— Человеческой жизни не хватило бы, чтобы перебрать все комбинации, — говорит Григорий Маркович. — У вас получилось случайное совпадение, а повторение случайности — дело практически немыслимое. Будь это лет двадцать назад, пришлось бы просто махнуть рукой.
— Григорий Маркович, разрешите узнать, — осторожно спрашивает Привалов: — у вас уже сложилось мнение относительно… э-э… причин проницаемости?
— Об этом, Борис Иванович, говорить еще рано. Но, полагаю, наш друг Багбанлы в принципе совершенно прав: все дело в перестройке внутренних связей вещества. При перестроенных связях проникновение идет по межатомным и межмолекулярным пустотам, которые огромны сравнительно с элементарными частицами.
— А если орбиты внешних электронов пересекутся при встрече? — спрашивает Николай.
Академик улыбается:
— Жолио-Кюри как-то сказал, что, говоря о структуре атома, надо отказаться от образных представлений. Человеческому воображению это не под силу. Только математика может дать представление о действительности. Но, если попробовать выразить словами, никаких круговых орбит нет. Есть амплитуды колебаний электронов.
— Еще вопрос, — говорит Привалов: — какова, по-нашему, физическая природа поля кольца Мёбиуса?
Ученый шутливо поднимает вверх обе руки. А Ли Вэй-сэн, показав в улыбке крупные зубы и тщательно выговаривая слова, замечает:
— Товарищи с юга нетерпеливы. Товарищи с юга не хотят подождать два года или один год.
— Пока что могу сказать вам только одно. — Григории Маркович, слегка сутулясь, подходит к Привалову и выставляет вперед длинный и тонкий указательный палец. — В обычном кольце токи высокой частоты, текущие по наружной и внутренней поверхностям, проходят разный путь. В кольце Мёбиуса, имеющем одну поверхность, токи текут не обычным путем. Происходят какие-то особые явления. Разумеется, в определенной частотной сбстановке. Ну-с, пойдем дальше. — Он ведет гостей в другое помещение. — Поверхность Мёбиуса в высокочастотном контуре — на редкость счастливая догадка, — говорит он, идя по широкому коридору. — Она открывает отличные перспективы, о которых вы, быть может, и не подозреваете. Но, поскольку выдвинута конкретная задача — подводный нефтепровод, — мы решили на первом этапе привязать работу именно к этой задаче. Собственно, задач у нас две. Усиленное поверхностное натяжение должно придать нефтяной струе локальную форму — это раз. Сопротивление ее движению требуется свести до минимума или вовсе снять за счет проницаемости — это два. Правильно?
— Совершенно верно, — подтверждает Привалов.
— Ну-с, вторая задача — дело еще далекое, а вот первая… Впрочем, смотрите сами.
Он распахивает дверь.
Посреди комнаты — круглый бетонный бассейн диаметром в три с половиной метра, облицованный белым кафелем. Стенки бассейна — почти в человеческий рост. Его опоясывает желтой металлической лентой большое горизонтальное кольцо, укрепленное на ребристых изоляторах.
— Кольцо Мёбиуса? — нерешительно спрашивает Николай, разглядывая желтую ленту. — Ну да, вот перекрутка… Вот это колечко!
Вслед за Григорием Марковичем они поднимаются на площадку вровень с верхним краем бассейна. Отсюда видно: чаша бассейна залита до половины густой черной жидкостью с зеленоватым отливом.
— Масло, — коротко бросает академик. — Десять тонн. А теперь смотрите.
Он нажимает кнопку на пульте.
Поверхность масла вспучивается в середине, растет… Края начинают отходить от стенок бассейна, обнажая дно… Все быстрее и быстрее… Какая-то могучая сила стягивает черную жидкость в трехметровый шар почти правильной формы. Поверхность его становится глянцевитой, переливчатой, радужной, и в ней отражаются фигуры на площадке — уродливо искаженные, как в «комнате смеха».
