Летняя жара стала спадать. Океанские муссоны несли темные дождевые тучи. В горах, у подножия Гималаев, выпали первые дожди.
Лал Чандр ходил озабоченный, подгонял строителей: нельзя медлить, вот-вот прибудет вода в речке…
Рытье обводного канала заканчивалось. С утра до вечера непрерывно тянулись полуголые люди, несли на головах корзинки с землей. Федор не выдержал: дал Сингху эскиз одноколесной тачки и, когда она была готова, показал ее Лал Чандру.
— Смотри, один человек с тачкой свезет вшестеро больше, чем в корзинке на голове.
— Людей надо вшестеро меньше, — ответил Лал Чандр, — но каждому из них надо сделать такую колесницу. За это придется платить плотникам, а земленосам я ничего не плачу… Но времени мало — пусть будет по-твоему.
Плотина, шлюзовый затвор и желоб были готовы и ожидали только подъема воды в речке.
Водяное колесо тоже ожидало воды. От колеса через отверстие в стене уходили в храм, в помещение, примыкавшее к главному залу, длинные деревянные валы.
Федор рассчитал, что водяное колесо будет делать около четырех оборотов в минуту, а оба параллельных вала, получающих от него движение, будут крутиться в тридцать раз быстрее.
На каждом валу было насажено по десять двухсаженных дисков из дерева, покрытого гладкой, блестящей коркой какой-то редкой смолы. Длина окружности каждого диска составляла примерно шесть с третью сажен. При ста двадцати оборотах в минуту точка на окружности будет пробегать полторы версты в минуту, девяносто верст в час.
Сколько это будет в секунду? Федор быстро прикидывал острой железной палочкой на сухом пальмовом листе, связка которых — индийская записная книжка — всегда висела у него на поясе.
Получилось без малого тринадцать сажен в секунду!
«Не разнесет ли диски?» — подумывал Федор. В то время расчеты на прочность еще не были известны, и люди пользовались опытными модульными соотношениями.
Часть дисков машины молний была снабжена с обеих сторон пластинками из листового золота, по которым скользили щетки из тонкой золотой канители.
Каждый из остальных, не имеющих пластинок дисков проходил между двумя кожаными подушками, наполненными веществом, состава которого Федор не дознался. Рычаги с грузами плотно прижимали подушки к дискам.
В том же помещении, неподалеку от машины, стояло двенадцать огромных медных бочек.
Все это соединялось сложным переплетением канатов, свитых из медной проволоки и надежно обернутых промасленной тканью.
В разных местах канаты прерывались медными засовами с рукоятками из черного дерева. С их помощью можно было перепускать тайную силу куда угодно.
В главном зале храма, перед статуей Кали, в полу был квадратный бассейн, наполненный водой, — сюда были скрытно подведены медные канаты, соединенные с вогнутыми зеркалами.
Федор зарисовал для себя паутину канатов, тщательно пометив, какой конец куда подходил и прикреплялся.
А вода в речке прибывала с каждым днем. Прегражденная плотиной, она заполнила скалистое ущелье и с грохотом низвергалась через открытый водослив.
После памятной ночи за Федором, не таясь, с утра до вечера ходили по пятам два здоровенных факира. Ночью они укладывались у дверей его комнаты при храме. Нечего было и думать рассказать Сингху о том бестелесном брахмане: факиры нагло присаживались рядом на корточки и слушали все, о чем говорилось.
Бестелесный… Не в дурном ли сне привиделся он? Снова и снова вспоминал Федор, как проскочил с ножом сквозь оборотня… Куда ни ступи — всюду нечистая сила в этом проклятом краю. Был Федор не робкого десятка, сколько баталий прошел — ни разу не дрогнул. Но тут… Да кто не окажет конфузии перед нечистой силой? Разве что нехристь, запродавшийся дьяволу…
Вспоминал Федор и другое. Старик в башне… Нож, на глазах у Федора ставший бесплотным, яко воздух… Федор пытался припомнить: как же это было? Он крутил машину молний, а старик сунул нож в какие-то закрученные проволоки… Машина молний была не совсем такая, как у Лал Чандра… Вспоминал, как сквозь туман, странные слова старика: мол, не может верховный жрец без меня обходиться… Как понимать? Уж не сам ли старик сделал того жреца бестелесным?…
И еще вспоминал испуг на лице Бестелесного, когда кинулся на него с ножом. Отчего же было ему пугаться? Может, недавно стал он неуязвимым, не привык еще?…
Кругом шла голова у Федора.
