. Была ей внутренне присуща какая-то душевная черствость, что не вызывало у него особого восторга.
Молли была слишком уж интеллектуально ориентированной, ей не доставало мягкости, добросердечия ее отца.
— Почему вам захотелось принять участие в этой поездке? — спросил он у нее.
Определенно не для того, чтобы послушать, как играет Конгросян; это было очевидным, подумал он. Возможно, причиной был его сын, этот специфический ребенок, — Молли всегда влекло к чему-то необычному. Он же испытывал к таким вещам отвращение, хотя внешне ничем этого не показал.
Ему даже удалось улыбнуться, глядя на нее.
— Я просто обожаю Конгросяна, — спокойно объяснила Молли. — Для меня будет особым удовольствием повстречаться с ним лично и послушать его игру.
— Но ведь я сам слышал, — сказал Нат, — как вы говорили, что сейчас плохо расходятся псионические версии Брамса и Шумана.
— Ну почему вы, Нат, не способны отделить свою личную жизнь от дел фирмы? Мне очень по вкусу стиль Конгросяна, но это вовсе не означает, что его будут бойко раскупать. Видите ли, Нат, последние несколько лет у нас очень хорошо расходятся все разновидности народной музыки. Я бы даже осмелилась сказать, что такие исполнители, как Конгросян, какими бы популярными они ни были в Белом Доме, являются анахронизмами, и мы должны быть максимально бдительными, чтобы и нас самих вместе с ними не постиг экономический крах.
Она слегка улыбнулась ему, лениво ожидая, какою будет его реакция.
— И открою вам еще одну причину, по которой мне захотелось лететь. Вы и я сможем провести очень много времени вместе, досаждая друг другу.
Только вы и я, в течении всей поездки… мы можем остановиться в мотеле в Дженнере. Вам это не приходило в голову?
Нат затаил дыхание.
Теперь ее лицо расплылось в улыбке. Как будто она в самом деле потешалась над ним, отметил он про себя. Молли может вертеть им, как ей вздумается, может заставить его сделать все, что только пожелает. Они оба знали это, и это доставляло ей удовольствие.
— Ты хочешь на мне жениться? — переходя на доверительный тон, спросила у него Молли. — Являются ли благородными твои побуждения в старомодном смысле, характерном для двадцатого столетия?
— А твои? — в тон ей спросил у нее Нат.
Она только пожала плечами.
— Может быть, мне нравятся чудовища. Ты мне нравишься, Нат, ты и твоя червеобразная записывающая аппаратура, которую ты лелеешь и балуешь, будто это жена или любимое домашнее животное.
— Я бы точно так же относился и к тебе, — вырвалось у Ната.
Но тут он вдруг почувствовал, что за ним наблюдает Джим Планк, и весь ушел в разглядывание местности под шасси вертолета.
Их откровенный разговор с Молли — явно смутил Джима. Планк был инженером — простым испом, как выразилась Молли, но человеком очень неплохим, и ставить его в неловкое положение не стоило.
И, отметил про себя Нат, меня тоже. Единственным из нас, кому в самом деле доставляли удовольствие разговоры подобного рода, была Молли. Но в этом не было ни малейшего жеманства с ее стороны.
И эта последняя мысль полностью избавила его от поднявшегося было раздражения.
***
Автомагистраль с ее централизованно управляемыми автомобилями и другими транспортными средствами, которые поначалу мало различимыми ручьями вливались в широкие потоки утомила Чика Страйкрока. Находясь в кабине своего индивидуального автомобиля он чувствовал себя участником какого-то ритуала черной магии, словно он, как и все остальные водители, доверили свою жизнь силе, о которой лучше и не рассуждать. На само же деле это был простой саморегулирующийся маяк, который корректировал положение его автомобиля, соотнося его с положением других экипажей и придорожных барьеров магистрали. Чик сидел в машине, читая утренний выпуск нью-йоркской «Таймс». Внимание его было всецело поглощено газетой, и вместо того, чтобы разглядывать проносящиеся мимо него индустриальные пейзажи, он размышлял над статьей, речь в которой шла о дальнейшей судьбе открытия на Ганимеде одноклеточных ископаемых организмов.