Но, конечно, никому и в голову не приходит смеяться. — О-о! — вырывается у Привалова. Николай изумленными, счастливыми глазами смотрит на черный шар, лежащий в бассейне.
— Попробуйте проколоть. — Григорий Маркович протягивает Николаю эбонитовый стержень с острым наконечником.
Николай берет стержень и упирает острие в шар. Поверхность не поддается. Он давит изо всех сил. Он чувствует — поверхность шара пружинит. Она лишь слегка прогибается под острием, но не прокалывается, нет!
— Не прокалывается! — кричит он.
Академик тихо смеется. Смеется Лида Иванова, усмехается Василий Федорович. Ли Вэй-сэн обнажает крупные белые зубы.
Галерея в Бондарном переулке… Пульсирующая капля ртути… Все отодвинулось, заслонилось огромным черным шаром. Так вот ты какое, поверхностное натяжение!
— Частота… На какой ч-частоте? — Николай заикается от волнения.
— Все расскажем. Эта сила пока недостаточна. Она еще не может заменить десятимиллиметровую стенку стальной трубы.
Академик выключает ток — и шар сразу опадает. Растекается в чаше бассейна. Черная маслянистая поверхность тяжело Колыхнулась концентричными волнами, отраженными от стенок, и застыла.
— Сто тонн, — говорит Привалов. — На погонный метр шестнадцатидюймовой трубы при внутреннем давлении в восемь атмосфер действует сто тонн. Неужели это…
— …будет, — кивает академик. — Кольцо Мёбиуса даст нам и такое поле усиления. Вы, — он наставляет указательный палец на Николая, — шли правильным путем, мы добавили к вашей схеме совсем немногое.
— Товарищи с юга и-зо-бре-тательны. — Ли Вэй-сэн отчетливо произносит каждый слог. — Увеличение поверхностных сил — крупное открытие. До сих пор мы умели обращаться с жидкостями, только заключая их в сосуды. Теперь… Теперь мы будем уметь больше.
— Верно, товарищ Ли, — говорит Григорий Маркович. — «Будем уметь больше» — сказано хорошо. Кольцо Мёбиуса дает именно поле увеличения поверхностных сил. Но — и это закономерный в физике обратимый процесс — на каком-то узком режиме, который нам еще неизвестен, оно дало прямо противоположный эффект: ослабление, раскрытие связей. Строго говоря, случай с пальцем вашего лаборанта, проницаемость, — явление побочное.
— Паразитное, — вставляет, улыбаясь, Василий Федорович.
— Именно. Все смеются.
— Кстати, товарищи, — академик переводит взгляд с Николая на Привалова, — вы представляете себе масштаб этого «паразитного» явления?
Николай молчит. Он давно уже дал себе слово не заноситься. Только трубопровод — больше ничего…
— Всего, конечно, себе не представишь, — говорит Привалов. — Но мы думаем… Переворот в холодной обработке металлов — резание без сопротивления…
Академик кивает.
— Строительство шахт и проходка нефтяных скважин проницающим инструментом, — продолжает Привалов, воодушевляясь. — Я даже думал… Только не смейтесь… Думал о метеоритной защите для космических кораблей…
— Может быть, может быть, — медленно, раздумчиво говорит Григорий Маркович. — Но каждый случай практического применения потребует специальных решений. Нелегких решений… Поверхность вещества обладает энергией, и, кажется, она будет у нас в руках…
— Новый вид энергии?! — Привалов запускает руку в шевелюру.
— Новый источник, — поправляет академик. — Более» близкий и доступный, чем ядерная энергия.
С минуту все молчат.
— Ну-с, давайте спустимся с небес на землю.
Один за другим они спускаются с площадки. Коридор. Вестибюль. Снова хрустит под ногами снег.
Теперь в кабинете академика они обсуждают программу дальнейших работ.