Непременно надо поведать сикхам о чуде. Рам Дас — вот кому все рассказать. Но Лал Чандр услал куда-то своего возницу с поручением…
Эх, зря послушал старика, спрятал тот волшебный нож: надо было тогда пырнуть ножом Бестелесного, а там будь что будет…
С Бхарати виделся Федор не часто. А при встречах — лишнего слова не вымолвишь: соглядатаи торчали рядом, ушастые, нахальные, только что в рот не лезли…
Как-то Бхарати, выйдя вечером к речке, где они иногда встречались, принесла с собой ситар — индийскую лютню с длинным грифом и навязанными ладами.
Она спела ему песню — грустную, протяжную. Странно звучал ее тонкий голос, в самую душу западал.
Федор заинтересовался инструментом. В Хиве, в доме Садреддина, видел он такой ситар, только там играли на нем смычком, а Бхарати щипала струны пальцами.
— А ну я попробую, — сказал он.
Провел пальцами по струнам — непривычный лад. Перестроив ситар, как лютню, он спел девушке несколько русских песен. Она глядела на него темными, широко раскрытыми глазами, улыбалась. Федор обнял ее за плечи, притянул к себе, шепнул:
— Любушка ты моя…
Рядом зашуршало, из-за кустов высунулась лохматая голова. Федор резко встал, плюнул факиру под ноги:
— Тьфу, послухи треклятые! Креста на вас нет, пёс вас нюхай!
Ситар он унес к себе в комнату. Долго сидел, скрестив ноги, на подушке, пощипывал струны, складывал и напевал чувствительные вирши:
Вдруг до слуха его донесся мощный рокочущий гул. Федор прислушался. Потом отбросил ситар и выскочил из комнаты. Сторожа, спавшие у дверей, сразу повскакали и побежали следом.
Гул шел от желоба. Федор понял, что водяной затвор поднят и вода устремилась к колесу.
Федор вбежал в главный зал храма. В темноте уверенно нащупал узкую дверь за спиной шестирукой богини, шагнул в тайное помещение, где стояла машина молний. Увидел то, что ожидал: диски вращались с огромной скоростью, издавая мягкий шипящий звук. Золотые пластинки сливались в круги, отражали красноватый свет масляных ламп. Пахло грозовой свежестью.
У машины возилось человек шесть — все такие, что раньше не встречались Федору. Лал Чандр стоял в стороне и наблюдал. Он не услышал, как вошел Федор.
Обида переполнила Федора. Вот оно как! Сколько трудов положил он на строение этих махин, сколько всякой всячины придумал, а его не позвали даже на пробный пуск колеса. Разве Лал Чандр управился бы без него? Как бы не так! А теперь, когда дело сделано, не удосужился позвать его, Федора, посмотреть машину в работе.
И, начисто забыв обо всем, кроме своей обиды, Федор дернул Лал Чандра за широкий рукав. Лал Чандр испуганно обернулся.
— Зачем ты явился сюда?
— Почему меня не позвал? — крикнул Федор.
— В тебе нет надобности, когда машина построена. — В голосе Лал Чандра уже не было обычной ласковости.
Федор сгреб брахмана за ворот и затряс его.
— Я тебе не раб, а российского флота поручик! — бешено приговаривал он по-русски, как всегда, когда забывался. — Душу вытряхну вон!..
Лал Чандр закричал. На его гортанный вскрик обернулись люди. Побросав свои дела, накинулись на Федора. Федор яростно отбивался. То один, то другой индус, непривычный к кулачному бою, валился наземь, но тут же вскакивал и снова кидался.
Лал Чандр, пригнувшись, выскочил в низкую дверь. Федор вырвался из цепких рук нападающих, кинулся за ним. Брахман заметался, длинная одежда мешала ему. С минуту, как в детской игре, они кружили вокруг грозной богини, меняя направление.