Давно исчезнувшая цивилизация, отметил про себя Чик. Еще один, более глубокий слой вот-вот будет раскопан автоматическими эскалаторами, действующими в безвоздушной среде с почти нулевой силой притяжения, характерной для спутников планет-гигантов.
Мы опустились до прямого грабежа, подумалось ему. Углубившись еще на один слой, мы бы могли обнаружить комиксы, противозачаточные средства и пустые бутылки из-под кока-колы. Но они — власти — ничего нам не скажут об этом. Кому охота обнаружить, что вся солнечная система была освоена производителями кока-колы еще два миллиона лет тому назад? Невозможно было, во всяком случае ему, даже вообразить цивилизацию, построенную любой формой жизни, которая не придумала бы кока-колу. В противном случае, имелись ли достаточные основания для того, чтобы назвать ее «цивилизацией»? Однако в этом месте своих невеселых рассуждений он сообразил, что слишком уж позволил разлиться своей желчи. Такое Маури не понравится. Не лучше ли взять себя в руки до того, как переступить порог конторы фирмы? Чтобы паршивое настроение не сказалось пагубно на делах.
Ведь бизнес должен продолжаться как ни в чем ни бывало. В этом утверждении сконцентрирован суть наших дней, — если не всего нынешнего столетия. Вот в чем я расхожусь со своим младшим братом — в своей способности ясно различать то, что является по-настоящему существенным при каждом новом жизненном повороте, и не теряться в лабиринте чисто внешних ритуалов. Если бы Винсу это удавалось в такой же мере, как и мне, мы были бы абсолютно одинаковыми.
Тогда и жена, скорее всего, не ушла бы от него.
А Винса привлекали бы к участию в той программе, придуманной Маури Фрауэнциммером и лично им изложенной самому Зеппу фон Лессинджеру на конференции специалистов по изготовлению эрзац-продукции в Нью-Йорке в 2023 году. Программе в соответствии с которой предполагалось, воспользовавшись результатами экспериментов фон Лессинджера по перемещениям во времени, послать квалифицированного психиатра в 1925 год для того, чтобы вылечить Адольфа Гитлера от паранойи, которую он страдал.
Очевидно сам фон Лессинджер предпринял определенную попытку в этом направлении, но приты оставили ее в тайне. Они воспользовались ее результатами для защиты своего привилегированного статуса, отметил про себя Чик. А самого фон Лессинджера теперь уже нет в живых.
Что— то пропищало справа от него. Так называемая «рекламка», плотно прилипнув к кузову машины, начала ползти по нему, преодолевая упругий поток встречного воздуха, к щели между дверцей и кузовом. Еще немного -и она протиснется внутрь кабины и обрушится на него самым нахальным образом, столь характерным для всей рекламной фирмы Нитца.
Он мог бы, если она протиснется через щель, убить ее. Она была существом смертным. Рекламные агентства однако, подобно самой природе, не скупились насылать целые орды таких существ.
Реклама, величиной не больше мухи, начала жужжать свой текст, как только ей удалось пробиться внутрь.
— Послушай! Разве ты сам временами не говорил самому себе: бьюсь об заклад, что другие посетители ресторана только и делают, что наблюдают за мною. И теперь ты никак не можешь выбраться из чисто психологического тупика, в который сам себя загнал, не зная, каким же все-таки образом избавиться от этой, такой серьезной, вызывающей у тебя тяжелое душевное расстройство, привычки становиться крайне подозрительным, особенно…
Чик раздавил ее каблуком.
***
Визитная карточка напомнила Никель о том, что премьер-министр Израиля уже прибыл в Белый Дом и теперь дожидается ее в приемной с камелиями.
Эмиль Старк — стройный, худощавый, всегда имеющий в запасе еврейский анекдот («Однажды Бог встретил Иисуса, а на Иисусе была…» — что дальше, она не помнила, слишком сонной она еще была). Сегодня у нее была заготовлена шутка для него, которую она позаимствует из доклада комиссии Вольфа.