— Перестроенное вещество… — говорит Григорий Маркович. — Подержать бы его в руках… Когда еще наша установка выдаст первый образец… Жаль, что эффект с пальцем вашего лаборанта оказался нестойким. Вот если бы к нам попал каким-нибудь чудом нож Матвеева. Если, конечно, он существовал в природе…
— А может быть, нож и сейчас где-нибудь валяется? — несмело говорит Лида Иванова. — Ведь Матвеев привез его в Россию.
Нож где-нибудь валяется?…
В памяти Николая живо встает летний день, залитый жарким солнцем. Парусные гонки. Моторка Опрятина, и Вова у борта моторки. Он, Николай, подплывает к ним и слышит, как Вова говорит: «Мне, кроме ножа, ничего не нужно». Что-то в этом роде. У Вовы акваланг. У Опрятина в моторке поисковый прибор. Они ищут в том месте, где упала за борт Маргарита Павловна. Перед этим Опрятин приходил к ним в институт — выведывал координаты места падения. И спрашивал… Да, спрашивал, не было ли в руках у женщины металлического предмета… Нож! Матвеевский нож — вот что они искали! Ведь если ящичек с матвеевской рукописью был выброшен из дома Маргариты Павловны — в этом Николай не сомневался, — то у нее же мог быть и матвеевский нож… Ну конечно, он мог быть в другом ящичке!..
Николай припоминает эскизы на последнем листе рукописи. «Источник» — так назывался ящичек, в котором они нашли рукопись. Потом был эскиз другого ящичка, под названием «Доказательство». Доказательство! Что, как не этот нож, могло служить лучшим доказательством!..
И еще: Юрка видел у Опрятина в лаборатории ламповый генератор. Юрка уверял, что не для поднятия уровня моря Бенедиктов и Опрятин возятся с высокой частотой…
Наконец-то он, Николай, связал разрозненные впечатления в единую картину. Есть матвеевский нож! О нем знает Маргарита Павловна, его ищут Опрятин и Вова. Или — уже нашли?…
Ему хочется немедленно рассказать о своей догадке, но он сдерживает себя. Здесь не место. Потом.
Он прислушивается к разговору старших.
— …Если Матвеев мог держать нож за рукоятку, значит, она была из обычного вещества, — говорит Григорий Маркович. — В ноже существовала какая-то переходная зона…
«Дать телеграмму Юрке? — думает Николай. — Пусть попробует выведать что-нибудь у Вовы или у его жены. Надо достать этот нож. Обязательно достать нож…»
Снова он заставляет себя прислушаться к разговору.
Теперь говорит Ли Вэй-сэн:
— Связи в веществе непостоянны. Они находятся в непрерывном изменении…
«Как же мы с Юркой раньше не догадались? — думает Николай. — А тут она сказала, что нож где-то валяется, — и меня осенило…»
— Возможно, нам понадобится практическая помощь вашего института, — говорит академик. — Как отнесется к этому ваше руководство?
— Не знаю, Григорий Маркович, — честно признается Привалов. — Пока мы проектируем Транскаспийский из обыкновенных труб. Срок есть срок, задание есть задание, а идея беструбного нефтепровода — не более чем идея.
— Вам поможет управление по трубопроводам, а точнее — сия девица, представляющая управление. Несмотря на свою привлекательную внешность, она настоящее дитя джунглей. В канцеляриях ей ведомы все шорохи и тропы.
— Григорий Маркович! — восклицает, смеясь, Лида Иванова.
Инженеры прощаются. Привалов со вздохом водружает на голову генеральскую папаху и вместе с Николаем покидает Институт поверхности.
— Борис Иванович, — взволнованно говорит Николай, — девушка права: матвеевский нож существует!
А приехав в Москву, он первым делом бросается на почту и дает фототелеграмму Юре:
Николай».
Глава девятая, в которой Николай получает письмо от старого друга и встречает старую знакомую
…Но она так изменилась, так noxopoшeла… Я смотрел на нее и с ужасом чувствовал, что опять превращаюсь в неотесанного деревенского мальчика.
Ч. Диккенс, «Большие надежды»
Люди, командированные в Москву, давно уже привлекают внимание юмористов. С их легкой руки в литературе выработался стандартный тип командированного.