Замелькали факелы. С полдюжины индусов снова накинулись на Федора. Но он опять вырвался и, прыгнув, поймал Лал Чандра за рукав. С наслаждением с маху ударил его по скуле. Брахман, кувыркнувшись, свалился в бассейн.
Последнее ощущение — туго перехваченное горло. Федор захрипел…
Очнулся он у себя в комнате. Голова гудела от боли, ныли суставы рук. Пошатываясь, Федор подошел к двери, рванул…
Дверь была заперта снаружи.
Надежды на освобождение не было.
Дважды в день ему приносили скудную пищу. Люди Лал Чандра сторожили его крепко. Близилась развязка…
Однажды вечером Федор, сидя на полу перед низеньким столиком, при свете масляного светильника разбирал свои заметки. Начал он их писать давно, еще по пути в Индию. Да что толку от этих заметок, если… Федор тоскливо оглядел полутемную сводчатую комнату. Не вырваться отсюда.
Он закрыл глаза, уронил голову в ладони…
Заснуть бы здесь, а проснуться в тесной каюте, услышать скрип переборок, рокотание роульсов под канатами, топот босых ног по палубе, боцманские крики: «Всех наверх, фордевинд ворочать!..» Увидеть в оконце зеленое бескрайнее море и белых чаек…
Вдруг в комнату упал камешек. Федор вздрогнул, вскочил на ноги. Откуда-то сверху донесся неясный шорох. Федор поднял глаза и увидел в полутьме смуглую обнаженную руку, просунувшуюся в вентиляционное отверстие.
«Началось, — подумал он тревожно. — Змей ядовитых через дыру набросают или ядовитого зелья насыплют…»
— Оэй, Федор! — раздался тихий оклик.
У Федора отлегло от сердца: он узнал голос Рам Даса. Как же он пробрался узким лазом? Кирпичи расковырял, должно быть…
Федор залез на столик и, дотянувшись, пожал мускулистую руку, торчащую из отверстия.
— Подай голос, — сказал невидимый за стеной Рам Дас.
— Да я это, кому здесь еще быть! Слушай, Рам Дас… — И Федор быстро стал рассказывать о случае в башне.
— Как ты сказал? — перебил его Рам Дас. — Брахман бесплотен? Проходит сквозь стены?…
— Да.
— Ты видел это своими глазами?
— Видел…
— Неужели их боги так сильны? — В голосе Рам Даса Федору послышался страх…
«Все погибло, — подумал Федор в отчаянии. — Одна была надежда — на сикхов. А теперь увидят они на празднике такое чудо — разве устоят?…»
— Слушай, Рам Дас! Это еще не все…
И Федор торопливо досказал о том, как старик сделал бесплотным клинок его ножа.
— Ты говоришь, этим ножом можно поразить Бестелесного? — донесся глухой голос Рам Даса.
— Да! Да! Он у старика за окном. Достань его, Рам Дас!
— К нему трудно пробраться, его крепко караулят… Слушай! Я сделаю все, чтобы тебе помочь. Но ты… Будь готов ко всему. Прощай, мне пора!
Глава двенадцатая, Паломники стекаются к храму Кали. — Празднество началось. — Колесница Джаггернаута. — Молнии в храме. — Махатма Ананга. — «Пусть чужеземец умрет!» Конец Бестелесного
Гой, Малюта, Малюта Скуратович,
Не за свой ты кус принимаешься,
Ты этим кусом подавишься!
А. К. Толстой, «Князь Серебряный»
По дорогам шли и ехали люди. С юга, из Гуджрата и Раджпутаны, с севера, от подножия горных хребтов, с востока, из Лахора и Дели, стекались они к безымянному притоку Инда, где совершалось чудо.
В этом краю, где живут вероотступники сикхи, отрицающие богов, боги решили напомнить людям о себе. И богиня любви и смерти, грозная Кали, проявила в заброшенном с давних лет храме невиданную силу…
Так говорили паломникам приветливые люди на перекрестках дорог и в попутных деревнях.
Они раздавали пищу и указывали дорогу. Молитвенно закатив глаза, рассказывали, как некий пандит постиг высшие учения. Отказавшись от тела, он сохранил видимость и поэтому получил имя Махатма Ананга — «великая душа без плоти».