Позже, она в халате и шлепанцах пила кофе и читала утренний выпуск «Таймс», затем отшвырнула газету и взяла документ, который представила ей комиссия Вольфа. Кого они выбрали? Германа Геринга. Она пролистала доклад и очень пожалела, что не уволила генерала Вольфа давным-давно. Высшие армейские чины подцепили совсем не того человека из эры Варварства, чтобы иметь с ним дело. Она понимала это, а вот власти в Вашингтоне согласились с тем, чтобы следовать рекомендациям Вольфа, до них еще не дошло, насколько типичным болваном-солдафоном он был. Но это также показывало и силу армейского генштаба даже в чисто политических сферах в наши дни.
Она позвонила Леоноре, своей секретарше.
— Скажи Эмилю Старку, чтобы он вошел.
Откладывать эту встречу дальше было бессмысленно; так или иначе, но Старк, по всей вероятности, будет доволен. Подобно многим другим, премьер-министр Израиля, несомненно, воображал, что Геринг был простым клоуном. Они так и не переварили материалы Нюрнбергского процесса, прошедшего по окончании Второй мировой войны, если они так считали.
— Доброе утро, миссис Тибо, — произнес, улыбаясь, появившийся в гостиной Старк.
— Это Геринг, — сказала Николь.
— Разумеется, — Старк продолжал улыбаться.
— Вы чертовски глупы, — сказала она. — Он слишком ловок — для любого из нас, вам разве это не ясно? Если мы попытаемся вести дела при его посредничестве…
— Но к концу войны Геринг потерял расположение Фюрера, — вежливо заметил Старк, усаживаясь за столик напротив нее. — Он был замешан в проигрываемой военной кампании, тогда как гестапо и ближайшее окружение Гитлера только упрочило свою власть. Борман, Гиммлер, Эйхман, чернорубашечники. Геринг понимал, что означает для военной фракции партии поражение в войне.
Николь молчала. В ней нарастало раздражение.
— Неужели это вас так сильно беспокоит? — вкрадчиво произнес Старк. И мне очевидны связанные с этим трудности. Но ведь у нас достаточно простое предложение, которое мы хотим сделать рейхсмаршалу, разве не так? Его можно изложить в одной незамысловатой фразе, и он поймет его.
— О да, — согласилась она. — Геринг поймет. Он также еще поймет, что если отвергнуть наше первое предложение, мы смиримся с меньшим, затем удовольствуемся еще меньшим, и в конце концов… — Она помолчала. — Да, это серьезно меня беспокоит. Как я полагаю, фон Лессинджер оказался прав в своих последних выводах — никому и близко не стоит соваться к Третьему Рейху. Когда имеешь дело с психопатами, трудно не заразиться от них. От общения с ними и сам становишься душевнобольным.
— Подумайте еще, — тихо сказал Старк, — о тех шести миллионах евреев, чьи жизни нужно спасти, миссис Тибо.
Николь тяжело вздохнула.
— Ладно! Глаза ее сверкнули гневом, но израильский премьер спокойно выдержал ее взгляд; он не боялся ее. Не в его привычках было тушеваться перед кем бы то ни было; он прошел долгий путь к этой своей должности, и успех ему был бы заказан, если бы он вел себя иначе. Трусу нечего было делать в его положении. Израиль был — и сейчас, и всегда — небольшой страной, существовавшей между могущественными блоками, которые могли в любой момент, когда им заблагорассудится, стереть ее с лица земли. Старк даже слегка улыбнулся в ответ на ее гнев — или ей только показалось? И от этого еще большая ярость охватила ее. Ярость ощущения собственного бессилия.
— От нас вовсе не требуется уладить это дело прямо сейчас, попытался успокоить ее Старк. — Я уверен, ваш ум занят еще и многими другими, не менее важными делами, миссис Тибо. Например, сегодняшним концертом в Белом Доме. Я получил на него приглашение, — тут он похлопал по карману пиджака, — о чем, я в этом не сомневаюсь, вас поставили в известность. Нас ждет прекрасный парад талантов, не так ли? Ведь так всегда бывает на концерте в Белом Доме. — Голос у него был вкрадчивый, мягкий, успокаивающий. — Не возражаете, если я закурю? Он достал из кармана небольшую плоскую золотую коробку, из которой извлек сигару.
Вот эти я пробую впервые. Филиппинские сигары из листьев табака сорта «Изабелла». Кстати сказать, ручной работы.