Это несчастный мученик. Шофер такси везет его с вокзала в соседнюю гостиницу вокруг всей Москвы. В гостинице ему не дают номера. Начальство его не принимает. Иногда его даже обворовывают.
Все это не так. Обмануть командированного шофер не может, потому что командированный, как правило, хорошо знает Москву. Несколько раз в день он пересекает огромный город из конца в конец. Из «Гипронефтемаша», что на Шаболовке, он спешит в Химки, в ЦНИИМОД, оттуда — за Крестьянскую заставу, в институт, а попутно успевает забежать на один-два завода и, конечно, в свое главное управление. Каждый вечер он, сидя в гостинице, составляет график завтрашней беготни, с учетом приемных дней и часов.
Несмотря на такую загрузку, он бывает в театрах и музеях чаще среднего москвича.
Подобно жителю Чукотки, безошибочно находящему дорогу в бескрайней снежной пустыне, командированный знает все ходы и переходы в огромных служебных зданиях. Он ловко обходит референтов и секретарш, оберегающих звуконепроницаемые двери. Он хорошо знает номера телефонов, по которым не отвечают, идругие номера, безошибочные.
Почти не выбиваясь из собственного графика, Привалов носился вместе с Николаем по институтам и лабораториям. Вежливо, но настойчиво он преодолевал секретарские заграждения у дверей нужных кабинетов. Инженеры оформляли договоры со смежными организациями, писали докладные записки, готовили проекты приказов, вели междугородние разговоры…
Николая увлекла эта напряженная жизнь. Ведущие институты раскрыли перед ним многосложность современной науки. Он жадно набрасывался на все незнакомое, исписывал и покрывал эскизами блокноты, ворошил груды информационных бюллетеней.
Настроение у него было приподнятое и радостное. «Молодцом, Николай Сергеевич!..» Приятно было вспоминать эти слова академика.
Нет, он не переоценивал своих возможностей: слишком привык к мысли, что он обыкновенный инженер, какими хоть пруд пруди. Но иногда сам давался диву: как же залетела к нему в голову эта идея? «Превосходная идея!» — он сам слышал, так сказал один из крупнейших физиков страны…
То, что Николай увидел и услышал в Институте поверхности, ошеломило его. Он начал было писать подробное письмо Юре, но бросил, не дописав и до половины. Грандиозные перспективы, вскользь намеченные академиком, не сразу укладывались в голове, нужно было с ними освоиться, «переварить» их.
По вечерам в гостиничном номере они с Приваловым допоздна беседовали об этих перспективах.
— Второй час ночи, — спохватывался Привалов. — Ну-ка, спать, спать!
Сон не шел. Николай лежал с открытыми глазами, ворочался под одеялом. Хотелось курить.
— Борис Иванович, вы спите? — громким шепотом спрашивал он.
— Чего еще? — сонно откликался Привалов.
— Перестроенное вещество, — быстро говорил Николай, — это ведь совершенно новые материалы, сплавы невиданной прочности, немыслимые до сих пор соединения…
— Да спите вы!
Минут десять было тихо. Потом раздавался голос Привалова:
— Если говорить о химии полимеров, то…
Утром они пили чай у себя в номере. Борис Иванович, прихлебывая из стакана, читал купленного вчера «Эйнштейна» из серии «Жизнь замечательных людей». Дома жена не позволяла ему читать за едой. Зато, выезжая в командировки, Борис Иванович широко пользовался неограниченной свободой.
В дверь постучали.
— Четыреста седьмой, возьмите письма, — сказала дежурная по этажу.
Писем было два: Привалову от жены и второе, с размашистой надписью «Авиа», — Николаю от Юры. Николай вскрыл конверт, пробежал первые строчки и ухмыльнулся: Юрка верен себе.
Письмо начиналось так:
Видно, у Юры не хватило терпения продолжать в бретгартовском духе, и дальше он писал попросту.