Нашептывали у дорожных костров, как Махатма Ананга, собрав верных учеников, через близкую людям Кали просил богов ниспослать согласие на землю, раздираемую смутами.
И боги дали знамение. Когда в храм Кали внесли тело одного из учеников Махатма Ананга, ушедшего из жизни ради высшего знания, — богиня не приняла его смерти.
И вот уже много дней тело праведника лежит у ног властительницы жизни и смерти и трепещет, ибо Кали не принимает его смерти.
Но так как богиня ведет точный счет родившимся — пришедшим из прошлого перевоплощения; и умершим — ушедшим в перевоплощение следующее, то за возврат жизни праведнику ей в жертву должна быть принесена другая жизнь.[19]
И уже назначен день жертвоприношения, когда грозная Кали вернет жизнь праведнику и всенародно явит могущество старых богов.
Паломники шли тесными толпами. Отстать было опасно: неуловимое братство тугов-душителей уже послало людей на торжество в честь своей богини.
Толпы народа окружили храм. Ложбина между храмом и берегом речки была густо покрыта палатками и шалашами.
В стороне от всех, ниже по течению речки, расположились неприкасаемые.
Яркое солнце освещало пеструю картину — белые одежды мужчин и цветные покрывала женщин, бронзовые лица и тела, полосатые шатры торговцев и бесчисленные повозки.
Говор, крики, детский плач, рев быков, выкрики торговцев, заунывные звуки пунги — дудочек заклинателей змей — все это слилось в нестройный гул и заглушило рокот воды в желобе.
В храм пока не пускали. Но оттуда доносилась ритуальная музыка, и в его широком преддверии храмовые танцовщицы — девадаси — изгибали в культовых танцах свои гибкие смуглые тела, блестящие от душистого масла.
То и дело из храма выходили брахманы с перевязью из тройного шнура через левое плечо — знаком высшей касты. Они благословляли народ и совершали помазание «белой землей»: смесью из разведенной на рисовой воде пыли, растертого сандалового дерева и помета священного животного — коровы.
Суровым жителям северо-запада раздавали южные редкости — жевательную смесь плодов арековой пальмы, листьев бетеля и жженой устричной скорлупы; эта жвачка глушила голод и окрашивала слюну в кроваво-красный цвет.
Раздавали «освободителя грехов» — настой дурмана, освобождающий на время от рассудка и памяти, и «слезы забвения» — приготовленный из мака напиток. Особенно щедро раздавали бханг — напиток из сока нежных верхушек индийской конопли, смешанного с настоем мускатного ореха и гвоздики.
Бродили в толпе смуглые жители Раджпутаны с бородами, зачесанными за уши. Бойкие, верткие торговые люди с юга продавали фрукты, украшения и тайные лекарства: целебную нафту из далекого Бад-кубэ[20] для лечения кожных болезней, толченый носорожий рог — средство от всех болезней, и многое другое.
Тучи мух висели над становищем паломников. Запах душистой мази — нарда — смешивался с запахами пищи, людского и бычьего пота, благовонными курениями, дымом костров и полынным духом наркотиков.
Возбуждение толпы нарастало. Люди требовали чудес.
В полдень, из ворот храма выкатили огромную колесницу Джагганахта-Джаггернаута — владыки мира Вишну в воплощении Кришны.
Статуя из дерева, облицованного слоновой костью, ослепительно блестела на солнце. Впрягшиеся в колесницу люди медленно катили ее по каменистой дороге. Они не чувствовали тяжести: дурманные напитки и курения сделали свое дело. Они хрипло выкрикивали молитвы, их глаза лихорадочно блестели.
Толпа бесновалась. Каждый хотел дотронуться до колесницы. Многие, кому не удалось протолкаться к святыне, в исступлении наносили себе раны — кто ножом, кто острым камнем.
И уже кто-то, обезумев, кинулся под огромное колесо, усаженное шипами. За ним второй, третий… Еще… Вокруг — орущие перекошенные рты… Ведь смерть под колесницей Джаггернаута — это немедленное перевоплощение в высшем образе. Пока изнуренное тело крестьянина, обремененного долгами и голодной семьей, корчится в предсмертных судорогах под широким ободом колеса, душа его может перебраться в тело новорожденного младенца в богатом брахманском доме…